Часовщики. Вдохновляющая история о том, как редкая профессия и оптимизм помогли трем братьям выжить в концлагере - Скотт Ленга

за пишущей машинкой смеялся. Для него это было развлечение, шутка. Они избивали людей целый день, одного за другим. Не знаю, может быть, они наносили побои евреям посменно. Насилие сочеталось с бюрократией и крючкотворством. Они были закоренелыми убийцами, но вели черные дела упорядоченно и безупречно. Все мы удивлялись, как такое вообще возможно.

Я снова стал ночевать в магазине Вайса. Его семья жила и готовила пищу в комнате позади магазина. Они часто звали меня за стол. Деньги у них были, так что они жили немного лучше, чем я. Но это не были обеды «гройсе ар-тик». Иногда на столе был лишь рис и немного обжаренного лука или что‐то в этом роде. Я был рад и этому.

Лола, младшая сестра продавщицы, в чьем доме я жил вместе с Вайсом, стала обращать на меня внимание. Я не имел в виду ничего такого, но она была симпатичной девушкой, ее семье я нравился. Они тоже приглашали меня за стол.

А затем Вайс отошел от дел, магазин закрылся, и я потерял свою «спальную» работу. Он съехал из квартиры семьи Лолы, но мне предложили остаться. Отдельной комнаты для меня не нашлось, и я спал на раскладушке в столовой. Свою кровать по утрам мне приходилось складывать.

В октябре 1940 года немцы выпустили приказ, согласно которому все евреи должны были переселиться в гетто. Оно занимало примерно двадцать – двадцать пять кварталов, преимущественно в еврейском районе города. Распоряжение появилось внезапно, без всякого предварительного уведомления.

Мейлех немедленно уехал из Варшавы в Кожниц. В те времена евреи еще могли пользоваться общественным транспортом для междугородних поездок. Я дал ему денег на автобус и посоветовал уезжать как можно скорее, а сам остался, потому что работал на Левинсона. Айзек остался, потому что у него была девушка и он жил с ее семьей.

Евреям запрещалось владеть бизнесом вне гетто. Левинсон был вынужден продать свой магазин на улице Пилсудского. Я помню, как в темноте паковал товар по коробкам и запихивал его в фургон, который мы наняли, чтобы отвезти вещи в новый дом хозяина в гетто.

Там Левинсон снял магазин, и я продолжил работать на него. Он помогал мне как мог, например, платил деньги юденрату[37] (еврейскому совету) за документы, подтверждающие, что я нахожусь на важной работе. Теперь немцы не хватали меня на улице. С тех пор, как началась война, дела у Левинсона шли плохо. Вокруг летали пули, так что запасные части для часов раскупались не очень хорошо. Но деньги у него были. Мне кажется, он успел снять их до того, как были заморожены все банковские вклады евреев.

Семья Лолы вынуждена была уехать из своей квартиры, потому что она находилась в христианском районе. Они потеряли все и не получили ничего. Ни единого злотого! Родители моей девушки сняли двухкомнатную квартиру в гетто и пригласили меня жить с ними. Они вместе с дочерями, Аделой и Лолой, спали в одной комнате, а я – в другой. У нас были водопровод, канализация и электричество. Сейчас это кажется так естественно, но в гетто было редкостью. Довольно часто в одной квартире теснились три или четыре семьи. По ночам приходилось спать посменно.

Я платил семье Лолы за жилье в гетто. Ее мать пыталась отказываться, но я настоял, потому что знал: у них на счету каждый злотый, а я получаю жалованье от Левинсона.

После того как евреев согнали в гетто, нам еще некоторое время разрешалось передвигаться вне его пределов. По Варшаве мы ездили на трамваях. Однако к началу комендантского часа, к закату, надо было вернуться. Но к этому времени во всем городе запрещалось выходить на улицу.

Вокруг гетто была построена кирпичная стена с колючей проволокой наверху. Ее охраняли три ряда полиции. Внутри это были еврейские полицейские, с другой стороны стены – польские, и кроме того, внешний круг патрулировали немцы. У каждых ворот, ведущих в гетто, день и ночь стояли три-четыре немецких жандарма.

Патрули оккупантов ходили и внутри гетто. Существовал закон, согласно которому еврей должен был снимать перед немцем шапку. Это то, о чем следовало думать в первую очередь, если идешь по улице. Если вы отвлеклись и не сняли шапку, немец мог побить вас. Если он окажется садистом, мог и убить. Его не обвинили бы в преступлении.

Повседневная охрана порядка внутри гетто находилась в руках еврейской полиции, одетой в синюю форму с еврейской звездой. Полицейских боялись. Они подчинялись и получали оплату от юденрата, полностью подконтрольного немцам. До войны еврейская община каждого города избирала геминдер (еврейский совет), утверждаемый польскими властями. Он, как уже говорилось, занимался социальными вопросами. Немцы переименовали варшавский геминдер в юденрат. Им был нужен коллективный еврейский орган, который помогал бы последовательно проводить политику оккупационных властей. Это была большая организация, отвечавшая за все основные сферы быта в гетто.

Доктор Черняков, президент юденрата, был самой важной фигурой в гетто. Все говорили о нем. Мы считали, что Черняков пытался отказаться от этой должности, но его заставили занять ее. Позже, здесь же, в гетто, он покончил с собой[38].

Я не имел никаких дел с еврейской полицией или советом, за исключением того, что Левинсон платил за меня налог на работника. Я всегда старался вести себя тихо и не привлекать к себе внимания. Тот, кто становился известным, лишь приближал свою смерть. Я ходил на работу и возвращался домой. И все. Я избегал разговоров с незнакомыми людьми, поскольку немцы вербовали евреевшпионов, например предлагая им хлеб или лекарства. Всех их потом убили, как и остальных евреев.

Когда в ноябре 1940 года гетто было закрыто, немцы застрелили нескольких евреев, оказавшихся вне положенной территории без разрешения германских военных властей. Я не знал никого, кому бы такое разрешение было выдано.

Как‐то вечером в субботу Айзек пришел ко мне всего за полчаса до комендантского часа и сказал, что этим вечером женится. Он хотел, чтобы я пришел на свадьбу, но я не смог бы вернуться домой до наступления комендантского часа. Было уже слишком поздно искать ночлег, так что от приглашения пришлось отказаться. Он понял. Жизнь была уже совсем другой. Ненормальной.

Это было в конце 1940 года, примерно через неделю после того, как немцы издали указ, согнавший всех евреев Варшавы в гетто.

Невеста Айзека была очень