Пророчества великого магистра тамплиеров - Евгений Викторович Жаринов

Гости поняли, что ужин закончен, когда Филипп встал со своего кресла, кивнул головой и, не произнеся ни слова, быстро удалился в свой рабочий кабинет. Весть о бунте сильно задела короля Франции, унизила его гордость. Чернь осмелилась открыто угрожать своему повелителю. Он быстро подошел к окну, из которого любил подглядывать за толпами флагелланствующих, и посмотрел на улицу. Там колыхалась огромная масса людей, безликая и озлобленная. Материя, взбунтовавшаяся материя, которая никогда сама не приобретет должной формы. А формой всех форм, как утверждает Фома Аквинат, является Бог. Но в государстве такой формой является не Бог, а его помазанник, король. И власть короля не менее священна, чем власть Папы. Не случайно он, Филипп IV, является внуком почитаемого всеми короля Людовика Святого. Значит, главная задача его на этой земле – придать форму безликой, беснующейся массе, называемой народом, и тем самым выполнить священное свое предназначение.

Будь у короля сейчас достаточное количество войска, и эту массу легко можно было бы усмирить. А будь у короля деньги, то хорошей пригоршни золотых хватило бы для того, чтобы эта разъяренная чернь начала сама себя давить, собирая монеты. Но ни денег, ни войск у Филиппа не было. И поэтому приходилось прятаться и смотреть за своими подданными украдкой. Это ощущение собственного бессилия злило, злило до последней степени. Филипп чувствовал, как кровь ударила ему в голову. Еще немного, и начнется обычный прилив гнева, жертвой которого пали многие невинные люди.

Неожиданно за спиной послышались шаги. Филипп оглянулся. Перед ним стоял его верный камердинер Мариньи, человек незнатного происхождения, но играющий большую роль в политике тогдашней Франции. Мариньи, как и знаменитый Ногаре, приказавший ударить Папу Бонифация VIII по лицу, принадлежал к той категории людей описываемой эпохи, которых Филипп Красивый сделал сам по собственному замыслу. Если родные братья государя и прочая аристократия были почти на равных с королем и не уступали ему ни в благородстве происхождения, ни в воспитании, то Мариньи и Ногаре были сотворены лишь монаршей волей. Филипп сам слепил их из глины, как чернокнижник – дьявольские фигурки, как каббалист – Голема, чтобы пустить сии создания зла в мир. Именно эти два лица брали на себя всю самую грязную работу в государстве. Королю нравилось разыгрывать роль Великого Грешника, при этом оставаясь внуком канонизированного церковью святого.

– С какой новостью пожаловал? – резко спросил своего камердинера король. Даже во внешности Мариньи было нечто искусственное. Его лицо, казалось, слепили наспех. Никаких тонких благородных черт. Грубая работа. Сначала прилепили большой кусок глины к туловищу – получилась голова, а затем палочкой обозначили рот, дырки для глаз, налепили нос и уши. Филипп так ждал кого-нибудь, чтобы сорвать на нем свой гнев за собственное бессилие, что в душе очень обрадовался появлению своего слуги, своего маленького Голема. “Может быть, он действительно из глины? – подумал король. – Интересно, что произойдет, если я ударю его сейчас палкой? Наверное, рассыплется на мелкие кусочки”.

Король молча начал обходить Мариньи слева. Палки под рукой не оказалось и поэтому пришлось взять меч. В этот момент Филипп действительно был уверен, что его камердинер создан из глины, что он результат колдовства, и больше ничего. И если ударить эту ожившую фигурку по голове острым андалузским мечом, подарок короля Хайме II, то вместо крови в воздух поднимется лишь пыль. Да, это он, король Франции, создал из праха много подобных человечков, злых кукол, готовых на все, как джинны из восточных сказок, о которых рассказывали ему еще в детстве крестоносцы. Этих рыцарей, вернувшихся из далекой Палестины, было много при дворе отца и особенно, как рассказывали очевидцы, при дворе деда. Они играли с будущим наследником престола. Филипп любил запускать руки в их нечесаные бороды, любил этот удушливый запах пота, исходивший от их тел, но, главное, любил их бесконечные рассказы. Больше всего маленькому Филиппу нравилось слушать о том, как первые крестоносцы вышли к берегу Мертвого моря, которое поразило их плотностью своей воды, твердой, как парижская мостовая, и на которой можно было держаться, словно пробка. Вода эта обладала невиданными лечебными свойствами. И она наверняка могла бы исцелить его милую Жанну…

Но крестоносцы проиграли битву и оставили сказочную Палестину с ее заколдованным Мертвым морем, с ее голубым небом, низкими горизонтами и с ее Богом, который теперь не так благосклонен к царственному роду Капетингов. Разве им можно простить такое предательство? Они обманули, они предали его, Филиппа, предали первую детскую любовь. Любовь к далеким странам, к сказкам Востока, к славным подвигам деда, короля Людовика, прозванного Святым. И остался теперь в воспоминаниях лишь удушливый запах пота да ощущение грязи, неудобства и высохшей глины, из которой приходится творить мерзких уродцев. Если Бог оставил королевство, то теперь королю надлежит взять на себя его функции и творить “новых людишек”.

– Увы, Сир, я явился к Вам с плохой новостью, – осмелился произнести Мариньи и тем самым вывел короля из опасного забытья.

– А разве есть новость хуже, чем та, с которой прево осмелился прервать мой ужин? – произнес Филипп и поставил тяжелый меч на прежнее место.

– Есть, Сир, – с облегчением выдохнул Мариньи.

– Говори. Я слушаю.

– Бунтовщики сильнее нас, сильнее королевской гвардии. В любую минуту они могут ворваться во дворец.

Филипп пристально смотрел на своего камердинера, но не видел его сейчас. Перед его взором вновь предстали видения. Это было поле боя. Король ясно узрел величественную фигуру своего знаменитого деда в безнадежной битве при Мансуре. Дед был бледен, измучен дизентерией до такой степени, что вынужден был вырезать сзади штаны, дабы не терять времени в битве. Коричневая жижа, не переставая, стекала по исхудалым ляжкам будущего святого. Филиппу даже показалось, что в нос ударил сильный запах испражнений. Увидел Филипп и графа де Суассона, который, не переставая размахивать двуручным мечом и прикрывая спину Людовику, выкрикнул своему товарищу Жуанвилю: “Сударь, пусть вопят эти канальи, но, клянусь Господом, мы еще будем вспоминать об этом дне в дамских комнатах!”

Какое величие! Какое благородство даже в этих испражнениях святого! Но это тамплиеры, это все они! Они предали святой крест, предали дело, ради которого дед перенес страдания сарацинского плена, позор и унижение!..

– Вам надо немедленно оставить дворец, Сир, – вновь произнес Мариньи, пытаясь обратить на себя внимание.

“О чем хлопочет этот карлик? Что ему надо?