Возвращение на Обитаемый остров - Владимир Третьяков

Жало некоторое время ошалело смотрел на постыдное отступление своего воинства, но вот лицо его перекосилось от гнева:

– Что вы пятитесь от него, как вареные омары?! – заорал он, пиная ближайшего к нему дружка. – Он же один, возьмите его, он ваш, трусы!

– Так ведь он же – Кейзо! – нерешительно возразил ему пнутый. – Он ведь… того… неуязвимый. Покалечит, и весь остаток жизни придется тратиться на одни лишь лекарства.

– Вперед, скоты! – взревел Жало. – Ну, убейте его! Оторвите ему башку, и об остальном можете не беспокоиться. Ваши проблемы я решу сам.

Повинуясь голосу вожака, толпа нерешительно двинулась вперед. Тут же Максим мягко вскочил с нар, мгновенно переместился в самый центр камеры, там, где стоял Жало, ухватил его за одну ногу, оторвал от пола и начал крутить им над головой так, как обычно удальцы в прежние времена, желая предотвратить нападение противника, вращали оглоблю или тяжелую дубину. Пахан взвыл от ужаса, а когда скорость его вращения предельно возросла, то заключенным ясно послышалось басовитое гудение от рассекаемого телом воздуха. Кольцо вокруг Максима разомкнулось – зрители теперь прижались к стенам, не сводя широко распахнутых глаз от страшного снаряда. Максим, удовлетворившись произведенным эффектом, ослабил скорость вращения до минимума, и резко отпустил свою жертву. Жало описал короткую дугу, тяжело врезался в косяк, с огромным трудом приподнялся на четвереньки, и тут же дверь камеры распахнулась. Двое охранников подхватили бывшего лидера подмышки и выволокли прочь.

С тех пор Жало в камере больше не появлялся, а к Турренсоку заключенные стали относиться с огромным уважением, граничащим с подобострастием. Он принимал подобное обращение, как и подобает человеку его высокого происхождения. Не сказать, чтобы оно ему очень нравилось, но деваться было некуда – приходилось соответствовать созданному им же самим образу. Пару ночей, правда, пришлось недоспать из-за опасения, что какой-то скрытый сторонник Жала надумает проверить, насколько верна легенда о неуязвимости баронов Кейзо. Но все обошлось, видимо, наглядный урок и демонстрация бойцовских качеств была настолько впечатляющими, что охотников проводить подобные проверки, даже тогда, когда новичок спит, не нашлось, и Максим успокоился на этот счет.

Зато беспокоило другое. Перспектива провести на тюремных нарах целых два года бездейственно, отнюдь не радовала. Второе посещение Саракша получилось каким-то менее удачным: вначале – один лагерь, теперь другой, хотя и с общим режимом содержания. Ну, первый лагерь – это суровая необходимость, «легенда» требовала именно такого расклада. Но тогда, когда казалось, что появилась надежда, став героем, вернувшимся домой из вражеского плена, закрепиться на Островах, начать постепенно вершить карьеру, осуществляя свою миссию разведчика, вдруг выяснилось неприятное обстоятельство. На два года всяческую активную и полезную деятельность приходится отложить, и побыть это время в качестве заключенного.

Конечно, в уныние Максим не ударялся, потому как знал, что из любой ситуации, даже из самой, на первый взгляд, безнадежной, есть выход, порой, даже не один.

«Ладно, – сказал он себе. – Раз уж все равно сна нет, нужно постараться суммировать и подытожить то, что я сейчас имею, привлекая на помощь моего друга Турренсока. Итак: из этого лагеря сбежать возможно, особенно если учесть, что прежнюю сноровку я еще не растерял. Сбежать, пробраться, скажем, в горы, прихватив с собой или отыскав на месте какой ни на есть массивный металлический предмет – крышку от канализационного люка, к примеру. Потом провести на себе небольшое «харакири», как выразился Сикорски, достать из тела биомеханическую горошину, активировать ее и, вырастив устройство нуль – Т, приладить к искомой крышке. На все про все, уйдет, максимум, два дня. А затем вернуться на базу и честно признаться Сикорски: «Экселенц, я все прекрасно понимаю, вам в Империи нужен надежный агент, но поймите же и вы меня: я не могу работать в таких условиях!».

«Поймет он его, или нет?» Максим задал себе этот вопрос, и тут же устыдился того, что сама мысль о побеге с Островов пришла ему в голову. Придется отложить этот вариант на самый худший момент. Нужно помозговать и над другими.

Конечно, два года сидеть здесь, греть нары, не имея связи со своими, это очень долго. На Земле за это время его, еще чего доброго, сочтут погибшим. Не все, разумеется. Рада будет его ждать хоть сто лет, и ни за что не поверит, если ей даже принесут извещение о смерти, заверенное патологоанатомом. Не такой она человек.

Рада. Максим поймал себя на том, что уже давненько не думал о жене. Как она там? Что делает? Не вообще, а именно сейчас, в конкретную минуту… Ночь сейчас на Земле или день?

Нет, сейчас нельзя расслабляться, нужно гнать прочь все подобные мысли! Не время сейчас для них. Надо мозговать, как быть дальше.

Предположим, что два года ожидания у моря погоды – это не его путь и побег все же придется совершить. Уйти в горы, организовать там партизанский отряд из людей недовольных режимом. Недовольные всегда найдутся. О, это уже кое-что! Вот где их только искать, недовольных-то? Ну, это вопрос уже второстепенный. Как советовал один древний полководец: главное ввязаться в драку, а там – посмотрим.

Мысль о таком развитии событий показалась Максиму более перспективной, и он начал продумывать детали предстоящей операции. Но внезапно в коридоре раздались шаги, затем загремели ключи в замке, дверь открылась, и в камеру осторожно вошел еще один ее обитатель по кличке Хорек, занимавший соседние с Максимом нары.

– Ты откуда? – спросил его Максим, приподнимая голову.

Хорек от неожиданности вздрогнул, обернулся на голос, затем приблизился к Максиму и зашептал:

– Да я, это… с кухни, полы там, понимаешь, драил… послали меня… вот я, значит, и того… Слышь, Барон, ты, пожалуйста, ничего такого не думай… это просто совпадение, что меня уже третий раз подряд на кухню… а я ничего такого… Барон, я там хлебцем разжился. На, пожуй…

– Давай, – Максим протянул руку. – Да не дрожи ты так. Берут тебя на кухню, ну и радуйся… пока. Хоть сытым будешь, да и нам кое-что перепадет. Чего слышно?

Хорек протянул горбушку хлеба, горестно вздохнув при этом. Максим, как и полагалось по неписанному тюремному закону, отломил небольшой кусочек и ленивым жестом вернул остаток Хорьку. Мог бы, конечно и не давать – закон гласил, что вся добыча принадлежит главарю, а уж он потом распоряжается ей так, как считает нужным. Хорек взял подачку, впился в нее зубами, сразу ожил и свистящим шепотом затараторил:

– Новость сейчас слыхал от вертухаев. Они там сидели, курили и трепались. Новость – закачаешься! Ну, значит, они вдвоем сидят, смалят, а тут входит третий, этот, толстый такой… как же его…? А, ну не важно. Ага, заходит, значит, подсаживается к этим двум и говорит, что, буквально, сейчас слушал радио, и там, якобы, передали, что наш старик – император скончался от этого… ну, как его… Словечко такое заковыристое… А, вспомнил! От аплексического удара, вот!

– Апоплексического, – поправил его Максим.

– Как? – переспросил Хорек. – Апоплексического? А я как сказал?

– Аплексического.

– Ну, возможно, не знаю, я сам таким еще не разу не болел.

– А чего там дальше, – перебил его Максим. – Чего там этот вертухай еще рассказывал?

– А, ну дальше – просьба к подданным, мол, соблюдать спокойствие, дисциплину, значит, и все такое, вот… А в конце, якобы, сказали, что власть переходит к младшему сыну усопшего императора – Агану пятому. Вот такая вот приятная новость.

Максим несколько секунд лежал молча, и даже затаив дыхание. Вот оно, случилось! Теперь о плане побега на время лучше забыть, потому как открывался шансик. Небольшой, правда, но все же. И шансик этот надлежит попытаться использовать.

– Барон! – забеспокоился Хорек. Ты чего, заснул, что ли? Новость – то, как тебе, я спрашиваю? За такой ведь новостью скоро могут и последствия быть, а? Скажем, амнистия…

– Нормальная новость, – намеренно лениво протянул Максим. – Амнистия, говоришь…? Может быть, очень даже может быть, что и амнистия… Ты, это, Хорек, слышь…?

– Чего?

– Я говорю, ты пока не трепись про это никому, понял? Меньше треплешь – дольше живешь. А сейчас, давай спать.

– Давай, – неохотно и несколько разочарованно согласился Хорек, которому подобная реакция на его сенсацию была несколько непонятной. Сейчас бы он с большим удовольствием еще немного почесал язык с Бароном, смакуя перспективы предстоящего будущего, в котором амнистия, конечно же, занимала ведущее место. Но особенно обидной показалась ему необходимость в ближайшее время держать язык за зубами. А ведь расскажи он завтра эту новость в камере всем, так его авторитет поднялся бы выше заоблачных горных вершин. Однако раз Барон сказал молчать, то придется подчиниться. Хорек вздохнул, повернулся на бок и спустя несколько минут уже сладко посапывал, причмокивая губами.