Любовь и разлука. Опальная невеста - Сергей Степанов

Краше благородной Бухары, по словам Петра Албычева, была златокипящая Мангазея на мангазейском морском ходу. Об этом граде он рассказывал с упоением. Летом там был день без ночи, а зимою ночь без дня.

– Два месяца солнца не видать. Токмо нет в нем нужды! Летом приплывают в Мангазею торговые и промышленные люди, разбредаются по тундре на промыслы. Зимой возвращаются с богатой добычей на веселую гулянку. Самое притонное место есть златокипящая Мангазея. Зачем там солнце?

Он так живописал привольную жизнь в тундре под яркими всполохами северного сияния, раздирающими черное небо, что младший из Желябужских слушал его часами. Сын боярский частенько беседовал с братьями. С бабушкой тоже водил разговоры, даже с теткой, прихорашивавшейся перед его появлением, перебрасывался прибаутками. А вот с Марьей не заговорил ни разу, чем вызывал ее досаду. Но они все же поговорили, а произошло это после того, как суда выплыли из Туры в Тобол.

Величавая река несла свои холодные воды мимо низменных заболоченных берегов. Марья сидела у борта дощаника, глядя на болото, из которого торчал частокол мертвых сухих деревьев. Вдруг она услышала громкий крик:

– Пади!

Так, бывало, кричали царские стольники, сопровождавшие царицу на ночное богомолье. Помахивая плетьми, неслись они на горячих скакунах вдоль темных улиц, и редкие прохожие падали ниц, завидев царский возок, запряженный десятью могучими конями. Но то было давно, в прошлой жизни, оставшейся за Камнем. Зачем кричать здесь, на реке Тобол? Не успела Марья удивиться, как на нее навалилось что-то грузное и повалило на палубу. Оказавшись прижатой лицом к грубо отесанным доскам, Марья безуспешно пыталась освободиться.

– Татары! – послышался тревожный крик, сопровождавшийся резким свистом. Дощаник круто развернулся от берега. Затем раздался громкий выстрел из пищали, второй, третий. Марья потеряла им счет. Наконец, мертвая хватка, припечатавшая ее к доскам, ослабла. Девушка перевернулась на бок и увидела, как несколько казаков, стоявших на коленях у правого борта, палят из пищалей по прибрежным зарослям, а другие быстро заряжают пищали и передают их товарищам, поддерживая беспрерывную стрельбу. Со второго дощаника и с коча также непрерывно стреляли по берегу. Тобол заволокли клубы порохового дыма.

Отплыв на безопасное расстояние, казаки прекратили стрельбу. Пороховой дым рассеялся. Марья, у которой звенело в ушах от выстрелов, с трудом расслышала слова Петра Албычева:

– Прости, государыня! Недосуг было просить пригнуться. Вишь оно что! – Он кивнул на стрелу с белым оперением, впившуюся в доску в полувершке от головы девушки.

Марья повела плечами. Но странное дело! Надо было топнуть ногой в гневе, а ее вдруг охватила сладкая истома. Никогда раньше с ней такого не случалось, и сейчас она удивленно прислушивалась к новым ощущениям. Она бы поклялась, что Албычев, прижав ее к доскам, как будто ненароком коснулся своими губами ее девичьих кос. От такой дерзости ее лицо зарделось. Хорошо, что все мужчины смотрели на берег.

– Вон они за кустами! – Кормщик ткнул перстом в заросли у воды. Марья напрягла зрение и с трудом разглядела всадников, промелькнувших между голых кустов.

– Искерка! Бродячий царевич! – узнал Петр Албычев.

– Далеко, однако. Как различил? – засомневался кормщик.

– Искерка, как пить дать! Мне ли его каурого коня не знать!

Царевич Искер был одним из многочисленных сыновей царя Кучума, имевшего сотню жен. Марья не преминула с гордостью сказать, что ее дед Григорий Желябужский пленил Кучумово семейство. Старый кормщик пренебрежительно отмахнулся:

– Не выдумывай, боярышня, чего не ведаешь доподлинно.

– Доподлинно ведаю! Бабушка рассказывала про дедушку. Ведь правда, бабушка? – обратилась Марья за помощью к бабушке Федоре.

Но Федора Желябужская что-то невнятно пробормотала, не желая вступать в спор. Казак посмеивался в седые усы:

– Не ведаю, какие басни Григорий Григорьевич рассказывал на Москве, токмо Кучумово семейство пленил письменный голова Андрей Воейков, который служил после твоего родича Василия Хлопова. Мне тоже довелось поучаствовать. Мы со стрельцами вышли на Обь-реку, выше Чат три днища, где на лугу на Ирмени был стан Кучума. Войско его побили, шесть татарских князей, десять мурз, пять аталыков, братии двои, внуков на бою убили. Взяли живыми пять царевичей, восемь царевен и восемь цариц.

– Токмо Кучум ушел! – насмешливо заметил Иван Желябужский, недовольный тем, что кормщик развенчал семейное предание об отце – победителе Кучума.

– Однако утек! – виновато вздохнул Дурыня. – И ведь не тот уж был царь, как во времена Ермака Тимофеевича. Одряхлел Кучум, ослеп, в седле не держался, а все-таки утек в лодке за Обь. Всю реку обыскали, на плотах по притокам плавали, но так и не нашли царя. Кучум бежал с немногими людьми к калмыкам, но те прогнали его, потому что царь, как последний конокрад, повадился угонять их скот. Ушел он в Ногайскую землю жить и кормиться нищетой, но ногаи помнили еще его отца и сказали Кучуму: «Вор ты славный, Маметкулеев сын. Отец твой много зла нам содеял, и ты тако же нам учинишь». Убиен был Кучум от ногаев, людей его похолопили, а кучумовичи, коих мы пленили на Ирменском лугу, ныне, слышно, в Москве.

Да, Дурыня правду сказал. Почти все сыновья и внуки Кучума жили в Москве. Царевич Мотла Кучумович и его братья считались выше честью, чем знатнейшие князья. Их старались ублажать поместьями и вотчинами и в прибавку положили денежный корм помесячно. Кучумовичей поженили на боярских дочках, за которыми были даны великие пожитки. Однако в Боярской думе царевичи не сидели и к обсуждению важных дел их не подпускали, так как имели от них опаску. Служба у них была почетная и нехлопотная. Как на праздники идет царь в церковь, они ведут его под руки, да на всякий день бывают пред царем на поклонении. Вот и все! Однако не все кучумовичи смирились с судьбой. Кое-кто предпочел голодную, но вольную жизнь.

– Бродячий царевич Искер приезжал в Москву поглядеть на государево жалованье, – припомнила бабушка. – Лет десять назад приезжал. Хотели мы его крестить и женить на нашей родственнице. Токмо он уехал доискиваться отцовского царства. Знать, не погляделось государево жалованье.

– Может, не жалованье, а невеста не приглянулась? – пошутил дядя Александр.

Между тем Петр Албычев разглядывал стрелу, пущенную в Марью.

– Татарская! – изрек он.

Оказалось, что коч тоже обстреляли из луков. Сравнив стрелы, Петр Албычев нахмурился. Стрелы, застрявшие в бортах коча, были вогульскими.

– На охоте они стреляют костяными стрелами с тупыми наконечниками, дабы не повредить шкурку пушного зверя. А эти наконечники железные, боевые с зазубринами, дабы нельзя было выдернуть. Стрелы для человека. Худо дело! Бродячий царевич склонил вогуличей к измене.