Ночь на перекрестке - Жорж Сименон

— Да неужели?! — в голосе Мегрэ звучала явная ирония. Полицейские по-прежнему стояли на дороге.

— Откуда я могу позвонить?..

— В доме владельца гаража есть телефон… Начни с Орлеана. Этамп они, должно быть, уже проскочили…

На ферме, одиноко расположенной среди полей, зажегся свет. Крестьяне просыпались. Кто-то, светя себе фонариком, прошел вдоль стены, чуть позже свет показался в окнах хлева.

— Пять часов утра… Они начинают доить коров…

Люка зашел в гараж, отыскал там клещи и открыл ими дверь дома мосье Оскара.

Гранжан тем временем слушал рассуждения Мегрэ, не совсем хорошо понимая, о чем идет речь.

— Последние события можно легко понять! — говорил комиссар. — Остается лишь выяснить, с чего все началось…

— Погляди-ка туда! Там живет один гражданин, который нарочно пригласил меня к себе, чтобы я убедился в том, что он не в состоянии двигаться. И вот уже несколько часов он неподвижно, даже чересчур неподвижно, сидит на одном и том же месте…

Да и в окнах горит свет, видишь? А я ведь только что пытался угадать, откуда подавался сигнал!.. Тебе во всем этом трудно разобраться… Теперь машины проезжают мимо гаража… А тогда в окне света не было…

Мегрэ рассмеялся, словно вспомнил что-то очень забавное.

Гранжан вдруг увидел, как комиссар вынул револьвер из кармана, прицелился в окно виллы Мишоннэ, где виднелась тень головы, откинутой на спинку кресла.

Раздался резкий, как удар хлыста, выстрел. Стекло разлетелось вдребезги, и осколки его посыпались в сад.

Но в комнате никто даже не пошевелился. Тень за плотными шторами оставалась неподвижной.

— Зачем вы стреляли?

— Ломай дверь!.. Или нет, позвони!.. Хотя я сомневаюсь, что там кто-нибудь есть…

На звонок никто не откликнулся. Внутри было тихо.

— Ломай!

Гранжан был крепкого телосложения. Разбежавшись, он сильным ударом плеча сорвал дверь с петель.

— Тихо… Будь осторожен…

Сжимая в руках оружие, они вошли в дом, очутились в кухне и зажгли свет. На столе, покрытом скатертью в крупную красную клетку, стояли неубранные после ужина грязные тарелки и графин с белым вином. Мегрэ сделал несколько глотков прямо из горлышка.

В гостиной никого не было! Кресла были закрыты чехлами, всю комнату покрывала пыль, отчего она казалась нежилой.

Внезапно из кухни, отделанной белой керамической плиткой, испуганно бросилась кошка.

Гранжан с тревогой смотрел на Мегрэ. Полицейские поднялись на второй этаж и остановились на лестничной площадке перед тремя дверями.

Комиссар открыл дверь комнаты напротив.

Сквозняк, проникавший через разбитое выстрелом окно, шевелил штору. На кресле лежало нечто странное: палка от метлы, верхний конец которой был обмотан грудой тряпок и чуть-чуть высовывался из-за спинки. С улицы все это вполне можно было принять за чью-то голову.

Мегрэ даже не улыбнулся. Он открыл соседнюю дверь, зажег на минуту свет во второй спальне. И там было пусто.

На самом верху виллы, в мансарде, на полу ровным слоем лежал рассыпанный картофель, с потолка свисали связки зеленых бобов. Комната, должно быть, предназначалась для прислуги, но в ней никто не жил — там стоял лишь старый ночной столик.

Полицейские спустились вниз. Мегрэ через кухню вышел во двор. На востоке ярче занималась заря.

Дверь в пристройке к вилле слега дернулась…

— Кто там?.. — спросил комиссар, направляя туда револьвер.

Кто-то испуганно вскрикнул. Дверь, которую держали изнутри, отворилась: появившаяся на пороге женщина упала на колени и запричитала:

— Я ничего плохого не сделала!.. Простите!.. Я… Я…

Это была мадам Мишоннэ. Волосы у нее растрепались, одежда перепачкалась в штукатурке.

— Где ваш муж?

— Не знаю!.. Клянусь, я ничего не знаю!.. Мне и без того хватает забот!..

Она заплакала. Ее крупное тело обмякло, лицо, залитое слезами и исказившееся от страха, казалось, постарело лет на десять.

— Это не я!.. Я ничего не сделала!.. Это он, уверяю вас!..

Мой муж не убийца и не вор. Он всегда был честным! Виноват во всем тот!.. С его страшным глазом!.. С тех пор, как он поселился на перекрестке, все стало плохо… Я…

По курятнику бродили белые куры и клевали крупные желтые кукурузные зерна. Сидевшая на подоконнике кошка сверкала глазами.

— Встаньте…

— Что со мной будет?.. Кто это стрелял?..

На нее жалко было смотреть. Женщина лет пятидесяти плакала, как ребенок. Когда мадам Мишоннэ поднялась на ноги, комиссар, чтобы успокоить, машинально похлопал ее по плечу, и она чуть ли не бросилась ему в объятия. Ухватившись за лацканы пиджака Мегрэ и уткнувшись лицом в грудь, она продолжала причитать:

— Бедная я, несчастная женщина!.. Мне пришлось трудиться всю свою жизнь!.. До замужества я работала кассиршей в самом большом отеле Монпелье…

Мегрэ пытался отстранить ее от себя и прервать ее жалостливые излияния.

— Лучше бы я всегда ею и оставалась… Помню, когда я уезжала, хозяин, который меня ценил и уважал, сказал, что я еще буду вспоминать об этом времени… И правда!.. Здесь мне пришлось гнуть горб еще больше, чем там…

Женщина снова разразилась рыданиями. Взглянув на кошку, она еще больше расстроилась:

— Бедняга Митсу!.. Ты тоже здесь ни при чем!.. А мои куры, хозяйство, дом! Вы знаете, комиссар, я убила бы этого человека, будь он сейчас передо мной! Я его сразу же раскусила, когда впервые увидела… Только один его черный глаз чего стоит…

— Где ваш муж?

— Откуда мне знать?

— Он ушел еще вчера вечером, не так ли? Сразу же после того, как я побывал у вас! Он такой же больной, как и я…

Не зная, что ответить, она оглядывалась вокруг, словно искала у кого-то поддержки.

— У него и вправду подагра…

— Мадемуазель Эльза здесь бывала?

— Никогда! — возмущенно воскликнула мадам Мишоннэ.

— Таких особ я у себя не принимаю…

— А мосье Оскар?

— Вы его арестовали?

— Скоро задержим!

— Он этого заслуживает… Моему мужу не следовало бы знаться с людьми этого круга. У них нет образования… Ах! Если бы все мужья слушали своих жен… Скажите, что происходит? Я только и слышу, как стреляют… Если с Мишоннэ что-то случится, я умру со стыда!.. Не говоря уж о том, что я слишком стара, чтобы наниматься на работу…

— Идите к себе в комнату…

— Что мне там делать?

— Выпейте чего-нибудь горячего… Успокойтесь… Поспите, если сможете…

— Поспать?..

Она снова разразилась рыданиями, из глаз ее хлынул целый поток слез. Полицейские не стали дожидаться, когда она успокоится, и вышли из дома.

Но Мегрэ тут же вернулся назад, снял телефонную трубку.

— Алло! Арпажон? Это полиция!.. Вы не могли бы сказать, куда звонили сегодня ночью по телефону, с которого я сейчас говорю?

Комиссару пришлось подождать несколько минут. Наконец ему дали ответ:

— Звонили в «Архив» по номеру 27–45… Это большое кафе у ворот Сен-Мартен…

— Я знаю… У вас были другие заказы от тех, кто живет здесь, на перекрестке «Трех вдов»?

— Минутку… Из гаража просят соединить с жандармерией…

— Спасибо!

Когда Мегрэ догнал шедшего по дороге Гранжана, начался моросящий дождь. Небо подернулось молочного цвета пеленой.

— Ну что, вы разобрались в этой истории?

— Да, кое-что прояснилось…

— Ведь эта женщина, кажется, ломала комедию?

— Нет, она как раз вела себя очень естественно…

— Но ее муж…

— С ним совсем другое дело. Честный малый, который плохо кончил. Или, может, жулик, корчащий из себя порядочного человека… Сейчас трудно определить!.. Целыми часами он ломал себе голову, придумывая способ, как незаметно скрыться… Воображение у него незаурядное… И играет он свою роль великолепно… Остается лишь выяснить, что он собрался делать сегодня ночью…

Набивая трубку табаком, Мегрэ подошел к воротам парка Андерсенов, где на посту стоял полицейский.

— Что нового?

— Ничего… Мы окружили парк, но никого не обнаружили…

Большая гостиная выглядела так же, как и во время первого визита Мегрэ: на мольберте был виден эскиз ковровой ткани, выполненный в темно-красных тонах. На той же граммофонной пластинке отражались зеленоватые лучи света, который медленно, подобно туману, начинал проникать в комнату.

Под ногами Мегрэ вновь скрипнули ступени, когда он поднимался по лестнице на второй этаж. Карл Андерсен лежал на кровати и тихо стонал, но, увидев комиссара, тут же замолчал, пытаясь пересилить боль. Он спросил с тревогой в голосе:

— Где Эльза?

— У себя в комнате.

— А!..

Казалось, что ответ его успокоил. Он вздохнул, потрогал рукой плечо и, наморщив лоб, произнес:

— Кажется, моя рана не смертельна…

Встречаться с ним взглядом было неловко, мешал этот искусственный, лишенный жизни глаз. Он был широко раскрыт, чист и прозрачен, но слишком велика была разница между ним и подвижными мускулами лица.