Сказания о белых камнях - Сергей Михайлович Голицын

они должны были пробуждать мертвых, и те вставали из своих могил. Бог творил Страшный суд, низвергал грешников в ад, рогатые черти подхватывали их и тащили в огонь, а перед праведниками открывались райские двери.

Много золота и серебра привез Андрей после набега на Болгарское царство. Начали златокузнецы-чеканщики, литейщики, финифтяные мастера лить, ковать, украшать узорами сосуды церковные, оклады на книги и иконы, кресты, подсвечники и всякое другое, потребное для богослужения. Златошвеи вышивали золотом и серебром ризы и пелены. Ценинных дел мастера в печах обжигали узорные поливные плитки для пола. Переписчики священных книг, не поднимая голов, не разгибая спин, сидели в особой, «книжецкой» палате и писали гусиными перьями. А самые из них искусные брали колонковые и беличьи, тончайшие, в семь волосков, кисточки, макали их в блюдечки с лазоревой, алой, зеленой, золотой, разведенной на яичном желтке краской и выводили затейливые заглавные буквы, раскрашивали мелкие картинки, какие мы теперь называем «миниатюрами».

Но летописец не заметил всех этих столь умелых мастеров, для него был один строитель, один мастер — князь… Рассказывает летописец: «Князь же Андрей… доспе церковь камену сборную <соборную> святыя Богородица пречюдну вел ми и всеми различными видами украси ю от злата и сребра… каменьем дорогымь и жемчюгом украси ю многоценьным и всякыми узорочьи удиви ю».

Чтобы умножить богатства храма, Андрей «дал ей много именья и слободы купленыя и з даньми, и села лепшая, и десятины в стадех своих, и торг десятый».

Андрей обладал несметными богатствами, и ему ничего не стоило отдать в пользу храма десятую часть своего имущества. Он наложил на торговцев пошлину — десятую часть их доходов, а свободных хлебопашцев из «лепших» (лучших) сел превратил в невольников.

Часто наезжал он со своей свитой и шел смотреть, как воздвигаются стены храма. Обходил он кругом и раз и два, заворачивал к камнесечцам, оглядывал разложенные на земле по порядку камни — будущие четыре стены храма.

Мастера сидели один подле другого, и каждый из них бил молотком по скарпелю. И казалось Андрею — то колокольцы перезванивались, то играла пастушья свирель, то гудели гусли сказителя.

Не хотел он замечать, что сидели те камнесечцы оборванные и босые, лица их были серые, рты обвязаны тряпками, а воспаленные глаза слезились. То один, то другой выпрямлял спину, отнимал тряпку ото рта и кашлял, сплевывая кровь.

Знал Андрей, что продолотит иной камнесечец год и два, иные пять лет и помрет злой болезнью. Жалел он тех, кто особо искусно высекал, не сразу находилась замена такому умельцу.

Подошел к Андрею главный зодчий, сказал, что ропщут иные каменщики, не хотят глотать известковую пыль.

Князь повелел сказать таким непутевым, коли будут еще пустословить, найдется на них управа — либо кнут, либо темница.

Поклонился зодчий и прочь отошел. А Андрей шаг направил на самый гребень обрыва и остановился там. Свита отошла, а он, гордый и суровый, сдвинул брови, скрестил руки и окинул взглядом необъятные просторы.

Где-то на западе из далекой голубой дымки возникала полноводная Клязьма. Извиваясь, текла она по лугам и меж кустами, подходила под гору и вновь исчезала на востоке в голубой дымке. А за рекой, по холмам и далям, тянулись необозримые, как море, леса.

Угадывал Андрей, где прячутся с детства знакомые, невидимые за лесами ручьи и озерки — старицы Клязьмы; там в юные годы он охотился. И светлело в раздумье его лицо.

Шел он к златокузнецам, не гнушался спускаться в их закоптелые кузницы, к их мехам и наковальням. Лучшие и хитрейшие мастера чеканили, ковали и лили золотой оклад к его святой покровительнице, к иконе Владимирской богоматери. Один мастер щипчиками впаивал в венчик оклада малые, меньше просяного зернышка, золотые раскаленные шарики, тончайшие золотые проволочки, другой золотом писал дивных птиц с цветами в клювах, третий выбивал гнезда для бурмицкого жемчуга, для зерен бирюзы и яхонтов.

Летописец написал про икону:

«И вкова в нее боле 30 гривенок злата, кроме сребра и драгаго камения и женчюга, и украси ю, постави в церкви своей в Володимери…»

Так на семь с половиной веков затворилось от людского взора бессмертное творение неведомого художника.

За три года в стольном граде Владимире поднялся белокаменный собор в память Успения богородицы. Жарким пламенем горел он на солнце, виден был за много верст.

На Успеньев день, 15 августа, шли богомольцы по Суздальской и по Юрьевской дорогам, любовались, как из-за горы выплывал золотой купол, точно солнце всходило. И казалось им, будто поднялся храм на самое небо.

Шли богомольцы и по Муромской дороге; между ними брел седобородый дед, некогда воевавший в полку Мономаховом под Киевом с половцами. Был он в темном домотканом кафтане, в новеньких лыковых лаптях. Сбоку его кафтана болталась на веревочке киса с двумя шкурками собольими, какие собирался он выменять в городе на разные гостинцы заморские.

Издалека увидели богомольцы — вся краса стольного города Владимира предстала перед ними на Клязьминских горах. Раскинулось перед их смущенными взорами не то сказочное тридевятое царство, не то божественный рай. Деревянные стены со многими островерхими башнями, с белокаменными воротами опоясывали горы, то извиваясь по склонам, то спускаясь в овраги. Тьма-тьмущая деревянных церквей и боярских теремов поднимали к небу свои островерхие князьки и кресты.

На одной горе стояла старая церковь Спаса, что построили из розовой плинфы еще при деде Андреевом Владимире Мономахе. На другой горе высился белокаменный храм Георгия Победоносца. А поблизости, на склоне, будто лебедь белая, красовалась недавно рожденная зодчими Андрея белокаменная церковь Спаса «толико чýдна, якова не бывала и потом не будет»[19].

А на самой высокой горе сверкал на солнце «предивной красоты» Успенский собор.

— Дед, а дед, который град славнее — Владимир или Киев? — спросили богомольцы.

— Киев славен, а слава Владимира превзойдет Киев и вознесется на небо, — отвечал дед.

Богомольцы переплыли на челноках Клязьму, через Волжские ворота поднялись на гору в Новый город, оттуда через Торговые ворота проникли в старый Печерний город Мономаха и подошли к Успенскому собору. Они подивились на его высоту и узорочье, перекрестились и вошли внутрь.

Лучи солнца сквозь многие окна главы, сквозь окна восточной стены золотыми прозрачными мечами протянулись внутри храма наискось. И заискрились драгоценные каменья на окладах, на ризах священнослужителей. Горело множество свечей в подсвечниках, горели лампады, сияли паникадила.

Народу было полным-полно. Служил сам епископ Ростовский Федор в золотом саккосе, в золотой, сверкающей жемчугом и драгоценными каменьями митре. Двое отроков в золотых стихарях с