Заколдованный конь - Мэри Стюарт

«Граф Зехштейя, к Вашим услугам».

Мы вышли в холл, и аристократ направился к тяжелой двери с надписью «Private» готическим буквами. Я остановилась.

«Тогда, может быть, если Вы можете уделить мне минуту, пожалуйста, дело в том, что я искала Джозефа только для того, чтобы он поговорил с Вами…»

«Конечно. Чем могу быть полезен?»

«Это длинная история, и я Вам ее, конечно, потом расскажу, но я просто хотела спросить вот что: нет ли здесь в замке где-нибудь конюшни или какого-нибудь места, где лошадь может пожить день-два или, может быть, даже лучше, чтобы она могла где-нибудь попастись? Можно сказать, что я, в некотором роде, приехала верхом, и мне нужно куда-нибудь поставить моего коня, хотя бы на ночь. Это возможно?»

Я закончила с некоторым сомнением. Он ни в малейшей мере не удивился.

«Ну разумеется, здесь есть конюшни, и безусловно для Вашего коня найдется место. Нужно только сказать Джозефу. А если Вам хочется, чтобы он гулял, тоже нет никаких трудностей – где угодно на горе можно найти пастбище, мы не настолько высоко, и в лесу во многих местах отличная трава. Джозеф Вам поможет. Когда конь прибудет, просто обратитесь к Джозефу. Я дам ему указания».

Я уже открыла рот, чтобы хоть что-нибудь объяснить, когда поняла, что он в этом не нуждается и ничего подобного не ожидает. Или, по его мнению, не стоит обращать внимания на странности своих гостей, или он прекрасно помнит время, когда все приезжали на лошадях, или граф Зехштейн просто не занимается такой ерундой. Это – проблема для Джозефа, как, впрочем, кажется, и все остальное. Граф уже кивал, улыбался и уходил, поэтому я ограничилась тем, что поблагодарила его и отправилась к Тиму.

«Прости, что заставила ждать, но я искала, сможем ли мы пристроить тут пегого, если цирк решит его нам оставить. Я виделась с самим графом, и все в порядке – есть конюшня и масса пастбищ. Он даже бровью не шевельнул, мне даже показалось, что его гости и должны приезжать в каретах, запряженных шестеркой лошадей, или что-то в этом роде. Во всяком случае бедный Джозеф за этим присмотрит. Может, он даже и в цирк не попадет. Поехали?»

«Ехать по этой маленькой дороге вверх – одно дело, а вниз – совсем другое. Я думаю, твоя очередь. Не хочу быть эгоистом. А если ты думаешь, что сюда когда-нибудь могла проехать карета, запряженная шестеркой, твое воображение сильно превосходит мое».

«А знаешь, что я думаю? Если ты на самом деле собираешься работать в Испанской школе верховой езды, не может быть лучше начала, чем привести давно пропавшего жеребца».

«Эта мысль уже посещала мою извращенную натуру».

«Тогда ты серьезно? Ну и умница… А интересно, здесь хоть раз гостил настоящий липицианский жеребец?»

«Они взлетают над землей… Даже великий Неаполитано Петра, наверное, так высоко ни разу не взлетал. А как он, кстати, сюда заберется?»

«Ты молодой и сильный, – сказала я жизнерадостно, – ты сюда лошадку приведешь. Ездить на нем верхом пока что, к сожалению, рано…»

«Я так и думал, что ты для меня что-то такое приготовила, когда сказала, что без меня не можешь. Эта фраза всегда имеет гнусные последствия. Как здорово, что с чаем я все-таки съел Gugelhupf!»

12

Но что, ради бога, нам делать?» – спросила Аннализа. До первого представления оставалось полчаса. Мы все – Тим, я и герр Вагнер, круглый, одетый для выступления и потный – собрались в ее вагончике. Аннализа в костюме ковбоя гримировалась перед зеркалом. Мы с Тимоти рассказали свою историю и, к нашему удивлению, герр Вагнер сразу поверил.

«Я верю вам. Верю, незачем даже смотреть на клейма… Нет, я ничего не знал, но, можно сказать, чувствовал это… здесь. – Рука сделала небрежный жест по направлению к мускулистой груди. – Не буду притворяться, что я когда-нибудь думал о коне Францля, с какой стати? Я не любопытен, что человек делал и где – это его личное дело. Если бы моя дорогая жена не умерла, все было бы по-другому. Но я ничего не спрашивал».

Он остановился, наклонился, внимательно поглядел на крышку стола и медленно кивнул нам, хотя мы и молчали.

«Отец? Да, он, наверное, знал. Ну а как вы думаете? Его интересовала собственная семья, а вовсе не закон. Что он, по-вашему, должен был делать? Францль – его племянник, сын сестры, а своя рубашка ближе к телу. Наказание за воровство такого коня высокое, выезженный конь, – дороже денег, и, кроме того, это – государственная собственность… – Он пожал плечами. – Честно говоря, я до сих пор не знал, что Францль работал в Spanische Reitschule. Мы не общались много лет, я думал, что он научился обращаться с лошадьми в кавалерии в Wiener Neustadt. Он часто говорил о своей службе там. Я вам скажу, в цирке много разных людей, они приходя и уходят. Если рассказывают про себя, ты слушаешь, но никогда не задаешь вопросов… Мы – артисты, люди цирка, и у нас есть собственные дела, которые занимают все наше время и силы. По-моему, у вас есть пословица „живи и жить давай другим“… В цирке мы даем друг другу жить. – Он вытер лоб большим красным носовым платком. – Вы меня понимаете?»

Мы заверили, что понимаем, и это принесло ему величайшее облегчение. Он стал практичным и оживленным, косил одним глазом на часы, а другим на меня и Тима, и я прекрасно знала, что больше всего его занимают цирковые планы (не представление, а будущий переход границы), и он пытается определить, что у нас на уме.

«Можно сделать только одно, – сказал он, – и это будет и правильно, и удобно, – вернуть коня на законное место. Я – бизнесмен, gnadige Frau, но я честен, когда обстоятельства позволяют. Когда бизнесу с совестью по пути, я благодарю Бога. Для цирка конь бесполезен, поэтому мне кажется правильным покаяться во всем тамошним начальникам и коня вернуть. Особенно, если не будет никаких неприятностей. Вы согласны?»

«Безусловно».

«Шею не вытягивай», – сказал попугай.

Герр Вагнер взглянул на часы.

«Но вы понимаете мои трудности? Завтра мы пересечем границу и не вернемся в Австрию до зимы, когда приедем на нашу, так сказать, базу в Инсбруке. Так что при всем желании, я не представляю как это сделать».

Я тоже посмотрела на часы – без двадцати пять. Раз мы знаем, как герр Вагнер реагирует, можно ускорить все дело. «Если Вы доверите коня нам с Тимоти, мы будем счастливы сделать все, что надо».

Выражение обалделого восторга на лице Вагнера и возражения, которые звучали искренне, многое говорили в его пользу. Но мы его уговаривали, и он позволил себя убедить. Если мы действительно… И если есть время… И нет никого другого, кому бы он с такой охотой доверил… Он уверен, что Herr Director… И в конце концов в приливе всеобщей доброй воли мы обо всем договорились. Даже попугай принимал участие, хотя и не очень доброжелательное.

Молчала только Аннализа.

«Есть только один вопрос, – сказал герр Вагнер. – Это очень ценный конь, а в результате всей этой истории он очень подешевел. Хотя меня и цирк не в чем обвинять, могут возникнуть вопросы, какая-нибудь неприятная ситуация… Может быть, даже расследование. Если это случится…»

«Не беспокойтесь об этом сейчас. Нам с Тимоти ничего не грозит, а Вам, по-моему, тоже. В любом случае, если они захотят Вас увидеть, Вы вернетесь к зиме. Мы четко объясним, что Вы ничего не знали, пока мы не сказали».

Аннализа с ярко накрашенным лицом и напряженными глазами сидела молча и слушала разговор.

Теперь она подняла голову и сказала очень тихо:

«Я знала. Я про это узнала два дня назад. Когда Ванесса делала операцию. Я мыла инструменты и убирала их и нашла… Вот».

Со скамейки она подняла футляр с инструментами, открыла, выдвинула нижний ящичек, где обычно хранят бумаги – формы для рецептов, инструкции к новым таблеткам и все в таком роде. Оттуда она достала пачку вырезок из газет. Я их, конечно, не могла прочитать, но имя Неаполитано Петра и его фотографии в разных позах повторялись много раз. Аннализа разбросала их по столу с выражением человека, открывшего свои карты и отдающегося на милость победителя. Сверху она положила пожелтевшую и покоробившуюся по краям фотографию: белый конь у дверей конюшни, а рядом – человек в форме Испанской школы верховой езды. И последний трофей – тюбик с надписью Koloston, я его заметила, когда делала операцию. Краска для волос.

Герр Вагнер молчал, мотал головой над вырезками, шокированный и глубоко тронутый.

«Францль. Значит, это правда… Все это время. Бедный Францль».

Я спросила Аннализу: «Ну зачем так беспокоиться? Вы же ничего не могли сделать. В любом случае мы скажем, что вы не знали, пока мы не сказали. Даже при желании Вы не успели бы ничего сделать до сегодняшнего дня».

«Знаю. Но меня беспокоит не это. Понимаешь, папа, когда бедный дядя Францль умирал, он, наверное, пытался мне сказать. Я прочитала это и поняла. Он говорил про липицианца, но я думала, что про Маэстозо Леда. А теперь я понимаю, что про Неаполитано Петра, что он хотел, чтобы мы вернули его в Вену, даже седло и уздечку. Он говорил про Neapolitano Petra's Sattel, а мы думали, что про неаполитанское седло, и не понимали. С этим седлом я езжу на Маэстозо Леда. – Слезы потекли из-под накрашенных ресниц – Он пытался покаяться, заслужить прощение, а мы…»