Терпеливый снайпер - Артуро Перес-Реверте

Они по-прежнему смотрели на далекий город, и я подумала, что и вообразить даже не могу, чего они обе ждут. Откровения, как было сказано в начале. И я спросила себя, где оно, это откровение.

– Снайпер – самый радикальный из нас, – говорила Да. – Самый бескомпромиссный. Вот мы, к примеру, поддались уже несколько лет назад, когда нам влепили штраф в шесть тысяч евро. И тогда, чтобы было чем платить за нелегальное, мы легализовались. Согласились лепить этикетки и стали брать за свою работу деньги. Более того, мы бросали свои граффити на раскрутку любого товара – обуви, ювелирки, сумок, шапок… Дальше – больше. Выставки, вернисажи, продажи. И всякое такое.

Жестом она как бы попросила дать ей немножко времени, а улыбкой пригласила меня за собой. Мы перешли железнодорожные пути и направились к забору, окружавшему бензоколонку.

– Взгляни.

Я взглянула и невольно вздрогнула. Не менее шести квадратных метров этой ограды были целиком выкрашены в белое, а в центре черной краской выведена только одна фраза. Время и дожди повредили роспись, десяток райтеров поставили поверх свои тэги, но все же еще можно было разобрать первоначальный текст: «Снайпер здесь не был» – и справа внизу – его неповторимый оптический прицел.

– Вот ведь стервец, – рассмеялась Да. – А рядом – наше творчество.

Я сделала снимок и взглянула на второй «кусок». Он почти примыкал к росписи Снайпера и был отмечен тэгом Сестер – изображение огромной банкноты в пятьдесят евро, вагины и надпись: «Нате, жрите!»

– Власть, деньги, секс правят миром, – продолжала она, покуда я фотографировала граффити. – Все прочее – розовые сопли. Мы не опускаемся до Питера Пэна, зайчиков, сердечек, куколок, позитивной энергии и всей этой чуши… Нас воротит от женских граффити, я же говорю, мы их видали сама знаешь на чем… Мы – команда, спаянная и обстрелянная, мы окунаемся в дерьмо с улыбкой и заранее облизываемся.

Мы снова перешли пути и двинулись назад, на берег. Позади прогрохотал очередной состав.

– Всегда вспоминаю, как Снайпер, когда писал это, приговаривал: «В музее ты соперничаешь с Пикассо, который давно умер, а на улице – с мусорными баками и с полицией, которая тебя преследует».

– Хорошо сказано, – заметила я.

– Правда ведь, хорошо?.. У него таких фраз – до известной матери… Так и сыплет изречениями.

Когда дошли до берега, солнце уже село, но его последний лиловый отблеск поджег небо, как клок ваты. И оттого эта часть реки была залита слабеющим, но все еще ярким светом. Было тихо – ни ветра, ни звуков, только слегка журчала вода у бетонных опор набережной. В очередной раз Да взглянула на часы, потом вопросительно – на сестру, которая вытащила из рюкзака маленький бинокль и навела его в ту точку вверх по реке, где виднелся мост, а за ним – город.

– Ага. Вот, – сказала она.

Вдалеке, в нижней части противоположного берега, уже постепенно вспыхивали огоньки, но разливавшегося над рекой зеленовато-синего свечения еще хватало, чтобы разглядеть подробности. Я проследила, куда направлены взгляды сестер, и заметила маленькое грузовое суденышко, которое шло в сторону океана, то есть приближалось к нам.

– Как всегда, минута в минуту и вовремя, – заметила Да.

Нет отдала ей бинокль, а из рюкзака достала видеокамеру и принялась снимать баркас. Да бегло взглянула на него, а потом протянула бинокль мне. Она улыбалась, она сияла. И такая же улыбка играла на лице ее сестры, включившей «зум».

– Да, теперь у нас маникюр… – сказала она. – Меньше проблем с полицией, больше славы, да и денег тоже, больше дядечек хотят нас снять… Но с этим ничто не сравнится.

Я придвинула окуляры. И по мере того как баркас подходил ближе, я все отчетливей различала его правый борт. И вот он оказался прямо перед нами – сплошь расписанный обширным разноцветно-ярким граффити, на котором огромные голубые дельфины с фиолетовыми хребтами резвились на воле над морем и словно хотели обогнать суденышко.

Вечером я снова встретила господина в твидовой шляпе и зеленом пальто и на этот раз сумела разглядеть его как следует. Мы поужинали в ресторане «Таварес» на Байрру-Алту с издателем Мануэлом Фонсекой – у меня с ним были дела, не имевшие отношения к Снайперу, – и его женой, а потом еще выпили в гей-баре на улице Га́веаш. Мануэл – милейший человек и мой старинный приятель, а жена его – совершенно исключительная собеседница, так что мы несколько засиделись. Когда выбрались наконец на улицу, супруги предложили проводить меня в отель – я всегда останавливаюсь в «Лижбоа-Плаза», неподалеку от испанского посольства, – но дело шло к ночи, да и машину они оставили совсем в другой стороне, на Шиаду. На улице было хоть и свежо, но приятно; я не зябла в плаще и в шерстяной шали, а сумку на ремне повесила поперек груди, чтобы не сорвали. До гостиницы было всего минут двадцать ходьбы, так что я распрощалась с четой Фонсека и двинулась в сторону смотровой площадки Сан-Педро по тихим улицам, вдоль тонувших в полумраке стен и жалюзи магазинов, – теперь я смотрела на это по-другому – сплошь покрытых граффити вопреки усилиям Каэтану Диниша приручить уличных художников. Моя спокойная прогулка мало походила на то, что порой мне снится. В кошмарах я чаще всего вижу незнакомые города, такси, которые не останавливаются, неведомые улицы, по которым иду, пытаясь вернуться куда-то, а куда – не помню. Еще мне снится, что я соблазняю жен издателей и книготорговцев, но это уже другая история.

Я хорошо знаю Лиссабон, и такси мне в этот вечер брать было незачем. Миновав церковь Св. Роха, села в трамвай, проползавший вниз по склону, устроилась на сиденье. Минуты через две он тронулся, а я посмотрела в окно и еще невдалеке от Байши в полутьме заметила райтера, который писал на стене и даже не обернулся на грохот и звон. К этому времени во мне уже пробудился инстинкт охотника, почуявшего добычу, а потому, повинуясь естественному любопытству, я вылезла на ближайшей остановке, прошла немного назад и вверх, чтобы разглядеть граффити вблизи. Райтер оказался худощавым проворным юношей с незапоминающимся лицом: услышав мои шаги, он резко обернулся навстречу опасности. Убедившись, что я таковой не представляю, он, наверно, успокоился, потому что надвинул на голову палестинскую куфию, до этого обмотанную вокруг шеи, встряхнул аэрозоли и продолжил свое дело. Держа в каждой руке по баллончику на манер героев вестернов, палящих сразу из двух кольтов, он стремительно заполнял желтым и синим обширную композицию, состоявшую из огромных букв, которые я при таком освещении прочитать не могла.

Я уже собралась развернуться и идти обратно, как вдруг заметила того самого господина, который попался мне утром, – толстяка с рыжеватыми усами. В том же самом зеленом пальто и твидовой узкополой шляпе. Я случайно взглянула вверх и увидела, как он торопливо спускается по крутому откосу по другой стороне. Заметив меня, незнакомец застыл метрах в десяти, словно бы в нерешительности. Забавная сложилась ситуация – на спуске не было никого, кроме него, меня и райтера. После минутного колебания господин зашагал дальше, но тут я наконец-то сообразила, что к чему, и насторожилась. Единственный фонарь на этом участке был как раз поблизости и давал достаточно света, чтобы я мгновенно узнала этого прохожего. И мигом же поняла – он шел за мной следом от Байрру-Алту до остановки. Но в трамвай за мной не сел, чтобы не засветиться, а припустил вниз по склону, надеясь перехватить меня внизу. А мое внезапное возвращение спутало ему карты.

Я нисколько не сомневалась, что именно его видела утром на Алфаме. За двенадцать часов он встретился мне в третий раз, и потому сразу припомнилось, как в соответствующем романе Голдфингер говорил Джеймсу Бонду: один раз – это случайность, два – совпадение, а три означает, что враг действует. Джеймс Бонд тут ни при чем, подумала я, «враг» – это тоже слишком сильно сказано (вскоре мне предстояло убедиться, что тут я ошиблась), однако же никому не понравится, когда за ним ходят по пятам с непонятными намерениями. Это вызывает, самое малое, беспокойство. И раздражает, а по части раздражительности я любому способна дать сто очков вперед. Я испытывала сложную смесь чувств – изумление, страх, ярость, – но уже через несколько секунд последняя возобладала над прочими и, литературно выражаясь, ухватила кота поперек живота. Продолжая тот же стилевой ряд, могу сказать, что меня голыми руками не возьмешь. Мне случалось удары и получать, и наносить, ну и так далее… Причем вовсе не всегда в фигуральном смысле. Короче говоря, я направилась прямо к этому рыжеусому и спросила его в упор:

– Ты чего за мной таскаешься, а?

– Что, простите?..

Когда я подскочила к нему, он невольно остановился. И отвечал по-испански, явно обескураженный и тем, какой скандальный тон я взяла, и тем, что «тыкаю» незнакомому человеку.