Скорость тьмы - Александр Проханов

Близко от него работал молодой парень, рыжеватый, в оранжевых веснушках. Его движения были расторопны, точны, проверены. Уши из-под картуза пламенели. Накладывая на гайки жужжащий ключ или вонзая в прорезь винта свистящую отвертку, он прикусывал нижнюю губу, и становились видны два его белых резца. Его зоркость и мускульная сила были направлены на вторжение, рассечение, расчленение.

Наблюдая за ним, Мальтус иронично подумал. Где-то рядом, на заводе Ратникова, такие же русские парни в поте лица создают уникальные изделия. Здесь же, в ангаре, другие русские парни, тратят силы на уничтожение подобных изделий. Разлагают на составные части, расторгают на исходные элементы, рассыпают на горсти молекул. Извечный русский абсурд, — в непомерных усилиях создавать неповторимый и сложный мир, а затем, затрачивая те же усилия, превращать этот мир в ничто.

Веснушчатый парень наклонился над капотом и извлек из открытого двигателя звездчатку, масленую, сияющую. Звездчатка казалась живой. Так хирург извлекает из разъятой груди пациента живое сердце, глянцевитое, липкое. Сходство живого и неживого опять взволновало Мальтуса.

Парень что-то крикнул товарищам. Те отложили жужжащие и свистящие инструменты. Отошли от машины, снимая перчатки. Мыли руки под краном с горячей водой. Направлялись к столику, где был нарезан хлеб, лежал батон колбасы, стояла коричневая бутыль «пепси-колы».

— Как зовут? — Мальтус остановил проходящего мимо рыжего парня.

— Петруха, — белозубо улыбнулся механик, смело глядя зелеными кошачьими глазами.

— Ловко работаешь, расчленяешь, как профи. Человека расчленить сумеешь?

— Смотря какого. Вас нет. Вы — человек хороший. Вас зачем расчленять?

— А Ратникова, моторостроителя?

— Его можно. Он у меня друга увел. У меня дружок Ванька был. Вместе учились на автослесаря. Вместе тусовались, выпивали, на дискотеки ходили. Мог бы здесь со мной работать. Его Ратников сманил. Свозил в Японию, поставил у гребанного японского станка. Ванька от меня отстал. В галстучке ходит, английский язык учит. Ратников много наших пацанов к себе на завод увел.

— А ты чего не пошел?

— Наше дело воровское. Мы весело живем. Как черти работаем, как черти гуляем. Будет прокол, в тюрьму сядем.

— Сядешь в тюрьму, я тебе буду хорошие сигареты на зону присылать, — засмеялся Мальтус.

— А мы за вас на зоне будем Богу молиться, — со смехом ответил парень, расширяя свои зеленые шальные глаза.

Мастера закусывали в стороне, а Мальтус, стоя перед обглоданной машиной, сердито обратился к Ведеркину:

— Ты мне за этот объект головой отвечаешь. Машины должны разбираться за пять часов. Пусть без перерыва работают.

— Не волнуйтесь, Владимир Генрихович. Они в пять часов укладываются. К вечеру здесь будет чисто, — ответил Ведеркин, и его лицо в ярком электрическом свете еще больше напоминало викинга. Мальтус знал, — «Мерседес» разберут и рассортируют, не утрачивая ни единой гайки и шайбы. Номера на двигателе перебьют опытные чеканщики, и все это утром будет отправлено на рынки Москвы. Кузов, на котором номера не поддаются перебивке, разрежут автогеном и выбросят на свалку.

Дверь в ангар растворилась, и в свете ламп предстала яркая, одновременно комичная и пугающая фигура. Человек был одет в длинный черный пиджак и ярко-красный джемпер. Его туфли были с непомерно длинными, загнутыми вверх концами. Голова голая, костяная, с буграми и черепными швами. Лицо бледное, словно покрыто белилами. Нос с провалившейся переносицей. Ярко-синие васильковые глаза, хохочущие и наглые. Ухмылка разбитых губ, сквозь которые просвечивали золотые фиксы. Руки грубые, с синеватой наколкой на пальцах, сплошь усыпанные перстнями, — вульгарные, похожие на стекло рубины и изумруды, толстая безвкусная оправа. Он напоминал чучело смерти, какое выносят на шестах мексиканцы на свои ритуальные карнавалы.

— Ба, какие замечательные люди! — воскликнул человек, хлопая в ладоши и приседая. Было видно, что он пьян.

— Бацилла, мерзавец! — накинулся на него Мальтус, сжимая кулаки и удерживая себя от удара, — Ты зачем татарина убил?

— Я не убивал, он сам умер, — нагло и бесстыдно ответил Бацилла, издавая тонкий свистящий звук, словно в губах у него была насмешливая свистулька.

— Тебя посылали взять долг, а не убивать, мокрушник чертов.

— Он деньги не хотел отдавать. Пришлось его немножко прижечь, а потом притопить. Баба его принесла деньги, а он уже умер. Я ему в горло воронку воткнул, стал воду лить, он и захлебнулся. Уж лучше клизму из кипятка ставить. А деньги вот они, нате, — Бацилла полез в карман и вытащил сверток серебристой фольги, будто в нем лежал цыпленок, предназначенный для запекания в духовке, — Пересчитайте.

Мальтус, не принимая сверток, брезгливо отогнул фольгу. Глянули красные, пятитысячные купюры. Бацилла смотрел хохочущими бирюзовыми глазами, фольга ярко блестела, грубые пальцы сверкали перстнями. Мальтус представил, как лежит на верстаке стянутый ремнями татарин. В его рот вставлена воронка. Бацилла наклоняет над воронкой ведро. На пальцах сияют рубины и изумруды. Льется вода. Татарин захлебывается, дергает кадыком, безумно выпучивает глаза.

— Почему труп бросил? Закопать поленился?

— Лопаты не было.

— Твое гребанное раздолбайство. Ты что, хочешь меня прокурору сдать? Я тебя держу из великой милости. Где бы ты был без меня? Лежал бы с дыркой во лбу на городском кладбище. На могиле бы твоей написали: «Под камнем сим лежит урод, его в тюрьме ебали в рот».

— Хорошие стихи. Я запомню, — засмеялся Бацилла, разевая полный золота рот, и казалось, смеется череп, у которого после смерти не вырвали коронки.

— Ты был бандит и остался. Я твою жизнь выкупил. Ты мне жизнью обязан.

— Я и плачу вам долг жизнями, покаместь чужими, — жестко, с тайной угрозой, произнес Бацилла, и в его васильковых глазах обозначилась беспощадная тьма. Мальтус уловил эту грозную тень, которая возникает в глазах овчарки, вспомнившей свое волчье происхождение. Но это не испугало, а лишь развеселило его. Он умел доводить своих приближенных до бешенства, а потом усмирять.

— Ладно, Бацилла, уймись. Давай, покажи девчонок.

Ангар, в котором они находились, был разделен перегородкой. В переднем отсеке проводились работы с угнанными автомобилями. Машины исчезали на глазах, словно их обгладывали пираньи. Другая половина ангара, куда они прошли сквозь железную дверь, была подобьем зрительного зала, с рядами потертых сидений, с невысокой эстрадой, освещенной прожектором. У эстрады толпились девушки, щебетали, смеялись, в наброшенных на плечи плащах и легких пальто, из-под которых выглядывали короткие юбки, трико, части обнаженного тела. Тут же стоял восточного вида мужчина с аккордеоном, — смуглофиолетовое, поношенное лицо, крашенные, красновато-черные волосы, маслянистые ласковые глаза. Перебирал перламутровые клавиши, словно брызгал на девушек водяные россыпи.

— Так, телочки мои дорогие, — Бацилла сгреб наугад попавшуюся на пути девушку, и та, смеясь, вывернулась из его объятий, — Не долго вам ходить холостячками, всех замуж выдам.

— За тебя не пойдем, больно тощий. А еще женские перстни надел. Не поймешь, мужик ты или баба, — смело отозвалась высокая красивая девушка на высоких каблуках, в коротком плаще, из-под которого не было видно платья, а сразу выступали стройные сильные ноги.

— А ты давай, поезжай со мной. Узнаешь, мужик я или баба, — хохотнул Бацилла, качнувшись в сторону говорившей, но Ведеркин крепко ухватил его за рукав, удержав на месте:

— Хватит трепаться. У Владимира Генриховича времени нет. Давай начинать.

Девушки расселись на креслах. Аккордеонист вышел на сцену, картинно раздвинув перламутровый инструмент. Ведеркин и Бацилла остались стоять, а Мальтус, втягивая узкими ноздрями воздух, пропитанный теплыми запахами женского тела, легко взбежал на сцену. Его удлиненная голова, тесно сдвинутые маленькие глаза, алюминиевого цвета лицо, на котором демонически чернели пышные брови, его гибкие изящные движения, напоминавшие бегущую по телу волну, — произвели впечатление на девушек. Они замерли в ожидании.

— Вы прочитали наше объявление в газете, и пришли, милые барышни. Мы рады вам, — он очаровательно улыбнулся с таинственным выражением глаз, как факир, желающий продемонстрировать чудо, — Вы не пожалеете, видит Бог. Мы не бизнесмены и не торговцы. Нами движет не корысть, а любовь. Просто сердце кровью обливается, видя, как пропадают русские таланты, как девушки в русской провинции закапывают свой дар, не находя отклика ни у молодых людей, которые уже стали пьяницами и наркоманами, ни у властей, которые чужды красоте и искусству. Мы хотим помочь вам.

Мальтус говорил сердечно, прикладывая руку к груди. Голос его был исполнен теплоты, сочувствия, искренности. Девушки смотрели на него внимательно и настороженно, чуткие к обману и фальши, стараясь разгадать истинные побуждения этого именитого в городе человека, который снизошел до них.