Кукловоды и марионетки. Воспоминания помощника председателя КГБ Крючкова - Валентин Антонович Сидак

И я не исключал того же еще в 1988 году. И мои коллеги по работе тоже не исключали. Хотя бы потому, что на станционных путях в это же время находился литерный состав со специзделием из Арзамаса-16, а разрядный груз запоздал с прохождением станции по вине машиниста и взорвался на подходе к железнодорожному узлу.

Но вся беда заключалась в том, что в уголовном законодательстве того периода правовые понятия «диверсия» и «вредительство» существовали лишь формально, на бумаге. Не могло быть в эпоху перестройки и гласности диверсантов и вредителей в Советском Союзе – и все тут!

Посмотрите содержание ст. 68 УК «Диверсия»: «Разрушение или повреждение взрывом, поджогом или иным способом предприятий, сооружений, путей и средств сообщений, средств связи либо другого государственного или общественного имущества, совершение массовых отравлений или распространение эпидемий и эпизоотий с целью ослабления Советского государства».

Статья 69 УК «Вредительство»: «Действие или бездействие, направление к подрыву промышленности, транспорта, сельского хозяйства, денежной системы, торговли или иных отраслей народного хозяйства, а равно деятельности государственных органов или общественных организаций с целью ослабления Советского государства, если это деяние совершено путем использования государственных или общественных учреждений, предприятий, организаций либо путем противодействия их нормальной работе».

Попробуй, пойди-ка докажи умысел на «ослабление Советского государства»…

Правда, само по себе понятие «диверсия» было введено в состав уголовного законодательства нашей страны еще в феврале 1927 года Положением о преступлениях государственных, принятых третьей сессией ЦИК СССР. В ст. I этого Положения было дано общее понятие контрреволюционного преступления. «Контрреволюционным признается всякое действие, направленное к свержению, подрыву или ослаблению власти Рабоче-Крестьянских Советов и избранных ими, на основании Конституции Союза ССР и конституций союзных республик, Рабоче-Крестьянских правительств ССР, союзных и автономных республик, или к подрыву или ослаблению внешней безопасности Союза ССР и основных хозяйственных, политических и национальных завоеваний пролетарской революции. В силу международной солидарности интересов всех трудящихся такие действия признаются контрреволюционными и тогда, когда они направлены на всякое другое государство трудящихся, хотя бы и не входящее в СССР».

В 9 статье Положения преступление, носящее название «диверсия», определялось как «разрушение или повреждение с контрреволюционной целью, взрывом, поджогом или иными действиями, железнодорожных или иных путей и средств сообщения, средств народной связи, водопровода, общественных складов и других сооружений или государственного или общественного имущества». В целом подобное определение объясняется временем его существования – периодом тотальной борьбы с контрреволюционерами всех мастей.

В 1958 году принимается новый Закон СССР «Об уголовной ответственности за государственные преступления», и трактовка термина «диверсия» изменяется: более подробно перечислены действия, составляющие объективную сторону этого преступления (в том числе включены массовые отравления, распространение эпидемий и эпизоотий), уточнено содержание цели – она отныне определена не как контрреволюционная, а как цель ослабления Советского государства.

Однако и тогда, и теперь основным фактором, затрудняющим разработку понятия и подходов к классификации диверсии, является проблема отождествления диверсии с террором и терроризмом, ставшими на сегодня уже привычными словосочетаниями. В словаре иностранных слов «террор» определяется как политика устрашения, подавления политических противников насильственными мерами. Статья 205 Уголовного кодекса России предусматривает ответственность за терроризм, то есть за совершение взрыва, поджога или иных действий, создающих опасность гибели людей, причинения значительного ущерба либо наступление опасных последствий, если эти действия совершены в целях нарушения общественной безопасности, устрашения населения либо оказания воздействия на принятие решений органами власти, а также угроза свершения указанных действий в тех же целях.

Среди ученых нет единого мнения по вопросу уголовно-правового определения понятия терроризма. Несмотря на определенную общность целей диверсии и терроризма, можно обозначить некоторые принципиальные различия между рассматриваемыми явлениями.

Так, если в статье 281 УК РФ, говорящей о диверсии, дан исчерпывающий перечень преступных действий, то к терроризму, кроме названных непосредственно в статье 205 УК РФ, относятся самые разнообразные иные действия. При диверсии действия преступников направлены на причинение вреда, при терроризме – на запугивание населения, на дестабилизацию обстановки. Цель диверсии состоит главным образом в ослаблении государства, а терроризма – в принуждении к принятию решения или удержанию от его принятия. Диверсант обычно действует тайно, а террорист – демонстративно, всячески привлекая к себе внимание средств массовой информации и населения. Существенным разграничивающим признаком является также ультимативность действий при терроризме.

Под сущностью диверсии следует понимать совокупность признаков, характерных черт и отличительных особенностей, присущих диверсии как военно-политической и правовой категории и составляющих ее внутреннее содержание. Можно выделить следующие отличительные признаки диверсионной деятельности как преступного деяния.

Во-первых, главной отличительной чертой диверсионной деятельности является то, что она направлена на подрыв основ конституционного строя и государственной безопасности. При этом умыслом диверсанта охватывается причинение вреда экономическим интересам и обороноспособности государства.

Во-вторых, диверсионную деятельность отличает скрытый, неочевидный характер исполнения.

И в-третьих, еще одной важной отличительной особенностью диверсионной деятельности является необходимость наличия разветвленной агентурной сети, вовлечение в эту преступную деятельность значительного числа лиц.

Спрашивается, был ли здравый смысл в проведении многочисленных и трудоемких оперативно-розыскных мероприятий по фактически не существующему в УК РСФСР составу преступления и без какой-либо реальной перспективы судебного преследования виновных в его совершении? На корзинку для бумаг поработать, силы и время оперативного состава и агентурного аппарата зря израсходовать на то, чтобы чьи-то многочисленные придумки и фантастические гипотезы до кучки коллекционировать? Ведь уголовное дело, это уж как водится, органы прокуратуры тут же возбудили по факту аварии (или катастрофы, не суть важно), но при этом по совершенно другой статье УК. И кому, спрашивается, это уголовное дело теперь должно стать подведомственным в силу фактического раздела на три части действующего Уголовного кодекса РСФСР? Прокуратуре, МВД или КГБ СССР?

Кроме того, нельзя было скидывать со счетов то объективное обстоятельство, что перестроечные СМИ настолько «затерроризировали» наших затюканных правоведов своими надуманными угрозами всевозможных обвинений возврата к ежовщине и бериевщине, что те с перепугу стали усиленно на холодную воду дуть, любого вороньего куста бояться.

Ну, а если уж говорить без экивоков, «по рабоче-крестьянски» – очень шибко и сноровисто начали шкуру свою историческую спасать. Пусть, дескать, наследники НКВД в одиночку за все реальные и выдуманные грехи эпохи репрессий отдуваются, а мы пока посидим на завалинке, в тенёчке, посмотрим, понаблюдаем, партия прикажет – отреагируем…

Эта ремарка относится главным образом к трусливому поведению тех, кто по долгу своей службы был призван прежде всех других защищать Конституцию СССР и осуществлять контроль за соблюдением законности в стране, – руководителей органов советской прокуратуры. Да они просто были обязаны первыми, не дожидаясь ничьей команды – ни сверху,