Последний день лета - Андрей Михайлович Подшибякин

уклоном в космическое софткор-порно; болгарский язык выглядел диковато: написано всё было вроде как кириллицей, но предельно непонятным образом. Пух догадывался, чтó происходит в произведении, по контексту; картинки давали некоторое представление о сюжете. Сюжет, правда, был таким, что Пух на всякий случай хранил книжку в дальнем углу своего шкафчика, с носками и трусами, — родителям незачем было знать о приключениях полногрудых звездных воительниц. Лишнее это.

Еще возясь ключом в замке, он услышал мамины всхлипывания. Пух замер, пытаясь унять колотящееся сердце. Что случилось?!

— Аркаша, это ты? — прерывисто сказала Софья Николаевна.

Пух швырнул портфель в прихожей и кинулся в гостиную. Никого постороннего дома не было; мама, кажется, выглядела обычным маминым образом, — что же тогда стряслось?

— Куда в уличной обуви?!

А, ладно. Значит, всё в порядке.

Аркаша вернулся в прихожую, выковырнулся из кроссовок производства обувной фабрики имени Микояна и пошел на второй заход. На сердце было по-прежнему неспокойно.

— Мам, почему ты плачешь? Кто тебя обидел?

— О, сын, обидел — это не то слово, — театрально сказала мама, блестя заплаканными глазами.

Пух озадаченно заморгал, ожидая объяснений, — он знал, что они обязательно воспоследуют.

— Твой отец причинил мне немыслимую боль!

— Что?! Мам!.. Надо звонить в милицию! Почему?! Как он…

Аркаша понял, что сейчас и сам заплачет. Профессор Худородов был тишайшим и безобиднейшим мужчиной, неоднократно и недвусмысленно порицавшим домашнее насилие; он считал, что только животные и быдло причиняют боль членам собственной семьи. Выражения, в которых папа разглагольствовал на эту тему, Пуха всегда немного смущали, хотя он даже самому себе не мог толком объяснить, почему.

— Аркадий! Как ты посмел решить, что папа мог причинить мне физическую боль?!

Всё резко стало еще менее понятным. Пух вздохнул.

— Он что-то сказал? Мам?

— Не что, а как!

Пух выждал еще несколько секунд. Мама продолжила:

— Он обозвал Ельцина алкашом!

Аркаша закатил глаза и с облегчением выдохнул.

— Безусловно, Аркаша, ты слишком молод, чтобы в полной мере осознать трагизм ситуации, — продолжила Софья Николаевна. — Но ты обязан понимать: судьба нашей страны висит на волоске! Конечно, Борис Николаевич не идеален, — но кто в таком случае идеален?! Я всей душой желаю ему успеха в его нелегком деле! В России всегда ненавидели реформаторов, всегда цеплялись за подонков и ретроградов вроде этого солдафона Руцкого, которого обожает твой папаша… Так, ладно, рано тебе еще… Там котлеты на плите, ты голодный?

Не дожидаясь ответа, она вздохнула и покачала головой.

— Руцкой!.. Да как он вообще может…

— Мам, может, «Лунную сонату» сыграем? — неожиданно для себя ляпнул Пух, уже нацелившийся было на котлеты.

— Не сегодня, сынок. Я не очень хорошо себя чувствую. Завтра сыграем, честное слово, — вяло ответила Софья Николаевна. — Скажи, родной, ты можешь включить телевизор? Меня одолела слабость…

Он подошел к телевизору и ткнул соответствующую кнопку, покосившись на маму, — нет, никакая слабость ее, судя по всему, не одолела. Это продолжалось уже несколько дней: Софья Николаевна прикидывалась смертельно ослабевшей, лежала в спальне с холодным компрессом на лбу, демонстративно не разговаривала с папой и не мучила Аркашу вопросами о том, что сегодня проходили на уроках.

Не то чтобы он так уж сильно хотел сыграть «Лунную сонату», нет, — но Пух никак не мог свыкнуться с ощущением, что больше не является центром маминой вселенной. С другой стороны, это означало, что никто сегодня не помешает ему написать еще одну главу фантастического романа… Но работать над произведением тоже не хотелось. У Аркаши было странное ощущение, что он не заслужил эти два часа с ручкой и гроссбухом в красной обложке: не отмучился предварительно с фортепиано, не ответил на мамины вопросы про школу… Взрослая Хренотень полностью разрушила весь привычный распорядок дня.

С другой стороны, получалось, что у него впереди свободные полдня — и можно будет попытаться придумать, как выпутаться из ситуации с Сисей и Бурым…

Пух завернул на кухню, съел холодную котлету прямо со сковородки и отправился к себе в комнату. Он закрыл дверь, для верности подпер ее стулом и полез в шкафчик с трусами и носками…

15

— Так че, а где Шварц? Он, по ходу, прообещался…

— Ебало завали, — огрызнулся Сися.

Бурый завалил. Оба были нехарактерно дерганые: хрустели суставами, мелко плевали себе под ноги, облизывали губы, словно в приступе жажды. Рутинное наказание малолеток превратилось в нервное мероприятие с неясным исходом.

Было без десяти четыре. Южное солнце пекло макушку, во дворе Немецкого дома было тихо — не орали друг на друга соседки, не перекликались с балконов алкаши, не торопились с работы лохи.

Шварца видно не было. Сися почти убедил себя, что тот забыл о своем обещании поучаствовать в экзекуции и, наверное, пыхтит сейчас в качалке под весом штанги или занимается еще какими-нибудь упоительными делами начинающего бандоса. Сися снова мелко сплюнул себе под ноги. Блять! Этими делами должен заниматься он — вместо того, чтобы дожидаться каких-то недоделков, с которыми ему и связываться-то было западло.

— Хоба-цэ, а вот и пиздюки! — прошипел Бурый. С его плеч спал груз долгого ожидания. — Зырь, братан! Жалко их даже.

Восьмиклассники и в самом деле выглядели достаточно жалко. Залитый свекольным румянцем Пух еле волочил ноги — казалось, ему дорогá каждая секунда, оставшаяся до неминуемой расправы. Новенький пребывал в своем, как сказал бы Крюгер, зомби-режиме — отрешенный взгляд, бледное лицо, приоткрытый рот. Сам Крюгер при этом страшно бодрился, дергался и стискивал кулаки. Он явно считал, что ситуация была под контролем.

— Э, але, — рявкнул он.

— Ты еще что за залупа? — с веселым удивлением поинтересовался Бурый. — Подписка у этих демонов, что ли?

(Подпиской на юге России называли кого-то (как правило, старших родственников мужского пола), способного порешать и разрулить; выдернуть жертву из когтей жизненных обстоятельств; пояснить и раскидать, избежав потери денег, здоровья, самоуважения или всего этого сразу.)

— Вить, хватит, — в панике прошипел Пух.

Крюгер стиснул кулаки и рванул по направлению к старшакам; в стеклах его очков блестела ярость берсерка.

Сися молча пробил ему правый прямой. Поставленный удар швырнул Витю на землю, покатил по земле, вывалял в пыли и оставил лежать на пятачке между гаражами. Чудом не разбившиеся очки улетели в пыль. Бурый заухал.

Вот тебе и контроль над ситуацией, горестно подумал Пух.

Новенький продолжал смотреть в точку, расположенную в десяти сантиметрах над Сисиной макушкой.

Не обращая внимания на распластанную жертву, Сися в упор уставился на