Полынь и порох - Дмитрий Вернидуб

Из дневников очевидца

На вопросы дядьки Макара, казака, принявшего их на постой: «Куды вы, хлопцы, тепереча приписаны?» или «А кто у вас атаманит?» Лиходедов отвечал, что ротмистр Сорокин велел им пока отсыпаться, а после того как в штабе разберутся со стратегией, обещал поставить их на довольствие в команду связных.

– Значится, вы при штабе будете, – с видом знатока подытожил дядька Макар.

Слышавший это Фома Егорыч одобрительно кивнул:

– Оно и правильно, нехай хлопчики под присмотром ходют – под пули завсегда успеют. Да и сытнее там.

Сорокин пришел только на следующий день, в обед. Ротмистр был необычайно серьезен. Поздоровавшись со стариками, он на их вопросы ответил, что пока приговорили двигаться к Зимовникам. Затем сухо бросил партизанам:

– Одевайтесь. Собираться по-походному.

Ребята молча собрали нехитрые пожитки, взяли винтовки и, попрощавшись с казаками-ветеранами, вышли на улицу. Старик Семилетов всех важно перекрестил, а Фома Егорыч с напускной строгостью погрозил клюкой:

– Смотрите, Шурку вашего не забижайте, а не то я вас!…

И улыбнулся беззубым ртом.

Отойдя немного от Макаровой хаты, Сорокин заметно подобрел.

Оказалось, что ротмистр уже успел доложить генералу Алексееву о произошедшем в Новочеркасске. Сразу после отбытия Походного атамана из Ольгинской Алексеев приказал привести гимназистов к нему.

В просторной, беленной известью комнате станичного правления за столом, слоями забросанном картами, сидел шестидесятилетний человек, имя которого знала вся Россия. «Родитель» Добровольческой армии, генерал от инфантерии, бывший Верховный Главнокомандующий Русской армии, начинавший еще ординарцем у генерала Скобелева, Алексеев был мрачен.

Показав вошедшим партизанам, вытянувшимся во фрунт, на лавки, Михаил Васильевич приказал Сорокину предупредить караул, чтобы никого не пускали.

– Ну-с, молодые люди, – наклонив голову и подвигав пышными усами, произнес он, – ситуация, в которую вы угодили по воле случая и, надеюсь, из-за преступной халатности казачьих начальников, очень тяжелая. Та часть груза, которая в результате предательства оказалась в руках красных, вряд ли может быть возвращена. А та, которую, опять же, по вашему и Смолякова утверждению, вывез полковник Федорин, неминуемо вызовет распри в нашем стане при любой постановке вопроса. Если Федорин вор, он будет все отрицать. А Походный атаман обвинит нас в посягательстве на свою честь. Его полторы тысячи казаков нам сегодня вот как нужны! В конце концов, после того как мы передали груз покойному Каледину, он нас не должен интересовать.

– Так что же нам теперь делать, ваше высокопревосходительство? – огорченно сказал Лиходедов. – Поверьте, ведь ни мы, ни Иван Александрович ничего не знали!

– В том-то и дело, молодой человек, что я вам верю. И очень жаль, что жертвой оговора может стать такой безупречный офицер, как полковник Смоляков.

Михаил Васильевич немного помолчал, пригладил усы и внимательно посмотрел на Сорокина:

– Не скрою, мне было бы небезынтересно найти связь между похищением первой части и вывозом второй. Если она, конечно, имеется. Что же касается вас, господа чернецовцы, – на последнем слове Алексеев сделал ударение, – вы в это дело впутались, вам его и распутывать. С моей помощью, разумеется. Но тайно. Никого не неволю: кто не уверен, может попробовать затеряться в полках. Но если что, спасти не смогу. Прошу понять правильно. Все. За остальным – к ротмистру.

Непосредственных участников тайной операции оказалось семь: Лиходедов, Мельников, Пичугин, студенты Барашков, Журавлев, полковник Смоляков в Новочеркасске и ротмистр Сорокин в Добрармии. Солдат-телефонистов накануне, взяв подписку о молчании, отправили с разъездом в Заволжье.

Ротмистр решил спланировать операцию следующим образом. Один пробирается обратно в Новочеркасск, в помощь к Смолякову, а четверо следуют к Ростову. Двое из них ищут следы Ступичева и груза между двумя городами, а другие с подложными документами поступают на службу к большевикам, желательно поближе к штабу. Для подобных целей в Ростове оставлены связники.

«Есть наши люди и у Сиверса, – загадочно сказал Сорокин. – Но об этом после».

В результате бурных обсуждений решили так: в Новочеркасск направляется Пичугин, а Алексей, Мельников и студенты – в район Ростова. Всем участникам были выданы деньги, соответствующая одежда, другое оружие. Винтовки сдали и получили небольшие браунинги.

– Признанное оружие шпиона, – пошутил ротмистр, – хорошая штука.

– Ну вот, это ж другая музыка! – через некоторое время весело воскликнул он, осматривая переодетых партизан.

Алешкиных товарищей трудно было узнать. Теперь они походили на рабочих парней из ростовских предместий.

– Картузы заломите, вон как у Мельникова, – поучал ротмистр, – воротники поднимите для фасону, да сапоги дегтем натрите. Журавлев, не укладывайте вы шарф, а на шею намотайте! Семечки умеете плевать? А ругаться? И еще, смотрите за руками: найдите мазут или еще какую-нибудь дрянь и испачкайте. Да чтоб въелся, чтоб под ногтями осталось… Эх, «пролетарии»!

После инструктажа и разъяснения основных тезисов большевистской политики всем были розданы новые документы.

– Вы теперь из Батайска, рабочие по ремонту железнодорожных путей, – Сорокин вручил «липу» Алешке, Мельникову и студентам, – а Пичугин по-прежнему новочеркасец, но из низкого сословия. Вам, – ротмистр посмотрел на Шурку, – «липа» нужна только в крайнем случае, если патруль остановит, или еще что. То есть если будете иметь дело с представителями большевистской власти. А так придется обретаться дома под собственным именем. Спрячьте «липу» подальше. Лучше побрить голову: когда появитесь дома, скажите соседям, что у вас был тиф. В Новочеркасске все полномочия у Смолякова. А вы, Лиходедов, координируйте остальных. Потом, по ходу, решите, как разделиться. Действуйте по обстоятельствам, но помните: если можно не предпринимать активных действий, лучше их не предпринимать. Главное – сбор информации. Помните, сейчас для Добровольческой армии важен не столько сам груз, сколько причина его исчезновения. Даже если мы уйдем на Кубань, все равно вернемся. Ибо, как говорили у нас в полку: «Вера есть – победа будет». А теперь, товарищи рабочие-путейцы, и вы, Пичугин, поизучаем методы и способы ремонта железнодорожного полотна. Для этого я инженерного подполковника пригласил.

– Эпохально! – вдохновенно прокомментировал студент Барашков. – Надеюсь, как лучше разрушать, господин подполковник тоже знает? Мне бы чуток на минера поучиться.

– Знает, и более чем, – довольно улыбнулся ротмистр. – Поучитесь. Эх, птенцы гнезда!… Где же наша слава…

Глава 8

«В дни первой большевистской оккупации тюрьмы Новочеркасска были так переполнены, что не могли уже вмещать новых арестованных, и потому большевики время от времени разгружали их, выводя офицеров и расстреливая их вблизи места заключения. Никак нельзя было найти ни объяснения, ни оправдания зверского отношения большевиков даже к раненым офицерам и партизанам. Последних часто выволакивали на улицу пьяные солдаты и здесь же приканчивали. Иногда случались эпизоды, которые не выдумать ни одному романисту, как бы ни была велика его фантазия. Например: из больницы Общества Донских врачей на носилках выносят раненых и складывают на подводы, чтобы вывезти за город и там расстрелять. Мимо проходит дама. Она умоляет красногвардейцев пощадить раненых. Красные нагло предлагают ей выкуп: „Выкупите их у нас. По двести рублей за каждого”,– говорят они. Дама поспешно роется в сумке и находит только 400 рублей, а обреченных 40 человек. Как быть?

„Очень просто, – кричит красногвардеец, – выбирай любых двух! ”»

Из дневников очевидца

И студент Барашков, и старый казак Фома Егорыч как в воду глядели. «Дополнительные сведения» о районе Зимовников оказались вполне отрицательными, поэтому было принято решение двигаться на Кубань. В станице Мечетинской Корнилов вызвал всех командиров отдельных частей и, как всегда сухо, изложил мотивы и указал новое направление. Но взор его испытующе и с некоторым беспокойством следил за лицами донских партизан. Пойдут ли с Дона?

Партизаны явно опечалились таким поворотом. Но выбор они уже сделали: отряды идут с Корниловым.

Походному атаману Попову было предложено присоединиться к Добровольческой армии. Через три дня он ответил отказом. Попов объяснял, что, считаясь с настроением своих войск и начальников, он не может покинуть родной Дон и будет в его степях выжидать пробуждения казачества. Но всем и так стало ясно: честолюбие или что-то еще удержало Походного от подчинения Корнилову.

Казаки станицы Аксайской, вести о крайнем недовольстве коих действиями большевиков достигли Ольгинской, и впрямь одними декларациями не ограничились. Последней каплей, видимо, стал проход через станицу конного латышского отряда, молниеносно устроившего реквизицию провианта, оружия и кое-каких ценностей на нескольких улицах.