Подсвечник Чпока - Илья Фальковский

Рассказал Боксер, что вскорости после случая с Морожеными надумал Нумизмат в Столицу перебраться, решил, жирнее в ней дела пойдут, да и правда, в это время еще роскошествовала Столица, ломились там столы и прилавки от яств и снеди заморской. Снял Нумизмат хазу у самого метро, объяву дал в газету по примеру Чпокову, вот и позвонили ему. Забил стрелу прямо в метро своем, спустился по эскалатору, стал ждать. Появились пацаны малые, совсем еще Молочные, показали пару знаков, средь них гордо профиль Лысого сверкал. Нумизмат назвал свою цену, пацаны пообещали подумать-покумекать до завтра. Назавтра снова позвонили, согласились, стрелу назначили. Нумизмат пришел заранее, на скамейку сел, зачитался книжкой. Замечает вдруг боковым своим слабым зрением какое-то движение. Поднимает бошку и видит, как бегут на него, надвигаются пятеро бычарок. Залепил из них первый с ходу ногой Нумизмату в бошку, отлетела бошка, хряпнулась об стену и увидел Нумизмат чертиков. А когда прояснился вновь, то усек, что сидят по бокам от него двое кабанчиков и крепко держат за руки, а остальные трое нависают спереди. Острие пиковое холодит левый бок, щекочет.

— Сиди тихо, жив будешь, — шипит левый Молочный.

Из туннеля поезд выкатывается. Хоть и слаб был Нумизмат, тщедушен, да не робкого десятка. Сам быковать любил. Вот и хлынула озорная бычья кровь в глаза, заиграла яростно. Рванулся он вперед. Началась кутерьма-свистопляска. Припомнилось Нумизмату, что читал он где-то — при подобных случаях надобно кричать: «Пожар!», чтоб привлечь внимание окружающего люда. Заорал, завопил во всю глотку. Но не заинтересовались люди на перроне, не обернулись даже, не шелохнулись. Увлекались все по-прежнему делами своими личными — кто семечки щелкал, а кто газеты читал. Бьет Нумизмата один кабанчик кулаком в ухо, а другой ногой по почкам, очки слетают, но он все держится, в ответ во все стороны без разбора кулаками машет, в полутьме-полуслепоте своей, лишь бы попасть в мягкую вату. Поезд докатился, останавливается. Аккурат напротив них стопорится кабинка машинистов. Двери отворяются. Оба машиниста вылетают не перрон. Наутек пускаются молочные, драпают. Приняли они с перепугу машинистов за Серых, обознались. Но один, самый назойливый, остался. Нумизмат с трудом стряхивает его с себя, машинисты втягивают к себе в кабинку Нумизмата. Поезд трогается.

— Да уж, повезло тебе, — говорит один из машинистов. — Хорошо, что мы подоспели. А то бы, поди, замочили совсем.

Щекотно у Нумизмата в левом боку, щупает он его, проводит по нему рукой, подносит ладонь к глазам. Нюхает. Капли крови падают ему на подбородок, шею, грудь. Видать, самым назойливым из Молочных оказался тот, что был слева. В битве он зацепил Нумизмата пером. Но ранение, по ходу, неглубокое. Выручила Нумизмата газовая волына, что лежала в боковом кармане. Звякнуло перо о нее и соскочило. Разрезало джинсовую куртку и рубашку. Полоснуло кожу. На следующей станции Нумизмат выходит из поезда. Ползет враскоряку по ступеням вверх, одной рукой держась за поручень, другой придерживая бок. Медленно продвигается к троллейбусной остановке. Вскарабкивается в троллейбус. Поверху возвращается домой. За окном неясные абрисы пятен, спокойные и неторопливые чередуются с быстрыми и суетливыми. Скрипучий голос объявляет:

— Станция метро.

Нумизмат маленькими шажками нащупывает ступеньки. Злобные сограждане подталкивают его в спину. Троллейбус дергается и качается. Нумизмат наугад ступает на прочный асфальт. Удачно. Десять шагов, передышка, пять шагов, передышка. Нумизмат приближается к дому. «Оторвался, — думает Нумизмат. — Очки не жалко, давно уже хотел новые сделать, покрасивее. Завтра зайду в аптеку». Входит в подъезд. И тут его встречает складень в живот.

Художник

Во втором сне Чпок оказался художником. То есть рисовать он по-прежнему не умел, но почему-то выдавал себя за художника. Теперь он жил в Столице, малевал какую-то мазню и величал это искусством, были, конечно, те, кто называл творчество Чпока полной хуйней, но находились и другие, кто принимал все это за чистую монету и даже восторгался. В этом сне Чпок был не один, с ним так же были два товарища, вместе с которыми он образовал художественную группу. Один, с большой головой имбецила, тяпляписто обрисовывал чужие фотокарточки в немудреной программе на компьютере и искренне считал себя гением. Другой, с маленькой головой, делать, как и Чпок, ничего не умел, и с ним Чпок сдружился больше. Вместе они снимали на камеру какие-то движущиеся картинки и называли это кино. По вечерам Чпок не сидел дома, а шастал по открытиям выставок других художников. На открытиях официанты подносили вино в бокалах, и собирались все остальные художники, ходившие на них, как на работу, потому что, как говаривал кто-то из них, художникам нужно торговать ебачом. И Чпок ходил, торговал исправно. Скоро он обнаружил, что художники эти больше похожи на Добытчиков, искусством друг друга не интересуются, а все больше спрашивают друг у друга, что у кого и почем продалось. На открытиях также Чпок разглядел толпы разодетых Петухов, некоторые из которых выдавали себя за критиков, а некоторые за молодых художников. Одни от других, впрочем, мало отличались, разве что выдававшие себя за критиков не интересовались не только искусством, но и вообще ни чем, даже остальными Петухами, предпочитая насасываться винцом в одно рыло. Посещали открытия и светские дамы, похожие на Гонцов, потерявших работу. Во сне присутствовали так же Мойша и Крокодил, живые и веселые, и они даже по-прежнему были Скупщиками, только скупали не Лысых, а картины Чпока, причем, в отличие от Лысых картины брали не все, а еще и придирались, выбирали, какая понравится. Довольно быстро Чпок смекнул, что они являются какими-то влиятельными людьми в незнакомом мире искусства и даже владеют двумя большими картинными домами в помещении заброшенной фабрики. Мойша в конце концов совсем зарвался и вообще отказался выставлять творчество Чпока, называя его дешевкой, а Крокодил, напротив, предложил ему сотоварищи персональную выставку. К этой выставке они придумали специальную светящуюся коробку, куда напихали все, что умели — двигающиеся картинки, обрисованные на компьютере фотокарточки и мазню Чпока, вдобавок товарищ с маленькой головой наорал что-то матом в микрофон, и это они обозвали пением, а все вместе окрестили мудреным словом «инсталляция». Посреди коробки возвышалась по их замыслу скульптура, изображающая их самих в виде единого трехликого божества с огромным стоящим шутилой, к которому тянулись голые парни и девки. Самим им задумка очень понравилась, долго ржали. Только вот вышла незадача — сами они делать ни коробку, ни скульптуру не умели, поэтому пришлось нанять косматого Чужого по имени Пого. Взяли у Крокодила половину бабулек авансом и выдали их Пого. Пого обещал к открытию выставки все успеть, так что сами они, про себя не забыв и отжав бабулек чуток, веселились, бухали и жрали молочного поросенка. Во сне время сместилось, подготовка к выставке шла годами, и, пока суть да дело, товарищ с маленькой головой успел отрастить огромную шевелюру, так что голова стала казаться большой и красивой, в таком виде он полюбился ядреной бабе, она его оженила, и из дела он вышел. А товарищ с большой головой, и так старый, состарился совсем, впал в маразм и сидел дома, попивая беленькую маленькими рюмочками. Так что незадолго до открытия Чпок остался один, протрезвел и заволновался. Поехал он на фабрику, проверять этого Пого, что к чему. Оказалось, что и Пого к тому времени думать про выставку забыл, а все выданные ему бабули то ли потерял, то ли потратил. Пришлось занимать еще у Крокодила, снова Пого бабули ссуживать. Потом Чпок куда-то отлучился по делам, на пару недель что ли, а когда вернулся, выяснилось, что Пого решил сэкономить на материалах и их не покупать, а где-то стырить, а на сэкономленные бабули купил сорок граммов гидропоники и день за днем дымил, не переставая.

— Давай курнем, — хохоча, предлагал он Чпоку, но Чпок нервничал и дымить отказывался, спрашивал, где напиленные детали, а Пого объяснял, что пилил их ночью, всю ночь работал, вон они там лежат — он показывал куда-то во тьму, под горы мусора, — а днем не грех подымить, передохнуть, и следующей ночью он все закончит.

Последнюю ночь перед открытием Чпок не спал, ворочался с боку на бок, а проснувшись ни свет ни заря, понесся на фабрику в мастерскую к Пого.

— Давай, показывай, где эти ебаные детали, — орал он в лицо Пого, но Пого был на редкость спокоен, улыбался.

— Знаешь, — сказал он, — я сейчас должен туалет закончить, а потом уже примусь за вашу коробку.

— Какой еще туалет? — ничего не понимая, орал Чпок.

— Понимаешь, я врубился, — продолжал улыбаться Пого, — что на любой выставке главное — туалет.

Чпок стоял ошарашенный, тупо уставясь на Пого.