Катынь - Юзеф Мацкевич

Генерал Сикорский желает поддерживать хорошие отношения с Советским Союзом. По этому поводу у него возникают трения с собственным правительством и польской общественностью, которые не могут простить причиненных несправедливостей. Они не могут переварить этот союз с врагом. Сикорский ставит текущие политические соображения на первое место, а жалобы, протесты и слухи о пропавших военнопленных считает злобными сплетнями и пораженчеством. Он не верит, что люди могли пропасть бесследно.

– Найдутся! – говорит он. – Вы же не станете утверждать, что советское правительство приказало их просто убить. Нелепость! Это невозможно.

Полон надежд, он ждет результатов проверки на родине, оккупированной немцами. И вот наконец приходит оттуда весть, страшная весть: «Никто в Польше не видел на свободе разыскиваемых офицеров. Их нет и в немецких лагерях для военнопленных. Никто не слышал о какой бы то ни было передаче их на границе. Все семьи в один голос утверждают, что переписка с ними прекратилась в апреле-мае 1940 года, когда они еще несомненно были в советских руках».

Сикорский связывается с польским посольством в Москве. Посол отвечает, что по-прежнему не удалось напасть на след этих людей. Тогда 15 октября 1941 г. польский премьер-министр, по-прежнему придерживаясь принципа дружественных переговоров, обращается к советскому послу в Лондоне с личным письмом. На свое письмо он не получает ответа… После этого он распоряжается предпринять более энергичные шаги в Москве.

22 октября посол Кот идет непосредственно к Молотову. Ссылаясь на предыдущие разговоры с Вышинским, он говорит:

– Я дал господину Вышинскому ряд примеров, в какие места не дошло распоряжение об амнистии и какие категории наших граждан, как, например, офицеры, судьи, прокуроры, полицейские, не были освобождены.

Отвечая, Молотов больше откашливался, чем говорил. Ничего удивительного: поздняя осень, в центральной России холода. Все простужены. Нет топлива. Война. Из того, что он промямлил, можно было разобрать:

– В связи с большими транспортными и административными трудностями… кое-где они несомненно остались на прежних местах жительства.

В общем, польская сторона довольна таким ответом. В конце концов, Молотов не какой-то беспризорный, бездомный парнишка, который может молоть, что ему придет в голову. Он занимает слишком высокое положение и вполне отвечает за свои слова, хотя и сказанные хриплым голосом. Эти слова надо понимать как подтверждение оптимистических прогнозов о том, что пленных, вероятно, вывезли на дальний Север и в настоящее время, по техническим причинам, их невозможно вернуть.

Кроме того, 1 ноября посол Кот вручает Молотову ноту секретного содержания. Дело было в том, чтобы как-то решить вопрос о пленных до ожидаемого приезда генерала Сикорского. Одновременно Кот желает встретиться с Вышинским. Беседа на эту тему, четвертая по счету, происходит на другой день, 2 ноября. Сославшись на мнение Молотова о том, что, наверно, только технические трудности препятствуют возвращению пленных, польский посол просит лишь об одном:

– Нельзя ли связаться с ними хотя бы по телеграфу? В конце-то концов, кто-нибудь должен знать, где они находятся?

Вышинский был в этот день определенно не в духе. Он пожал плечами:

– Так где же, по-вашему, они могут быть?

Кот перечислил несколько названий предполагаемых лагерей. Вышинский опять пожал плечами.

– Сколько уже времени прошло со дня подписания договора, – продолжал Кот после минутного молчания, – а многие из наших людей не обрели свободу, которая полагается им по праву. Мы не получаем от них даже писем или телеграмм. У нас нет их адресов. А между тем, вы, господин заместитель народного комиссара, 14 октября обещали мне предоставить интересующие меня данные на следующий день.

– Да, я действительно это сказал, но 15-го началась эвакуация из Москвы, и связь между отдельными учреждениями стала затруднительной…

– Руководство НКВД или ГУЛаг располагают соответствующими данными. Пожалуйста, предоставьте мне возможность выслать делегатов, которые в сопровождении сотрудников НКВД объехали бы лагеря с заключенными в них нашими людьми, оказали бы им помощь, ободрили бы их и этим самым помогли бы им пережить зиму.

– Вы, господин посол, ставите вопрос так, как будто нам хочется прятать каких-то польских граждан. Где же они?! – И Вышинский хлопнул себя по коленям. Потом отвернулся и посмотрел в окно. За окном тихо, беззвучно падал снег. Оба закурили папиросы. Польский посол затянулся дымом, сел поудобнее в кресле и сказал:

– Данные, которыми я располагаю, почерпнуты из показаний и протоколов свидетелей-очевидцев. Они видели, что в то или иное время то или иное число наших офицеров было вывезено в неизвестном направлении. Если бы я получил от вас точные данные, я бы воспользовался ими. Ведь люди – это не пар и не снег, который вот теперь идет, а весной растает…

Вышинский ответил:

– Некоторое число людей из ваших списков уже нашлось, а других мы разыскиваем. Когда у меня будут остальные фамилии, я смогу обратиться к соответствующим властям и даже наказать кого следует. Эти дела в моей компетенции, так как мне подчинен польский сектор наркомата иностранных дел.

Через десять дней, 12 ноября, во время пятой беседы с Котом, Вышинский сказал:

– Я уверен, что офицеры уже освобождены. Надо только удостовериться, где они. Если кто-нибудь из них еще не на свободе, то он, конечно, будет освобожден. Для меня этот вопрос вообще не существует.

Но офицеры не появлялись.

* * *

Ввиду постоянных уверток, уловок и новых версий, которыми отделывались советские власти, польское правительство, бессильное добиться правды, обратилось к британскому правительству с просьбой о посредничестве. 3 ноября последовало британское дипломатическое вмешательство. 8 ноября нарком Молотов направил ноту, в которой находился следующий параграф:

1. В соответствии с Указом Президиума Верховного Совета СССР от 13 августа с. г. об амнистии, все польские граждане, которые были лишены свободы как военнопленные или же на иных достаточных . основаниях, освобождены, причем определенным категориям освобожденных и военнопленных была оказана советскими властями материальная помощь (бесплатные билеты на проезд по железным дорогам и водным путям, суточные на питание в пути и др.).12

Из этой ноты ясно следует, что все пленные освобождены. В таком случае, где генералы, полковники, тысячи офицеров низших рангов?! Где вся полиция и жандармерия, вывезенная в 1939 году в лагерь в Осташкове?!..

Ходят слухи, что они где-то в концлагерях на Крайнем Севере. Но вот 14 ноября советский посол при польском правительстве в Лондоне Богомолов вручает польскому послу Рачинскому ноту, в которой, в частности, сказано:

Все польские офицеры, находящиеся на территории СССР освобождены. Высказанные председателем совета министров предположения о том, что большое число польских офицеров рассеяно в северных областях СССР явно основаны на неточных сведениях.13

В тот день, когда в Лондоне посол Богомолов отнимал таким образом у польского правительства последнюю надежду найти пропавших без вести военнопленных, надежду, за которую судорожно держались польские власти, внушая себе и советским властям, что военнопленные находятся где-то на Крайнем Севере… – того же 14 ноября посол Кот добивается встречи с самим диктатором Советского Союза Иосифом Сталиным. Сталин принял его в присутствии Молотова. Этот разговор, как и все предыдущие и последующие, был записан сразу после его окончания.

Посол Кот, величая Сталина «Господином президентом», затронул ряд текущих, требующих урегулирования вопросов, которые возникли в связи с новоустановленными польскими отношениями.

Сталин имел привычку во время разговоров, особенно слушая кого-нибудь, класть перед собой листок бумаги и чертить карандашом человечков, геометрические фигуры, а иногда цифры. Никому собственно не удавалось рассмотреть эти рисунки, так как диктатор шестой части земного шара, неожиданно нервным движением замазывал нарисованное, чаще всего мял бумагу, бросал ее в угол, брал чистый лист и опять начинал рисовать. Рисовал и рисовал без конца. Но при этом слышал каждое слово, потому что когда вставлял что-нибудь, то всегда кстати.

– Я уже отнял у вас, господин президент, много времени, хотя знаю, что вы заняты очень важными делами. У меня есть к вам еще одно дело, которое я хотел бы затронуть.

– Пожалуйста, господин посол, – любезно ответил Сталин, кивнув головой, склоненной над бумагой, на которой рисовал пику. Обыкновенную казачью пику.

– Вы инициатор амнистии для польских граждан в СССР. Не могли бы вы повлиять, чтобы этот ваш шаг был полностью приведен в исполнение?