Весельчаки - Виктор Голявкин

— Принеси-ка мне всё-таки ту тетрадку.

— Какую? — Я уже забыл.

— Ну, той девчонки. Если она, конечно, согласится…

— Да она мне всё отдать готова. Да и потом учительница, в конце концов, всё равно у неё отнимет. Ведь она ей в учёбе вредит, я же объяснял.

И я помчался «своим транспортом» работать.

Через несколько дней я встретил директора, и на этот раз он не остановил меня. Но я его остановил.

— В чём дело? Устаёшь? Работой недоволен? — спросил он.

— Да нет, — сказал я.

— Ну?

— Нет, я доволен. Но не совсем…

Он, наверно, решил, что мне мало денег платят.

— Не стесняйся, говори. Никогда не стесняйся, если чем-нибудь недоволен.

— А вы не обидитесь?

— С какой стати я должен обижаться?

Тогда я смело сказал:

— Вы знаете Нину Павловну?

— Что за вопрос!

— Так вот если вы её хорошо знаете… — И тут я моргнул ему. Взял и моргнул нечаянно. И молчал. Пусть сам поймёт. Вот и всё.

Но он ничего не понял.

Я ещё моргнул. Левым глазом я здорово моргаю. А правым не получается.

Он опять не понял.

— Ты всё моргаешь, — говорит мне. — У тебя неплохо получается. А ну ещё моргни! — Тут он обнял меня и говорит: — Я, брат, на войну ухожу. Пришло моё время сражаться. Будет у вас новый директор. Кстати, женщина. Ну, давай руку, вот так. Прощай!

И он пошёл. Больше я его не видел.

Идя к секретарю, я рассчитывал увидеть её всю в слезах. По лицу я заметил, что слёзы были, когда меня не было. Но сейчас лицо уже отключилось, стало каменное. И всё.

Война шла долго…

Снег

В нашем южном городе никогда прежде не шёл снег. Но вдруг повалил. Мне было три года, я побежал к отцу и закричал:

— Снег идёт!

— Откуда ты узнал, что это снег? — удивился отец.

— А что же это? — говорю.

— Это снег, всё верно. Но откуда ты узнал об этом?

— О чём узнал? — не понял я.

— Ну что это именно СНЕГ, а не что иное?

— Но это ведь снег! Он пошёл, и я в окно увидел.

— Ты раньше его видел?

— Нет.

— Раз ты не видел его никогда, как же ты узнал, что это СНЕГ называется?

— А разве он не так называется?

— Но ты откуда это узнал? Раньше ведь ты его не видел. Каким образом пришло тебе в голову, что это СНЕГ?

— Это может быть только СНЕГ, а не что другое, — сказал я.

— Откуда ты это взял?

— Я утром проснулся, а мама сказала: «Смотри, снег пошёл!» Я закричал: «Снег идёт!»

— Почему меня об этом не предупредили? — сказал отец.

— О чём?

— О чём, о чём… Если снег пошёл без предупреждения, то хотя бы раньше сказали, что снег идёт… Вечно меня опережают. Мне бы хотелось первым сказать тебе о снеге. Я ведь родом из тех краёв, где зимой полно снегу. Но я очень давно там не был и давно не видел снега. Почему мне сразу не сказали об этом? И вечно меня опережают…

Он в окно любовался снегом.

А снег шёл и шёл…

Не приставай!

Он спросил меня:

— Что волны делают?

Я понятия не имею, что они делают. Так ему и ответил. А он:

— Бегут они, или как?

— Что ты пристал, — говорю, — с ерундой какой-то? Наверное, они бегут…

— Да нет, — говорит, — это лошади бегают, а не волны.

— Постой, постой, — говорю, — как в песне поётся: «…а волны бегут и бегут за кормой…» Что против песни скажешь?

— Ну ладно, — говорит, — предположим. А ещё что они делают?

— Плывут, — говорю. — Ещё скачут…

— Плавают, — говорит, — рыбы. А скачут опять же лошади.

— В таком случае, — говорю, — они перекатываются.

— Да ты когда-нибудь море видел? Ничего там не перекатывается. Это шарик перекатывается!

— При чём тут шарик? — говорю. — Волны перекатываются, это каждый знает. Одна волна перекатывается через другую.

— Накатывается, а не перекатывается. Одна на другую накатывается. Как же они друг через друга могут перекатываться, если они друг друга никогда догнать не могут?

— Кто сказал, что не могут?

— А по-твоему, могут?

— Постой, постой, — говорю, — если они перекатываться друг через друга не могут, оттого что догнать друг друга не могут, то, выходит, они накатываться друг на друга тоже не могут, раз им друг друга не догнать?

— Постой, постой, — говорит, — совсем запутался, что ты там такое наворотил?

— Это ты наворотил со своими волнами, а не я. Волны просто разбиваются о скалы — вот и всё. Сдались тебе эти волны!

— А если скал нет?

— Тогда… они не разбиваются, вот и всё.

— А куда же они деваются?

— Как — куда? Никуда… в песок уходят…

— А из песка?

— Там в песке и остаются.

— Тогда море бы высохло. Целиком в песок ушло.

— Значит, не все волны в песок уходят. Ветер утихает, и море успокаивается. Волн нет, и море себе спокойно.

Он почесал свои уши и говорит:

— Почему же оно всё в песок не уходит? Почему всё море не высыхает?..

— Слушай, — говорю, — не лезь не в своё дело. Оставь море в покое! Что ты к нему пристал! Того и гляди море высохнет — так пристал. Не приставай ко мне! Слышишь? Не приставай…

Брат

Мой старший брат, безусловно, желал мне добра. Раздражаясь, он говорил быстро-быстро, захлебываясь словами. А я постепенно терял смысл слов и взаимосвязь между ними.

Он говорил мне:

— Учи уроки. Без знанья тьма, стул, стол, табуретка, мы, вы, Амстердам…

Он, безусловно, знал, что хотел мне сообщить. Но он так жаждал всё сразу сказать и вывести меня в люди, что немножечко торопился, и я не всегда понимал его.

Я не получал того комплекса знаний, которые он нёс мне от всей души. Наоборот, я всё страшно путал, и доходило до того, что весь мир мне казался непонятно чем.

Как-то утром мой брат опять стал говорить мне очень быстро несметную кучу слов. Потом он схватился за голову и так долго сидел за столом.

Я вышел из комнаты, вернулся через минуту, вылил ему на голову ведро воды.

Оказалось, он этого не хотел.

Ёж и другие

Ёж

Принёс я в класс ежа. Никуда его не вытаскиваю. Сидит он в сумке. Никто про него не знает. Вдруг учитель говорит: «Что это такое?» Я говорю: «Ёж». — «Где ёж?» — спрашивает учитель. «Здесь», — говорю. А он говорит: «А вообще я не тебя спрашиваю. Я Мишу Галкина спрашиваю» — и на доску показывает. «Это существительное», — говорит Миша Галкин. «Правильно, — говорит учитель, — а ты выйди с ежом!»

Путешественник

Я твёрдо решил в Антарктиду поехать. Чтоб закалить свой характер. Все говорят, бесхарактерный я: мама, учительница, даже Вовка. В Антарктиде всегда зима. И совсем нет лета. Туда только самые смелые едут. Так Вовкин папа сказал. Вовкин папа там был два раза. Он с Вовкой по радио говорил. Спрашивал, как живёт Вовка, как учится. Я тоже по радио выступлю. Чтобы мама не волновалась.

Утром я вынул все книжки из сумки, положил туда бутерброды, лимон, будильник, стакан и футбольный мяч. Наверняка морских львов там встречу — они любят мяч на носу вертеть. Мяч не влезал в сумку. Пришлось выпустить воздух.

Наша кошка прогуливалась по столу. Я её тоже сунул в сумку. Еле-еле всё поместилось.

Вот я уже на перроне. Свистит паровоз. Как много народу едет! Можно сесть на какой угодно поезд. В конце концов, можно всегда пересесть.

Я влез в вагон, сел, где посвободней.

Напротив меня спала старушка. Потом со мной сел военный. Он сказал: «Привет соседям!» — и разбудил старушку.

Старушка проснулась, спросила:

— Мы едем? — И снова уснула.

Поезд тронулся. Я подошёл к окну. Вот наш дом, наши белые занавески, наше бельё висит на дворе… Уж не видно нашего дома. Мне стало сначала немножко страшно. Но это только сначала. А когда поезд пошёл совсем быстро, мне как-то даже весело стало! Ведь я еду закалять характер!

Мне надоело смотреть в окно. Я снова сел.

— Тебя как зовут? — спросил военный.

— Саша, — сказал я чуть слышно.

— А что же бабушка спит?

— А кто её знает!

— Куда путь держишь?

— Далеко…

— В гости?

— Угу…

— Надолго?

Он со мной разговаривал, как со взрослым, и за это очень понравился мне.

— На пару недель, — сказал я серьёзно.

— Ну что же, — сказал военный, — очень даже неплохо.

Я спросил:

— Вы в Антарктиду?

— Пока нет; ты в Антарктиду хочешь?

— Откуда вы знаете?

— Все хотят в Антарктиду.

— И я хочу.

— Ну вот видишь!

— Видите ли… я решил закаляться…

— Понимаю, — сказал военный, — спорт, коньки…

— Да нет…

— Теперь понимаю — кругом пятёрки!

— Да нет, — сказал я, — Антарктида…

— Антарктида? — переспросил военный.