Чемпионат - Андрей Ваон

За этот довольно долгий срок они как-то отдалились от «Возрождения», больше замкнувшись на своей любви и выживании в чужом городе и чужой жизни. Ганжа присылал им весточки («когда налюбитесь вконец, заскакивайте на огонёк», «слышал, что джигиты удивляются пылу Боброва… и не только на поле», «давай, Юрок, гони в „вышку“, будешь нормальной звездой, полноценной»), несколько раз приезжал. Они выбирались в Москву редко — матчи бывали и по два раза в неделю — отчего оба сильно скучали по Юриным родителям.

Ситуация в стране, точнее, в бывшей уже стране постепенно устаканивалась — народ в очередной раз притерпелся и обустраивался. Новоявленные государства признавались и упрочняли свои границы, статусы и политические институты. Китай доминировал на Востоке, США на Западе. Лишь Сибирь сохраняла действительную независимость. А жители рядовые, как всегда, тихо страдали, били кулаком на кухне и ностальгировали по раннему и юному.

Футбольная организация тоже стремительно эволюционировала — во внутренних чемпионатах проводился отбор команд к стартующему уже через два с половиной года Чемпионату. Сборные команды стран больше не собирались, институты молодёжных и юношеских команд остались исключительно клубными. С другой стороны, намечались образования команд на базе бывших участниц Чемпионатов ФИФА и УЕФА. Возникал некий сумбур и мешанина команд «клубных» и «сборных» в «одном флаконе».

Окунувшись в профессиональный футбол, Бобров совсем не изменил своего отношения к этой игре в современном её проявлении, но вот о будущем своём задумался по-новому.

Март сырел в продавленных сугробах, грязной кромкой свисающих на тропинки и дороги. Солнце перебивало капелью, а деревья темнели почками. Юра шёл с Лерой по набережной. На ноздреватом льду нахохлились рыбаки.

— Смотри, чего я подумал, — нашёл родные глаза, увидел, что внимательно слушает, — а если мне пробиваться в верхние команды, если через игру насаждать идеи, как мы примерно год назад этого хотели делать в студлиге?

— Милый, тебя увлекла слава, девочки и почёт? — Лера была неревнива, а ещё больше она была в своём муже уверена, но вот подколоть — случая не упускала. — А куда же подевался тот русый юноша с романтическим взором, который радел за справедливость и чурался богатых дядек, который вскружил мне голову год назад?

Он лишь слегка хлопнул её по круглой попе.

— Я тоже тебя люблю, — он клюнул её в холодный нос. — Так вот, смотри — буду засланным казачком на этом, уже совсем другом уровне. Т. е. вот есть знаменитость, которая руку дающую кусает, а ей ничего не будет за это, потому что на звезде этой деньги делают.

— Гениально, — выдохнула Лера и, не выдержав, звонко рассмеялась, — а звезда, стало быть, это ты? И кого ты кусать собрался?

— Вредина ты! — он сграбастал её в охапку и завертел. Их молодость и взаимная любовь толкала их вперёд, невзирая на липкую шелуху сложного бытия.

После окончания сезона молодая пара, отпущенная «джигитами» вернулась домой. Наступивший июль накатил жарой. Пух тополей прилипал к потным лицам, щекотал ноздри и изводил аллергиков. Москва раскалялась асфальтом и сохла газонами. Жители вытекали из душного города на пригородные фазенды, ограждаясь там от смрада, копоти и липких политических событий.

Родители тоже были в сборах — они привычно отчаливали в Сибирь. Ганжа был где-то на сборищах на Валдае (что-то там с отработкой рукопашного боя и восстания в городских условиях). Для ребят всплывала некоторая неопределённость в действиях на предстоящие два месяца — гонорар «джигиты» всё же отвалили, предложения Юре о новых контрактах сыпались со всех сторон, а желание отдохнуть от всего и ещё раз подумать о будущем наваливалось неотвратимой волной.

Байкал бы поделён вполне предсказуемо: северо-западную часть в прежних границах Иркутской области отхватила Сибирская республика, юго-западная осталась в Бурятии. И с тем и с другим новоявленным государством, несмотря на вполне понятный антагонизм (не зря же отделялись и обособлялись) у Москвы контакты были, и граждане могли свободно перемещаться из одного государства в другое, достаточно было загранпаспортного чипа.

Мечта была давнишняя, поэтому маршрут быстро проложили, билеты купили и стали собираться. К имевшимся двум неплохим велосипедам накупили всякой разнокалиберной снаряги. Особенную ценность представляла палатка — при весе в один килограмм и объёме с небольшой спальный мешок, она была просторна, крепка, непромокаема и быстро собиралась в умелых руках.

Аэропорт Домодедово выглядел вполне презентабельно и ничем не показывал вялую свою никчёмность за последний год. Лера с Юрой, сдав немаленький багаж, игнорируя беспошлинную торговлю притулились на креслицах возле калитки на выход к самолётам.

— Смотри, народ снуёт туда-сюда. Деловые, туристы, отдыхающие — лица, в худшем случае, озабочены, а несчастных и вовсе нет. Собственно, меня тоже можно торшером ставить — так я лучусь от удовольствия. — Юрина голова вечно искала беспокойства в беззаботности. — Здесь, в аэропорту, не пойму — отбросы или сливки? И правильно, что меня совесть грызёт?

— Мне лестно, конечно, что ты видишь во мне гуру и властителя чужих дум, но поговорка указывает, что там потёмки и глаз коли. Вот, прости уж, любимый, я бы тебя, при всей моей субъективности, отбросом, ну никак не назвала. То, что мы сейчас едем отдыхать — может, это и есть отход от принципов борьбы непрерывной, смирения с нынешними условия или, того хуже, встраивание в Систему с откусыванием куска пожирнее — но я-то так не думаю. Перед собой мы честны (прости, что примазала себя к твоему непорочному лику). — Она, даже говоря о серьёзном, иронию не оставляла. — Ганжа написал, чтобы ты пока не лез, а твоё потенциальный переход в сильный клуб — неплохая идея, написал. И что? Ты хочешь у него перехватить бразды правления? Или тухнуть в огнедышащей столице? По-моему, очень даже неплохо, что мы едем впитывать нашу Родину, пусть осколками она сейчас усеяна.

Юра задумался, разглядывая пассажиров вокруг.

— Ну хорошо, себя мы похвалили, обелили и обособили. Но где скорбь на лицах вот этих? — кивком тыкнул в людей, — если вот они могут летать, какие-то дела творить — то что за вальяжность и сибаритство печатью на их лицах? Что-то говорит мне о том, что большинство здешних «хозяев жизни» никчёмные людишки, хавающие ближнего, чтоб свой бок нарастить. Нет силы ни в них, ни за ними.

Лера обежала его глазами, поигрывая лямкой от рюкзака:

— Пойдём, философ мой, посадка уж скоро закончится.

Иркутск был мглист и пыхал смолой. Китайцы многочисленно желтели лицами в городе, заполняя бесчисленные рынки. Китайское доминирование в регионе пыжилось пока лишь как раз возле Байкала. Сибирская независимость не сильно сказалась на приграничном городе.

Бобров с Лерой погрузились на свои велы и, затарившись съестным, покрутили педали к берегу Байкала. В Листвянке Озеро оглушило и огорошило, но не первозданной прозрачностью и ледяной вечностью, а совершеннейшей загаженностью берега, богатством замков и высотой заборов. Заляпанная набережная ощетинилась ворохом сувенирных лотков, магазинчиков и зазывал. Как можно быстрее миновав зажравшийся омулем и богатым туристом посёлок, они юркнули на просёлочную дорожку, что пёрла вверх и в сторону от берега узкой лентой. Вскоре приткнулись на пристреленное пешеходами, конниками и велосипедным туристами в былое время бивачное место. Вода в прозрачном ручье журчала, и площадка для палатки имелась. Походная жизнь понеслась.

Дальше путешествие потянулось упорной и равномерной нитью. Нынешний туристический люд не уезжал сильно далеко от своих комфортабельных автобусов, джипов и вертолётов, поэтому одинокие горы и размашистые кедры радовали ребят своим естеством. Периодически дорога или тропа выталкивали их к Байкалу и, если было жарко, они окунались в кристальные воды. Лера смеялась и брызгалась, идеально вписываясь своей почти наготой в окружающий дикий мир. Костёр оранжевым хвостом укрывал их от ночной темноты, а тёплая палатка от зябкой сырости. Ребята почернели лицами, а их глаза стали ещё пронзительнее. Юра выгорел пепельными перьями, а Лерина шатенистость ударилась в рыжину. Их ладони огрубели, а мышцы наполнились упругой силой.

На Ольхоне (не заехать было нельзя) были отравлены «туристической атмосферой» и горами мусора. Энергию ожидаемую не почувствовали и побыстрее унесли с Ольхона ноги. В Онгурене, в ожидании человека, что сможет переправить их к Баргузину, забазировались у бабы Нюры, что приютила их за какую-то микроскопическую сумму. Они попарились, вкусили овечьего сыра и свежего коровьего молока. Юра успел что-то то там прибить и что-то там починить, а Лера вела задушевные беседы и вместе с Бабой Нюрой ходила собирать душистые травы. На ужин ели омуля и картошку. Народ в вымирающей деревне, был, на удивление, неспившийся, работящий и весёлый. Байкал любили монументально и горевали лишь от уменьшающегося вылова рыбы. «Загаживают море», — говорили. Разделу России не радовались, но и не печалились сильно — жили своим трудом, туристов не жаловали, от государства давно подачек никаких не получали. Цивилизация сюда заглянула будто разок и ненароком, обронила моторы для лодок и редкие дизеля для электричества. Эвенки и буряты были разбавлены славянами в равной пропорции, жили мирно и уважали шаманизм.