Заколдованный конь - Мэри Стюарт

«Это неважно, – сказал машинист, – я заплачу». «Что они говорят?» – спросила я Тима.

Он перевел.

«Завтрака, конечно, гарантировать нельзя, – сказала я, – но ничего лучше, чем поехать с ними придумать нельзя. Этих бандитов иначе, чем на поезде, в деревню не привезешь.

И как раз эскорт из солидных граждан, который просил Льюис: машинист – брат полисмена, и они, судя по всему, особенно с Бекером не дружат. Как ты думаешь, им надо объяснить прежде, чем мы поедем, что они в конце пути обнаружат моего мужа, который целится из пистолета в Бекеров и еще одного человека и они, как солидные граждане, должны ему помогать, отвезти всю компанию вниз и сдать в полицию?»

«Попробую. Сейчас?»

«Потом они тебя не услышат. Пламенный Илия очень хорошо заявляет о своем присутствии. Давай, вперед, как у тебя насчет немецкого?»

«Нормально, сейчас начну. Хотел бы я знать, как по-немецки кокаин… Ты что?»

«Кокаин. Я про него забыла и оставила в карманах на заднем сиденье».

«Ты что?.. Ну если машина закрыта…»

«Нет. И ключ в ней торчит».

Долгую секунду ужаса мы рассматривали друг друга, а потом вдруг начали смеяться, слабым смехом, который постепенно перешел в беспомощное хихиканье, а наши новые друзья смотрели на нас с симпатией и прикладывались к бутылке бренди.

«Я только надеюсь, – сказал Тимоти, – что у тебя нормально насчет английского и ты сможешь все это объяснить Льюису».

Вот так получилось, что Льюису, который сидел на краю стола фрау Бекер, пил кофе фрау Бекер и держал под дулом пистолета саму фрау Бекер, ее мужа и друга ее мужа, пришли на помощь не профессионалы с холодными глазами и тяжелыми тугими подбородками, которых он ожидал, а странная разнородная банда любителей, два из которых шумно и легкомысленно веселились, причем от всех сильно пахло бренди герра Бекера.

А это было через четыре часа. Кокаин нашелся, наши пленники были доставлены к правильным холодноглазым профессионалам, а «Мерседес» сумел довезти нас домой в замок. Там ногу Тимоти осмотрел доктор, который рекомендовал полный покой и день в кровати, а я залезла в ванну, почувствовала себя совершенно женственной и в счастливом расслаблении поплыла в кровать, а Льюис стянул с себя одежду и полез в чемодан за бритвой.

И тут я кое-что вспомнила.

«Ли Элиот! Вот ты кто, по их мнению! Ты зарегистрировался как Ли Элиот?»

«Я не зарегистрировался. Там была женщина, она что-то бормотала, но я сказал „Позже“ и нажал кнопку лифта. Если подумать, портье взял мой чемодан и пошел в другую сторону, но я его у него отобрал и отправился сюда».

«Льюис, нет, подожди, дорогой… Может лучше ты спустишься и со всем разберешься».

«Все разборы я на сегодня закончил. Подождет до утра».

«Сейчас утро».

«До завтрашнего утра».

«Но, дорогой, ну не надо, вдруг кто-нибудь войдет…»

«Они не могут. Дверь заперта. Если мы захотим с ними поговорить, мы сделаем это попозже и по телефону. А сейчас я думаю, что я приму душ, побреюсь и… Слышала, что сказал доктор? День в кровати, вот то, что нам нужно».

«Возможно, ты прав», – ответила я.

Эпилог

Зал был белым и золотым, как бальный. Огромные хрустальные люстры, полностью зажженные, светились исключительно для красоты, сентябрьский солнечный свет струился через огромные окна. Вместо полированного пола для танцев простиралось огромное пространство из опилок и песка, аккуратно расчерченное ровными линиями. Копытами их разбивали в абстрактные картины танцующие под музыку белые кони.

Сейчас тут никого не было. Пять белых красавцев вышли через арку в дальнем конце зала и удалились по коридору в свою конюшню. Менуэт Боккерини сменила тишина. Люди в нишах наклонились вперед. Все места были заняты, люди стояли на галереях, смотрели, шептали, шуршали программками. Рядом со мной вперед наклонился Тимоти, напряженный от возбуждения, а с другой стороны сидел Льюис, расслабленный и загорелый, он читал программку, будто все в мире потеряло значение, кроме того, что в это воскресное сентябрьское утро великий Неаполитано Петра возвращался в Испанскую школу верховой езды, и сам директор собирался ехать на нем, а вся Вена собралась смотреть на то зрелище.

Под аркой свет разгорелся еще ярче. Дверь отворилась. Появился конь с неподвижным, как статуя, всадником, медленно шагнул в зал, уши напряжены, движения горды и холодны, он полностью себя контролирует, но полон восторга. Никакой принужденности и напряженности. Он идет по кругу, танцующие шаги даже еще красивее от их бесшумности – музыка заглушает даже шорох копыт, так что конь скользит без усилий, как лебедь. Свет струится и сверкает на белой шкуре, с которой исчезли черные пятна, а хвост и грива вздымаются белоснежным густым шелком.

Музыка изменилась, директор сидел неподвижно, старый скакун фыркнул, шевельнул ртом и поднял себя, седока и все высоко над землей. Потом все закончилось, и он трезво отвечал на приветствия, шевелил ушами от аплодисментов. Толпа поднялась. Наездник снял шляпу в традиционном салюте портрету императора, но как-то сумел отодвинуть себя и свои таланты в тень и представлял только коня.

Старый пегий наклонил голову. Он стоял к нам лицом, в шести футах и смотрел прямо на нас, но в его темных глазах не было приветствия, никто бы не сказал, что он узнал нас. Он был сконцентрирован, вернулся к полной самодисциплине, которая подходила ему, как собственная шкура.

Он повернулся и ушел в замирающем шуме аплодисментов. Огромная серая дверь закрылась, свет померк, и белый конь пошел по коридору под арку, на которой было до сих пор написано его имя, и где его ждала охапка свежего сена.