Бремя Мертвых - Василий Гавриленко

   Доигрался...

   Димка криво усмехнулся.

   Полез в карман за жвачкой.

   Поднял глаза и … и проглотил подушечку-орбит.

   Старик стоял в самом начале переулка. Заметил мальчика и неторопливо направился к нему, приволакивая ногу.

   -Не трогайте меня! - срывающимся голосом закричал Димка. - Что вам надо? Что я вам сделал?

   Шлеп, шлеп по лужам. Шлеп-шлеп.

   Димка заметался, рыдая от ужаса.

   -Не т-трогайте меня!  Пожалуйста!

   Взгляд его упал на канализационный люк у стены, слева. Люк был наполовину открыт.

   Безлицый старик приближался.

   Мальчик  бросился к люку, поднатужившись, отодвинул крышку.

   И вскрикнул.

   Внизу были крысы. Много, много крыс. Этих отвратительных серых зверьков с красными глазами.

   Димка обернулся.

   Старик! На лишенном кожи лице сверкают белки глаз. Во рту все также торчит человеческая рука.

   Мальчик шмыгнул в канализацию.

   Вцепившись в рукоятку, припаянную к люку, закричал, напрягая все силы.

   Крышка захлопнулась, скрыв от глаз Димки серое небо и зомби, готовящегося упасть в канализацию следом за своей жертвой.

   Перебирая руками холодные перекладины лестницы, мальчик полез вниз. Туда, где крысы.

   Язык, понятный только матери. Лена.

   Он снова орет, этот дурацкий ребенок!

   Ну почему, почему он орет?

   Хочет, что ли, чтобы эти твари пришли сюда?

   Вот, опять!

   -Ну, заткнись же, - сквозь зубы выдавила Лена. Провела рукой по лицу, размазав жидкую грязь.

   Боженька, на кого, на кого она сейчас похожа?! Что сказал бы Вадим, если бы увидел ее такой?

   Вадим! Почему ты не придешь, не защитишь, не успокоишь одной-двумя фразами, произнесенными твоим особенным, уверенным голосом?

   А вдруг? Нет, этого не может быть! Вдруг Вадим стал таким же, как те, с улицы, которые съели женщину?

   Вдруг Вадим стал таким же?

   Злые слезы стали душить Лену. Девушка выглянула из укрытия. Детская коляска все так же стояла у клумбы.

   -Почему он кричит? - Лена прикусила губу.

   Она ненавидела детей. Так и сказала Вадиму. Он рассмеялся, заявил что-то вроде: «Тебе девятнадцать, посмотрим, что запоешь в двадцать пять».

   В гостях у подруг, Лена с презрением наблюдала, как мамаша возится с пыхтящим карапузом, как умилительно бормочет, меняя обкаканный памперс.

   Дети — они всюду гадят, все ломают, не дают спокойно заниматься собой.

   А еще они кричат.

   Как вот этот, из коляски.

   -Ну, что ему надо?

   В животе у девушки забурчало, она вспомнила, что ничего не ела с того дурацкого похода в «Sunshine”.

   Да, он ведь тоже хочет есть, младенец из коляски.

   Хочет есть, и потому кричит, привлекая тварей.

   Но она-то в чем виновата?

   Мать младенца, скорее всего, съели. Так что покормить его некому.

   Лена снова высунулась из укрытия.

   Кричит...

   -Да замолчи же ты, - с отчаянием в голосе пробормотала девушка. - Замолчи.

   На улице шел дождь.

   Холодная вода, скорее всего, попадает в коляску...

   Холодная вода и голод убьют младенца, и он перестанет вопить.

   Лена спряталась за стену, криво улыбнулась.

   Если младенец умрет, они не явятся на его крики, не съедят ее.

   Скорее бы он умер!

   -Умри, пожалуйста, - прошелестела Лена, прислушиваясь к плачу.

   Плач прекратился.

   Умер?

   Но что теперь?

   Никто и ничто не заставит ее вылезти из укрытия и пойти по улице, на которой зомби разорвали женщину в клочки. Боже, как она кричала, эта худенькая женщина в красной куртке!

   Лена тихо заплакала; голые тонкие плечи задрожали.

   Вот зачем, зачем она поперлась в этот чертов Саншайн?!

   Все из-за стервы Эльки.

   «Лен, ты не сходишь со мной в Саншайн за компанию? Там прикольненько».

   -Но ты не очень сопротивлялась, - сквозь слезы выдавила Лена, после всего произошедшего, безжалостная к самой себе.

   Вадим долго не звонил, и она решила наказать его. Зависнуть с Элькой в ночном клубе. В конце концов, она свободная девушка. Кое-кто так до сих пор и не догадался сделать предложение.

   Девушка всхлипнула, вспоминая, как крутился, искрясь, разбрасывая разноцветные блики, зеркальный шар над танц-полом Саншайна.

   После танцев они с Элькой что-то пили, затем Элька предложила попробовать какие-то «конфетки»...

   Очнулась Лена на полу в грязном сортире.

   Девушка вспомнила, как до полусмерти перепугалась, решив, что ее изнасиловали, и обрадовалась, выяснив, что этого не случилось.

   Она стала искать Эльку, долго бродила по узким, пустым коридорам, переходя из кухни в помещение для приват-танцев и оттуда - в заставленную коробками кладовку. Потом, наконец, подошла к окну...

   Опять!

   Опять он орет, этот проклятый младенец!

   Лена закрыла лицо руками.

   Та женщина в  красной куртке была ранена: хромала, спотыкалась. Когда твари настигли ее, стала кричать. Она кричала истошно, точно выворачиваясь наизнанку, но ее крик не был бессмысленным криком животного. Женщина кричала: «За что?».

   За что?

   Лена дрогнула, вновь переживая тот миг.

   Боженька, неужели... Неужели ты допустишь, чтобы то же самое случилось с ней?

   «Боженька» - Лена мысленно повторила это слово.

   Когда-то в детстве, лежа в кроватке, Леночка хватала за руку маму. «Мама, мне страшно, не уходи». Мама улыбалась, гладила ее по голове, и говорила: «А ты скажи боженьке, чтобы забрал твои страхи. Он добрый, он заберет».

   Забери мои  страхи, Боженька.

   Крик младенца пилил нервы.

   Леночка выглянула наружу. Дождь не прекратился. Коляска стоит на том же месте.

   О, черт!

   Сердце девушки сдавила ледяная рука. В конце улицы, у мусорных баков, покачиваясь, стоял зомби.

   Младенец издал особенно громкий крик и затих.

   Зомби повернул окровавленную башку.

   Едва дыша, девушка смотрела, как тварь, извиваясь всем телом, направилась к коляске.

   Докричался, дурак!

   Лена зажмурилась.

   Боженька, пронеси. Пусть зомби съест младенца и уйдет. Съест и уйдет. Съест и уйдет. Съест и...

   И в этот момент она представила. Представила так, как будто видела своими глазами. Не по телевизору, не в кино. Покрытые слизью и белесыми червями, зубы твари смыкаются на крошечной ручонке. Младенец, еще не испытывая боли, протягивает вторую руку к гниющей голове, бормочет что-то на детском языке, понятном только матери. Бу-бу-бу. Языке, понятном только матери. И ей, Лене.