Шерлок Холмс. Его прощальный поклон - Артур Конан Дойль

в подарок его ухо“. Кажется, мое лицо Сару испугало: больше она не сказала ни слова и в тот же вечер покинула наш дом.

Не знаю, что ею двигало: природная злость или стремление восстановить меня против жены; потому она и подстрекала ее ко всяким выходкам. Так или иначе, Сара сняла дом через две улицы от нас и начала сдавать комнаты морякам. Там живал и Фэрберн, а Мэри ходила пить чай с сестрой и с ним. Часто или нет – не знаю, но однажды я ее выследил, и, когда ворвался в комнату, Фэрберн удрал как последний трус, перескочив через ограждение сада за домом. Я поклялся жене, что убью ее, если снова застану в обществе этого негодяя, и повел ее домой, а она всхлипывала и дрожала – белая как бумага. Отныне между нами не осталось и следа любви. Я видел, что Мэри меня ненавидит и боится, а когда от этой мысли я напивался как свинья, она проникалась ко мне еще и презрением.

Вскоре Сара убедилась, что на жизнь в Ливерпуле денег ей не хватает, и вернулась, насколько я знал, к сестре в Кройдон, а у нас дома все шло по-прежнему. Потом наступила последняя неделя, когда случилось это несчастье и принесло мне гибель.

Дело было так. Мы отплыли на „Майском дне“ в недельный рейс, но тяжелая бочка с грузом оторвалась от крепления и пробила одну из переборок, так что нам пришлось вернуться в порт на двенадцать часов. Я сошел на берег и направился домой, думая, какой сюрприз преподнесу жене; надеялся, что, может быть, она и обрадуется скорому моему возвращению. С этой мыслью я свернул на нашу улицу, и тут мимо меня проехал кэб, в нем сидела Мэри рядом с Фэрберном: оба они болтали и смеялись, и до меня им и дела не было, а я стоял на тротуаре и смотрел им вслед.

Скажу вам прямо – и честное слово готов дать, что с той минуты я был себе не хозяин: если вспомнить, то все кажется каким-то смутным сном. Последнее время пил горькую и от всего этого окончательно съехал с катушек. Да и сейчас в голове у меня стучит будто кузнечный молот, но в то утро в ушах гудело и свистело, что твоя Ниагара.

Я сорвался с места и погнался за кэбом. В руке у меня была тяжелая дубовая палка: признаюсь, что сразу же перестал владеть собой от ярости. Но на бегу решил схитрить и немного отстал, чтобы не попасться им на глаза. Вскоре они подъехали к железнодорожной станции. Возле кассы сгрудилась очередь, и я подошел к ним почти вплотную, оставаясь незамеченным. Они взяли билеты до Нью-Брайтона. Я тоже, только сел на три вагона дальше. Прибыли на место. Они пошли по набережной, а я держался от них на расстоянии в сотню ярдов. Потом увидел, что они нанимают лодку, чтобы покататься: день был очень жаркий, и они, конечно, решили, что на воде будет попрохладней.

Вышло так, словно судьба мне прямо отдавала их в руки. В воздухе висела дымка, видимость была несколько сотен ярдов, не больше. Я тоже нанял лодку и погреб вслед за ними. Их лодку я различал неясно, но они продвигались вперед почти с той же скоростью, что и я, и отплыли, должно быть, на добрую милю от берега, прежде чем я их настиг. Дымка окружала нас завесой, а мы трое были в самой середине. Господи боже, как мне забыть их лица, когда они увидели, кто сидит в лодке, которая к ним приблизилась? Мэри вскрикнула. Фэрберн зачертыхался как ненормальный и замахнулся на меня веслом: видать, прочитал в моих глазах смертный приговор. Я увернулся и что было силы хватил его палкой по голове: она раскололась точно яйцо. Мэри я, наверное, не тронул бы, хоть и был не в себе, но она с плачем обвила Фэрберна руками и стала звать его „Алек“. Тогда я нанес еще один удар, и Мэри рухнула рядом с мертвецом. Я был точно дикий зверь, который дорвался до крови. Окажись там Сара, клянусь Небом, она бы тоже к ним присоединилась. Я вытащил нож и… Ладно, хватит – достаточно уже наговорил! Меня, будто дикаря, радовала мысль о том, что почувствует Сара, когда увидит, что натворила. Потом я привязал тела к лодке, проломил доску и подождал, пока лодка затонет. Я не сомневался, что хозяин решит, будто парочка заблудилась в тумане и лодку унесло в открытое море. Я почистился, причалил к берегу, вернулся на свой корабль, и ни единая душа не заподозрила, что произошло. Вечером собрал посылку для Сары Кушинг, а наутро отправил ее из Белфаста.

Теперь вам известна вся правда – от начала и до конца. Можете меня вздернуть или сделать со мной что угодно, но наказать меня страшнее того, как я уже наказан, нельзя. Стоит мне закрыть глаза – передо мной встают их лица: оба смотрят на меня так, как смотрели, когда моя лодка разорвала туман. Я убил их мгновенно, а они убивают меня медленно. Еще одна такая ночь – и я либо с ума свихну, либо кончусь, не дождавшись рассвета. Вы ведь не посадите меня в одиночку, сэр? Ради всего святого, не делайте этого, и пусть в ваш предсмертный миг с вами обойдутся так, как вы сейчас обойдетесь со мной».

– Что же все это означает, Ватсон? – угрюмо спросил Холмс, откладывая бумагу. – Какой цели служит этот круговорот горя, насилия и страха? Чему-то он должен служить, иначе нашим миром правит случай, а допустить подобное немыслимо. Какой цели? Вот он, величайший извечный вопрос, на который человеческий разум до сих пор не в силах найти ответ.

III

Красный круг

Часть I

– Так вот, миссис Уоррен, не вижу, чтобы у вас имелись особые причины для беспокойства, и не понимаю, с какой стати мне, чье время представляет известную ценность, следовало бы вмешаться. Поверьте, у меня есть другие дела.

Проговорив это, Шерлок Холмс вернулся к своему альбому для вырезок, где приводил в порядок и снабжал пометками свежие материалы.

Но квартирная хозяйка была, как свойственно женщинам, хитра и неуступчива. Она не желала сдавать позиции.

– В прошлом году вы уладили дело одного моего жильца, – сказала она. – Мистера Фэрдейла Хоббcа.

– А, да. Простенькое дельце.

– Однако оно не сходит у него с языка: и ваша любезность, сэр, и как вы