Похищение - Валерий Генкин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
А потом пришли такие же молодые и серьезные и меня взяли.
Правда, я везучий – пяти лет не прошло, вышел. А теперь вот и здесь побывать довелось, спасибо вам. Повидать бы еще Цесариума – да где там! Разве его найдешь.
Иокл попросил высадить его у стадиона и сразу исчез в щели между домами. Андрис оставил птерик на площади и решил дождаться обещанных Довидом огней. Внимание толпы делилось между финишем бега на коленях и прыгунами через кольца. Рервик двинулся наугад и оказался у длинной дорожки. Полноватый мальчишка шел довольно резво, мелко перебирая загорелыми бедрами. Но уже у самой черты каким-то нелепым витиеватым прыжком его обогнал сухопарый мужчина с седым ежиком, показавший, как утверждало табло, лучшее время дня. Андрис рассеянно огляделся и сразу увидел ее. Тот же смугло-угловатый профиль, те же резкие жесты худых рук.. Живые черные глаза смотрят вверх, в лицо собеседницы. И Андрис вздрагивает вторично: медно-рыжий всполох на голове и веснушки без конца и без края – такое не повторяется дважды. Марья.
Рервик бормотал извинения и шаг за шагом приближался к собеседницам. Но, подойдя, испытал легкое разочарование: смуглую незнакомку, почтительно держа за локоть, уводил сутулый, похожий на стручок человечек в узкой зеленой куртке.
Рервик лишь растерянно посмотрел им вслед. Марья легко рассмеялась.
– Чему радуешься, злая женщина! Я должен ее изловить, она нужна мне.Андрис не выдержал и тоже рассмеялся.- Ну, здравствуй!
Она на миг прильнула к нему, отпрянула и заговорила по обыкновению быстро:
– Не отчаивайся, милый, она сама тебя найдет. Екатерина только о тебе и расспрашивала. Видно, ты ей чем-то интересен. Врожденный дефект вкуса, я думаю. Признаюсь, я не скрыла от нее, что страдаю тем же. Хотя, что тебе до моих страданий! Я длинная, рыжая и зубы у меня как у Щелкунчика. А тебе подавай жгучих брюнеток с изумрудными браслетами на нервных руках, и чтоб глаза – как блюдца, ресницы – как у теленка, губы – как эти…
– Лепестки роз?
– Именно. Хотя у Екатерины они скорее похожи на двух змеек. Щеки – как…
– Нежные персики?
– Снегири, я хотела сказать.
– Фауна против флоры. Так ее имя – Екатерина?
– Екатерина Платиня. Кроме имени, я о ней ничего не знаю. Мне только показалось, что под этим веселым возбуждением она прячет… – Марья – такое бывало не раз и всегда заставало Андриса врасплох – резко изменила тон. Теперь она говорила тихо и немного в сторону.
– Утром я два часа ждала Велько в гримерной. Там была молодая женщина. Тихая такая. Эва. Ты ее знаешь?
– Не помню.
– Мы стали разговаривать. Так, пустяки. Веселый у вас праздник, сказала я. Да, веселый, сказала она. И погода подходящая. Да, в эту пору редко идет дождь. Я впервые на Лехе, сказала я. Да, теперь многие приезжают, сказала она. Такой вот разговор у нас шел. И вдруг мне, совершенно чужому человеку, она рассказывает…
Неловко, конечно, но я незаметно включила диктофон. То, что сделали с Эвой… Мне кажется, они так жадно ликуют, чтобы забыть.
Но почему она мне все это рассказала?
Перед Рервиком встали тихие глаза Иокла.
– Может быть, как раз потому, что мы чужие. Мы скоро уедем. А говорить о своей боли таким же, как они сами? Едва ли кто будет слушать. Они опустошены. Они очерствели. Они стали жестокими.
– Эва была художницей, муж – журналистом. Что-то в его статье проскользнуло лестное о Земле. Ему бы покаяться, а он в панике скрылся. Незадолго до этого за похожую провинность взяли его друга, тоже газетчика. Эва получила записку – не ищи, жди. А потом… Я тебе дам кристалл.- Марья встряхнула головой.Ну ладно, скажи, наконец.
– Что?
– Что ты безумно скучал без меня.
– Я безумно скучал.
– О!
– Я измучился от тоски.
– Неплохо. Продолжай.
– Терзался, не находил себе места, страдал от бессонницы, терял в весе, выплакал все глаза…
– Браво! Достаточно. Посмотри туда.
Тьма охватила стадион внезапно. И почти сразу в толпе начали вспыхивать свечи. На глазах рождалось огненное кружево. Оно двигалось, дышало. Оно жило.
– Надеюсь, Велько догадался снарядить оператора все это снять,- сказал Андрис.
– Съемка будет на главной площади, где фейерверк. Сейчас все пойдут туда.
К свечам прибавились факелы, фонари, горящие плошки, вспыхивали пучки соломы, воздетые на рогульки.
– "Я окружен огнем кольцеобразным, он близится, я к смерти присужден…" – с неожиданным пафосом произнес Андрис.
Марья насторожилась.
– Ты заболел, дорогой? – участливо спросила она.
– "За то, что я родился безобразным, за то, что я зловещий скорпион",продолжал режиссер не столь уверенно.
– Ай-яй-яй. Никак, стихи. Ты забыл трагические события своей юности. По-моему, тебе надо отвлечься. Я, кстати, проголодалась, а ты?
– Что? Ах да, конечно. С утра ничего не ел.
– Господи! Так пойдем немедленно.
Сквозь огненную толпу они двинулись к таверне "Сигнал Им".
А я спешу, пока не позабыл, сообщить, о какой трагедии юношеских дней Андриса говорила Марья Лааксо. Для чего открываю второе по счету
отступлениеНежный профиль Анны захватил Андриса врасплох. Он приехал на ферму к отцу, шумно отмечавшему сорок пятый день рождения.
Расслабленный долгим застольем, плясками и хохотом над раблезианскими анекдотами, кои обильно поставлял Филипп (новый сосед отца, в прошлом генный архитектор, а ныне театровед), Рервик скучал, пока не обнаружил рядом с собой эфирное создание, одетое в голубой дым. Оно не смеялось.
– Ты почему не смеешься? – требовательно спросил Андрис.
– Ах,- пропело создание,- папины шутки… Я нахожу их…
Тогда-то Рервик и увидел этот профиль – восхитительная линия подбородка, трогательная шея, теплый розовый румянец.
Зрелище подействовало на него как добрый удар свинцовой трубой. Погрузило в туман. Лишило бдительности. Не будь это так, уже первая прогулка с Анной насторожила бы Андриса. Они ушли с пирушки, и Рервик повел ее к дому Филиппа кружной дорогой вдоль ручья. Глубокая сосредоточенность на мысли, обнять ли Анну за талию или ограничиться плечами, не позволила Андрису вникнуть в ее слова. А говорила она вот что: "Тихая ночь в жемчуг росы нарядилась, вот одинокая звездочка с неба скатилась…"
– Тебе нравится? – спросила она.
– А? Что? О, конечно. Изумительно! – Он решил остановиться на талии.
Анна меж тем гнула свое. Она бормотала о зеркале дремлющих вод, лепете сонных листьев и бледных янтарях нежно-палевой зари.
Уже у самого бунгало Филиппа Рервик приступил к делу. Когда ладонь его легла на теплое девичье бедро, Анна обратила к юноше прекрасные свои глаза и печально прошептала: "Она идет в лиловый домик, задумавшийся над рекой. Ее душа теперь в истоме, в ее лице теперь покой".
Андрис в ужасе бежал.
Любому, даже весьма недалекому молодому человеку этого оказалось бы достаточно. Но вспомним об ударе трубой, тумане и прочем. Андрис поселился у отца и стал каждый, или, как писали классики, всякий день бывать у Анны. Неделю за неделей проводил Рервик в обществе аукающих зябликов среди шуршащих камышей, тенистых дубрав и спящих купав. Наконец он совершенно одурел.
– Это излечимо? – спросил Андрис своего друга Велько, когда тот, соскучившись, приехал повидаться.- Скоро осень, может быть, смена погоды поможет?
– И не надейся,- авторитетно сказал Вуйчич.- Осень для них самый благоприятный сезон. Что-то в воздухе, вероятно. Я знаю это из хорошо информированных источников. Есть только одно средство.
– Все-таки есть? – Рервик просветлел.
– Замужество. Моя кузина Марго была такой же, пока не вышла за Кристиана.
– Я всегда считал Кристиана храбрецом. Недаром он стал штурманом эс-флота.
– Через неделю после свадьбы одна из подружек Марго имела неосторожность в ее присутствии сказать что-то насчет заката. Или рассвета. Впрочем, нет, она произнесла такое: "Природа всегда молчалива, ее красота в немоте. И рыжик, и ландыш, и слива безмолвно стремятся к мечте".
– Рыжик, ты сказал, и слива?
– Это не я сказал. Это сказала подружка Марго, моей кузины.
– Вся эта растительность стремится к мечте?
– Именно.
– Ага.
– Марго тоже сказала "ага", потом посмотрела на подругу с глубоким пониманием и добавила: "Ты совершенно права, рыжики я засолю в дубовой кадушке".
– "Ее красота в немоте". Замечательные слова. Как жаль, что они неприложимы к Анне.
– Увы.
– Значит, не прежде свадьбы?
– Боюсь что нет.
– Ну, а вдруг и после…
– Поручиться, конечно, нельзя. Тем более что эта самая подружка, как я слышал, вышла замуж и продолжает называть своего благоверного "мой любимый, мой князь, мой жених".
– Нет!
– Сведения вполне достоверные.