Чемпионат - Андрей Ваон

Юра летел по прямой через степь, мучая экранолёт форсажными бросками через овраги, дороги и другие неровности рельефа, вплоть да Барнаула. Он стремительно навёрстывал упущенное во время утреннего сна время, но тут всё пошло наперекосяк. На границе он уткнулся в боевые машины, которые заполонили трассу и прилежащие к посту окрестности. Граждане толпились кучками возле служивых, осаждая вопросами. Всяческий проход был перекрыт. Встреча Леры в Новосибирске теперь совсем не выглядела свершившимся фактом.

Тут Бобров совершил необдуманный поступок (не первый в его жизни) — в объезд толпы он рванул на Восток, в направлении Камня, надеясь проскочить границу по Новосибирскому водохранилищу. За Крутихой, где Обь уже расплёскивалась морем, виднелся патрульный «Тигр», сгонявший нерадивых перебежчиков к берегам — там расположились многочисленные бригады пограничников. Бобров предвидел эту ситуацию и уже полчаса, как готовил машину к мощнейшему форсажу. Когда ему сигнализацией указали: «Причаливай!», он врубил газ и попёр на «Тигр». Время растянулось, в окне мелькали осколки льда и белые пятна снега, а дуло патруля медленно поворачивалось в лоб Юре. Когда экранолёт достиг скорости в четыреста километров в час, пора было жать рычаг для прыжка. Но то ли подготовка была неполной во времени, то ли машина была измучена безумной гонкой, но прыжок сорвался и экранолёт сумел прыгнуть лишь метров на пятьдесят, пробив при приземлении полынью. Потеряв при этом ровную опору, машина чахоточно подёргалась и забурилась в неконтролируемый вираж. Тут её и настиг снаряд энергетической ловушки. Но Юрий это не почувствовал, так как во время приземления его тряхнуло головой о торпеду и он, выключившись, поник головой.

Очнулся он уже в блокировочной сетке. Шевеления членов были ограничены, он затёк. В голове стучала тупая боль. Юра окинул мутным взором помещение — подслеповатая лампа слабо освещала полукруглый ангар, где поместился и его аппарат. Температура была положительной, и снег на его агрегате ртутными пятнышками поблёскивал в полутьме. «Я идиот!» — Бобров ругал себя, задаваясь вопросом: «Сколько уже времени, и как там Лера?». Тут дверь отворилась, пустив холодный воздух. Мелькнул яркий полуденный свет. «Значит, ещё недолго здесь».

— Допрыгался, герой? — в ангар вошли двое. Тот, что повыше и постройнее, подал голос. — Сейчас мы тебя слегка освободим, и можешь позвонить своим, узнай, как ты нам можешь объяснить, кто ты и что ты? Как ты выбился из алгоритма и порушил нам весь процесс.

— Грохнуть бы тебя, да сценарий не переписан пока, — забурлил вялым голосом второй. Он был рыхл и потен. — Вот есть же козлы, которые мешают жить нормальным людям. И что вот тебе не сиделось спокойно, куда летел, зачем?

«Ганжа, Ганжа… что же они там творят уже… Сам я тоже, конечно, хорош. Но главное, Лера!» — мысли хаотично разваливалась болью в раненной голове.

— На, звони, — Длинный сунул ему видофон.

Не думая, Бобров вызвал Леру, попутно посмотрев на часы — она как раз должна была приземлиться.

— Ты опаздываешь? — в голосе послышалась ироничная грусть. — Или передумал вообще?

— Лер, тут знатный косяк вышел. Идиот я полный, — Бобров, будто прячась от ясных глаз Леры, опустил свой взор в пол. — Тут какая-то заварушка и я… в общем, в кутузке я какой-то. И мне намекают, что дела мои не фонтан.

— Юрка! Чёрт побери, во что ты опять вляпался?! — она возмущалась и паниковала одновременно. — А где ты? Как найти?

— Где мы находимся? — кинул вопрос надзирателям Бобров.

— А это тебе знать вредно будет, — Рыхлый ухмыльнулся.

— В общем, дали позвонить, а зачем я так и не понял. Сообщи Ганже, пожалуйста. Ну, для родителей что-нибудь придумай.

— Какой ты вот болтун! Хватит разговаривать, раз по делу не можешь. Толку от тебя, — Длинный отнял видофон. — Чего будем с ним делать? Он ведь ещё и россиянский к тому же.

— Больше того — он звезда футбольная у нас! Сдадим в изолятор, как границенарушителя из неприлегающей страны. Пусть в отдельной только камере, а то вдруг за ним кто-то есть. Давай, поднимайся, футболист хренов! — Рыхлый ткнул Боброва пушистым унтом.

Вывели под белы рученьки на свет, где погрузили в сине-белый летающий рыдван с вертушкой. Через полчаса, приземлились и, толкнув, выпихнули наружу. Бобров оказался перед белым зданием, смурным видом своим кидая тень на зимнее полуденное сверкание. Вели его всё те же двое, ещё в машине проведя малопонятные Юре переговоры. Он осознал лишь, что без лишней шумихи сдают его в какую-то секретную темницу.

На этаже под крышей его запихнули в тесную комнатушку с маленьким оконцем под потолком. Саднило плечо и по-прежнему стучало в голове. Освободившимися руками он нащупал здоровенную шишку на виске, которая запеклась кровью. «Болтали про какой-то алгоритм. И Ганжа тогда тоже про него толковал. А я, выходит, не вписался. Да что я мог там нарушить им?» Юрий маялся в комнате неясностью ситуации и тяготой ожидания.

Свет в окне стал меркнуть, вечерело. В коридоре послышались шаги, и дверь распахнулась. Человек в военной форме неуклюжей фигурой на миг закрыл проём, но затем посторонился и в комнату ворвалась Лера.

— Юрка! — она уронила себя в его объятия, пушистой шапкой защекотав лицо. — Вечно ты с приключениями. — Лера напустила в голос суровости, но глаза блестели радостью встречи.

— Я тоже соскучился, — Бобров погрузился в любимые глаза. Перевёл взгляд на охранника. Тот оказался чутким и вышел, захлопнув дверь. — Я тут подумал, что, может, сделаем эту игру и уедем к родителям и, наконец, уже угомонимся. Бросай свои показы или чем ты сейчас там занимаешься.

— Юра, вот что за ерунду опять ты городишь? Ну какие показы, ну что мне нужно бросать?! Я не с тобой, потому что мешаю тебе, я же знаю. Я же готова за тобой на край света, быть женой декабриста, сидеть в плену у чурок, мёрзнуть в Антарктиде! — Лера то ли возмущалась, то ли признавалась в любви.

Бобров смотрел на спровоцированную бурю и наслаждался. Он улыбался и не думал об опостылевшем футболе, о постоянной борьбе и хмурых мыслях, о раздербаненной стране и вечной несправедливости. Невесёлую завесу в который уже раз снимала любимая женщина. Она продолжала что-то говорить. Она стукала миниатюрными кулачками в его грудь и изрекала упрёки. Потом она внезапно замолчала и вместе с ним утонула в поцелуе.

Их разрыв не первый раз оказался хилым и невзрачным ростком на поле большой любви. Мужественный в кривом современном мире, Бобров припадал на колени перед Лерой, вновь отдаваясь ей без остатка. Он знал, что она всегда поддерживала и будет поддерживать его. И ему вновь не хватило воли перестать мучить её вечно неустроенной жизнью, зыбкими целями и малоперспективным бытом. А Лере не хватило бы никакой гордости, чтобы обижаться на то, что её любимый отказывает ей в роли верной попутчицы на этом кривом и липком пути.

— Ганже я позвонила. И родителям твоим. Сказала, что ты заглох, и скоро я тебя найду. А Серёжа переполошился, ласково назвал тебе «хренов романтик» и «сказочный раздолбай». Сказал, что уладит и подтвердил, что ты здорово нарушил местный Алгоритм. Тот самый, что с большой буквы «А».

— Тьфу на них с высокой колокольни. Сейчас выпустят, поедем на хутор. Мама борщ сварит. Сбегаем на сопку. Ты свою аристократическую бледность сгонишь румянцем…

— Получишь у меня за «аристократку», — Лера вновь ткнула его кулачком. — Гражданин, выпускайте уже нас, — она постучала в дверь.

Дверь открыл всё тот же добродушный парень.

— Куда же я его выпущу? Вы вот, пожалуйста, выходите. А по поводу нарушителя никаких распоряжений не поступало.

— Как не поступало? Вызовите начальника! — Лера была решительна и напориста. Парень опешил, сконфузился и прикрыл дверь. Побежал за начальством. Лера была довольна. — А ты вот вечно о себе не можешь позаботиться.

— Для этого у меня есть ты. — Бобров улыбался. — Ты не запарилась в своих мехах?

— У меня ж чёрт-те что на голове! Перестань! — Лера пресекла попытки снять с ней шапку.

— Лерка! Ты что, меня стесняешься? — Юра захохотал.

— Ой, Бобрик! Как был ты в женщинах несведущ, так и остался. И мои попытки воспитать — как об стенку горох.

Они наслаждались, вновь обретшие друг друга, забывшие о решётке на окнах и запертой двери. Был только момент, тот драгоценный момент, которым они дышали, и который должен был ускользнуть как облачко дыхания на морозе.

Дверь вновь отворилась, и ввалился тот хамоватый толстяк, что пинал Юру, когда его только «приняли». Губы его были презрительно слюнявы.

— Можете сваливать. И, если ещё хоть раз… прямой наводкой! — Он был зол. — Мне всегда не нравилось, как ты играешь. — Толстому явно очень хотелось пнуть Юру ещё раз.

На выходе стоял Юрин экранолёт, помятый, но, по всей видимости, способный к передвижению. Вдвоём впихнувшись в не самую просторную кабину, они неспешно тронулись на юг. Отъехав немного, остановились. Их просто отпустили, не сказав, куда можно, куда нельзя, где граница и какая обстановка. Юра заподозрил неладное в эдаком спокойствии, но задвинул предчувствия, произвёл рекогносцировку. Тут видофон разразился звонком и нарисовался Ганжа.