Девочки Гарсиа - Хулия Альварес

с масками счастья на лицах. Они засыпали ее вопросами о еде, враче, погоде и мозаичной пепельнице, которую она сделала на художественно-ремесленной терапии.

Йо предложила матери забрать пепельницу.

Мать заплакала.

– Я не должна плакать.

– Это хороший знак, – сказала Йо, цитируя дока, но потом спохватилась. Снова чужие цитаты – плохой знак.

Отец подошел к окну и уставился в небо.

– Когда ты вернешься домой? – спросила Йо его спина.

– Когда будет готова! – мать отвела волосы со лба Йо.

И валентинка снова явилась миру.

– Я вас люблю, – сымпровизировала Йо. Неважно, что первые собственные слова за несколько месяцев были самыми банальными. Они ее личная правда. – Люблю, люблю, – нараспев повторила она.

Мать выглядела слегка обеспокоенной, как если бы надкусила что-то кислое, приняв его за сладость.

– Что случилось, Йо? – чуть позже спросила мать у ее ладони, которую поглаживала. – Мы думали, что вы с Джоном так счастливы.

– Мы просто говорили на разных языках, – не вдаваясь в подробности, ответила Йо.

– Ох, Йоланда, – мать произнесла ее имя по-испански: чистое, насыщенное, полнокровное имя – Йоланда. Но потом – и это было неизбежно, как гравитация, как ночь и день, как маленькие укусы яблока за спиной у Господа, – это имя было изуродовано и упало, разбившись на полдюжины прозвищ – pobiecita[33] Йосита – очередное прозвище. – Мы тебя любим, – мать произнесла это слишком громко для двоих. – Правда, папи?

– Что правда, мами? – Отец обернулся.

– Мы ее любим, – отрезала его жена.

– Без всяких сомнений. – Папи подошел к мами или к Йо.

– Что такое любовь? – спрашивает Йо доктора Бола; кожа на ее шее зудит и краснеет. У нее развилась атопическая аллергия на определенные слова. Не угадаешь какие, пока они не оказываются на кончике ее языка и не становится слишком поздно: ее губы распухают, кожа чешется, глаза слезятся от аллергической реакции.

Врач испытующе смотрит на нее и нюхает тыльную сторону пальцев.

– А как вы сами думаете, Джо? Что такое любовь?

– Не знаю. – Она пытается посмотреть ему в глаза, но боится, что если сделает это, то он узнает, все узнает.

– Ох, Джо, – утешает ее врач, – нам постоянно приходится переосмысливать все, что для нас важно. Не знать – это нормально. Когда вы снова влюбитесь, то поймете, что это.

– Любовь, – бормочет Йо ради эксперимента. Как и следовало ожидать, кожа на ее руке покрывается уродливой сыпью. – Наверное, вы правы. – Она почесывается. – Просто страшно не знать значения самого важного слова в моем лексиконе!

– Вам не кажется, что это вызов самой жизни?

– Жизни, – эхом откликается она, словно возвращается к былым дням беспрестанной цитации. Ее губы горят. Жизнь, любовь – отныне за использование этих слов приходится платить.

Палец Йо обводит тело дока на металлической оконной сетке, как если бы она его выдумывала. Возможно, она снова попытается писать – что-нибудь не слишком амбициозное, забавный стишок типа лимерика. Она назовет его «Дэннисная ракета», обыграв имя дока.

Глубоко внутри у нее что-то шевелится, словно зуд, до которого она не может добраться.

– Несварение, – бормочет она, похлопывая себя по животу. А может, и нет, думается ей; возможно, это личностный феномен: настоящая Йоланда, воскресающая августовским днем над ухоженными зелеными лужайками частной клиники.

У нее болит живот. Она рисует широкие круги с надписью «Я голодна» на своем больничном халате. Но биение внутри неистовее голода – это мечущийся в абажуре мотылек.

Хлопая крыльями, оно поднимается по ее трахее, пока тело Йоланды не начинают содрогать рвотные спазмы. Какая трагедия – в ее возрасте умереть от приступа разбитого сердца! Она пытается засмеяться, но вместо смеха чувствует, как в основании горла веером раскрываются щекочущие крылья. Они широко раскрывают ей рот, как если бы она выкрикивала чье-то имя издалека. Огромная черная птица вылетает наружу и садится на комод – точь-в-точь копия гравюры с изображением ворона в ее первом сборнике английской поэзии.

Она протягивает руки, чтобы подружиться с темной птицей.

Птица не обращает на нее внимания и задумчиво смотрит в окно на темнеющее небо. Ее крылья медленно поднимаются и опадают, огромные дуги взмывают и опускаются, взмывают и опускаются, вверх и вниз, вверх и вниз. Волосы Йоланды развеваются вокруг лица. Пыль разносится по углам. Парусами вздуваются оконные занавески.

Птица летит к окну.

– О господи! Сетка!

В следующую секунду Йо вспоминает об утрате веры.

– Поверь хоть немного, – уговаривает она себя, и темная тень легко пролетает сквозь сеть, словно дым, облака или другая эфемерная субстанция. Тень выпархивает наружу, наслаждаясь обретенной свободой, ее темный крючковатый клюв и крошечная головка свисают, словно половой орган, между изогнутыми крыльями.

Внезапно птица останавливается – в воздухе. Восторг и удивление написаны в оскале ее крыла. Она стремительно падает на потрясенного мужчину на лужайке. Выставив вперед клюв, этот темный и скрытый комплекс, натравленное на мир расстройство личности, птица камнем летит вниз!

– О нет, – стонет Йо. – Нет, только не он!

Ей казалось, что, стоя в одиночестве у окна этим августовским днем, она не сможет причинить никому вред. Но теперь птица летит вниз на мужчину, которого она больше всего хочет уберечь от своих слов.

Йо кричит, глядя, как загнутый клюв рвет рубашку и грудь мужчины; белая фигура на лужайке превращается в мокрые красные ошметки.

Насытившись, темная птица взлетает и присоединяется к клубящемуся скоплению туч в северном небе.

Йо стучит по сетке. Мужчина поднимает взгляд, пытаясь угадать окно.

– Кто это?

– Вы в порядке? – кричит она, получая удовольствие от своей роли неведомого голоса с небес.

– Кто это? – Он встает, поднимает пляжное полотенце. Кровь сворачивается в длинный красный махровый прямоугольник. – Кто это? – Он раздражен затянувшейся игрой в угадайку.

– Тайная поклонница, – щебечет она. – Бог.

– Хезер? – пытается угадать он.

– Йоланда, – бормочет она про себя. – Йо, – кричит она ему. «Кто, черт возьми, эта Хезер?» – спрашивает она себя.

– А, Джо! – Он смеется, махая своей ракеткой.

Ее губы зудят и морщатся. «О нет, – думает она, узнавая первые признаки аллергии, – только не мое собственное имя!»

* * *

Зеленая, чистая и тихая лужайка.

– Любовь, – провозглашает Йо, вкладывая в это слово всю свойственную ему силу. Она твердо намерена победить аллергию. Она выработает иммунитет к оскорбляющим словам. Она собирается с духом перед двойной дозой. – Любовь, любовь, – быстро произносит она. Ее лицо – сплошная зудящая валентинка. – Amor. – Даже от испанской версии тыльную сторону ее ладоней покрывает сыпь.

Сердце внутри ее ребер – пустое гнездо.

– Любовь, – она округляет его звучание, словно яйцо, которое нужно туда положить. – Йоланда. – Она кладет в гнездо еще одно яйцо.

Она смотрит вверх, на грозовые тучи. Его теннисный турнир будет отменен, всё в порядке. В вышине нет ни одного синего оттенка, который напомнил бы ей о небе. Поэтому она говорит:

– Синева.

Она ищет подходящее слово, которое могло бы последовать за синим унынием.

– Неправа… Истлевать… Небеса…

С каждым словом она наполняется уверенностью и идет дальше:

– Мир… Белка… Лихорадить… Спятить… Хватит…

Слова извергаются наружу со звуком, похожим на раскаты далекого грома, и обретают форму, глубину и содержание. Йо продолжает:

– Док, рок, рывок, помог.

Столько слов. О мире можно говорить бесконечно.

Рассказ о Руди Элменхерсте

Йоланда

Мы по очереди изощрялись в распущенности. По ночам во время каникул то одна, то другая из нас исповедовалась в своих прегрешениях, после того как родители ложились спать и мы проверяли коридор на отсутствие «мавров на берегу» – это островное выражение значило, что горизонт чист. Младшая Фифи удерживала титул дольше всех, хотя красавица Сэнди, перед которой было открыто множество возможностей, составляла ей серьезную конкуренцию. Даже ответственная старшая сестра Карла несколько раз выкидывала коленце. Но она всегда утверждала, что делала это, чтобы укрепить наши общие позиции. Именно поэтому ее грехи отдавали добрыми намерениями и никогда не могли сравниться