Возвращение на Обитаемый остров - Владимир Третьяков

Максим некоторое время сидел неподвижно, молча, наблюдая за спектаклем, а затем потер болевший бок и спросил:

– Простите мою неосведомленность… как мне к вам обращаться?

– О, извините великодушно, господин барон, совсем забыл представиться, – притворно сконфузился следователь. – Ради всего святого… Старший следователь Барум… К вашим, так сказать, услугам…

– Так вот, Барум, – опуская должность, веско произнес Максим. – Во-первых: Серк и Клуг – мне совсем не друзья. Они не могут быть со мной на равных, даже если не принимать во внимание мой титул, а учитывать просто воинское звание. Я – офицер, а они – рядовые матросы. Я всегда и при любых обстоятельствах буду настолько выше их и, простите, вас, что даже намек на какие-то дружеские отношения между нами для меня крайне оскорбителен. Настолько, что даже не должно возникать намеков на них. Это понятно?

– Ну, это просто образное выражение, – попытался перебить его Барум.

– Ну, так и выбирайте выражения! – раздраженно повысив голос, продолжал Максим. – Теперь – следующее. При тех методах следствия, которые я уже успел почувствовать на собственной многострадальной шкуре, для меня совершенно неудивительно появление на вашем столе подобных бумажек. Было бы крайне удивительно, если бы их у вас не было. Таким показаниям, выбитым из моих подчиненных, грош цена. И годны они лишь для того, что бы вы, или кто-то еще применил их… гм-м… скажем, в гигиенических целях.

– Вы не правы, вы абсолютно не правы, господин барон! – запальчиво воскликнул Барум. – Вот, извольте сами убедиться. Здесь написано: «Сей протокол прочитан мною, и подписан без какого – либо давления». Смотрите!

– А-а-а…, – отмахнулся Максим. – Бросьте, господин следователь… От меня-то вы чего хотите? Чтобы я точно такую же чушь написал… без давления… так, что ли? Не дождетесь. Совершенно официально вам заявляю: я не шпион, ни в чем сознаваться не намерен. Не в чем мне каяться! И клепать на своих соратников, даже если они, по каким-то причинам совершили глупость, я не стану. А теперь – воля ваша. Можете меня расстрелять, повесить, утопить или отправить на бессрочную каторгу… у вас выбор широкий. Решайтесь, зарабатывайте свою награду, и пусть вам от этого станет лучше жить.

– Ну, какой вы, право… – огорчился Барум. – Не нужно уж так-то… Давайте-ка мы с вами лучше сейчас успокоимся. Вот вам ручка, бумага. Возьмите и напишите о своих злоключениях. А потом мы сравним вашу исповедь с показаниями ваших дру… простите, подчиненных. Пишите, не торопитесь, а я уж, с вашего позволения, пойду. Вы не поверите, господин барон, сколько у нас сейчас дел. Один заговор за другим. И со всех смутьянов необходимо снять допрос. Спать стали по четыре часа в сутки. Так что, вы не спешите, а когда закончите – кликните охранника. Он позовет меня.

Барум собрал со стола бумаги, запер их в сейф и, позвякивая ключами, неторопливо удалился. Максим остался в комнате один. Некоторое время он собирался с мыслями, а затем взял ручку и скрупулезно, в деталях, изложил свою версию того, что с ним происходило в последнее время. Затем перечитал написанное, кое – что исправил и, откинувшись на спинку стула, удовлетворенно хмыкнул. Его труд получился несколько суховатым для Максима Каммерера, но для барона Турренсока – в самый раз. Собственно говоря, с какой это стати ему писать приключенческий роман? Все по военному – кратко и точно. Тогда-то и там-то произошло то-то и так-то. Без лишних соплей и эмоций, обыкновенный рапорт.

Сейчас его занимал совершенно другой вопрос: как выбраться из того положения, в которое он вляпался, отчасти по своей, отчасти по чужой воле, и как побыстрее вырваться на свободу?

Ситуация, в которой он по прибытию на Острова может попасть за решетку по обвинению в измене Родине, специально с Сикорски не обсуждался. Тогда на это просто не хватило времени. Спешили, не до того было. О возможности такого варианта Максим догадался позже, уже во время побега, да и то, не сам догадался, а подсказал его ему «сидевший» внутри барон Турренсок. Даже, кажется, злорадствовал при этом, негодяй. Хотя, вроде бы, и не должен, разве может злорадствовать обыкновенная бездуховная информация? Но, все же, вляпался, ничего не скажешь! Как говорится, из огня – да в полымя. Но, полностью безвыходные ситуации встречаются крайне редко, так что, пока появилась такая прекрасная возможность – нужно посидеть и подумать, как же ему все-таки выкрутиться.

В том, что он ни в чем добровольно не сознается – это, наверное, его следователи уже поняли. Запугать его – не получится. Значит, они постараются найти какой-то другой путь для своего успеха. Могут, например, попробовать применить к нему ментоскопирование. В Стране Отцов, помнится, подобная техника была на весьма неплохом уровне, и он там выдавал им такие картинки… Но тогда он шел на контакт сознательно, специально, иногда подключая к реальным воспоминаниям яркие образы, рожденные воображением. Другое дело здесь, на Островах. В каком состоянии у здешней науки находится изучение мозга – можно только гадать, но при любом раскладе, эту технику можно обмануть – было бы желание, да определенные навыки. И то, и другое, у него, безусловно, есть. Главное – полнейшая концентрация сознания, и умение выпустить из него только то, что захочешь сам. Пусть проверяют, так он им такого «навспоминает», что впору будет вручать орден!

Но до ментоскопирования дело не дошло. Хлопнула дверь, и перед Максимом опять возник тот самый худой следователь, который так и не соизволил ему представиться, и которого, без всяких натяжек, можно назвать «злым дядей».

– Ну что, написал свою сказочку? – спросил он хмуро, усаживаясь на свое место.

Максим молча подтолкнул ему свои записки. Следователь взял их в руки, некоторое время читал, затем хмыкнул, и брезгливо бросил на стол. Прежним, лишенным эмоций голосом, он произнес:

– Я вижу, ты так ничего и не понял. Тебя ведь просили написать правду и ничего более. А она заключается в том, что ты – платный или идейный – это не столь уж важно – агент Отцов. Вот и все. Именно такую правду ты и должен был написать. О том, как и при каких обстоятельствах тебя завербовали. И все.

– А какие у вас есть основания подозревать во мне изменника? – спокойно спросил Максим. – Что у вас есть на меня?

– У меня есть двое, подчеркиваю, двое свидетелей твоего преступления. Они, правда, тоже изменники, и как свидетели, так себе, слабоваты. Для военного трибунала их показания вряд ли сойдут. Но, лично мне на них наплевать. Мне нужен ты и я сделаю все, чтобы тебя упрятали в лагерь, лет так на пять – семь.

– Это как же? – с интересом спросил Максим.

– Как?! – с неприкрытой издевкой переспросил следователь. – Скоро ты все поймешь, а пока не будем торопить события.

Он нажал кнопку на крышке стола. Дверь резко распахнулась, и на пороге появились те самые громилы, уже однажды «месившие» ногами Максима. Они медленно двинулись на него, и намерения их были просты и очевидны. И вот тут-то дал о себе знать Турренсок.

«Ну, уж нет, второй раз бить себя я вам не позволю!», – завопил он из подсознания Максима. – «Кто я вам, кукла для битья, или боевой офицер – подводник?!».

Арестованный вскочил на ноги и приготовился отразить нападение. Только защищаться и ничего более – ему просто не хотелось вновь пережить те неприятные ощущения, которые он уже однажды испытал, лежа на полу, принимая на себя удары.

Люди Островов были неплохими бойцами, но они совсем не представляли, насколько отстают от техники рукопашного боя жителей Земли. Субакс – вид единоборства, объединивший в себе лучшие приемы борьбы и обороны всех народов мира, преподавался во всех школах мира, как один из основных предметов. Любой шестнадцатилетний юноша, даже достаточно средне подготовленный, мог не особенно напрягаясь противостоять трем – четырем головорезам – десантникам с Белых Субмарин, вооруженных холодным оружием. А Максим был далеко не худшим в этой борьбе – перед выпуском он два года подряд становился чемпионом школы. Сказался и опыт борона Турренсока, чей род всегда славился на Островах, давая Империи отличных воинов.

Результат схватки с громилами оказался для них обескураживающее – неожиданным. Им даже не удавалось дотронуться до своей жертвы – каждый раз она, даже будучи запертой в углу, каким-то непостижимым образом ускользала от, казалось бы, неотразимых ударов. Со стороны это смотрелось настолько необычно и эффектно, что следователь, поначалу спокойно сидевший за столом, даже привстал, от удивления широко раскрыв рот. Попав под магию той красоты, которую демонстрировал арестованный, он не в силах был даже произнести слова ободрения в адрес своих подручных. А они, тем временем, все более распалялись. Движения их становились все более размашистыми и, казалось, настолько мощными, что попади они в цель, и она разлетится на мелкие кусочки. Но кулаки лишь рассекали воздух, буквально, в нескольких сантиметрах от лица Максима, не причиняя ему при этом не малейшего вреда.