Какого года любовь - Уильямс Холли

Так что вот она здесь, сидит в пропахшей корицей гостиной Фарли-холла, беседует со “взвинченной” бабушкой Берти, которая гнусаво настаивает на том, что, как ни непопулярны сейчас подобные взгляды, но все лучшие святочные традиции привнесены сюда из Германии.

– Я должна украсть ее у тебя на минутку, извини, бабушка. – Это пришла спасательная миссия в лице Роуз, оттянувшей Летти за локоть.

– Прости, что пришлось застрять с ней, вот же старая грымза.

– Вообще‐то она поведала мне кое‐что интересное про германский фольклор…

– О боже. Ну, неважно: мне нужно, чтобы ты кое с кем познакомилась. Его зовут Джереми, он только что из Америки, несколько лет там работал. – И Роуз взбила прическу жестом, который, на взгляд Летти, совершенно был ей не свойственен. – Я хочу знать, что ты о нем скажешь.

Они пересекли гостиную, причем Роуз приветственно вскрикивала при виде каждого, мимо кого проходила, хотя уже несколько часов провела в их компании, и наконец добрались до высокого, широкоплечего джентльмена, чья челюсть будто бы подхватила что‐то в Америке, настолько она была квадратна не по‐английски.

– Рада знакомству, – сказала Летти и сверкнула самой обаятельной из своих улыбок, ради Роуз стараясь произвести на Джереми впечатление.

– Взаимно. – Джереми, опиравшийся на каминную полку, всем широким своим телом, казалось, отстранялся от Летти.

– Говорят, вы были в Америке, – проговорила она.

– Да, вот только что из Большого Яблока, на Рождество.

– О, так вы вернулись не насовсем?

Летти передернуло от того, как быстро вклинилась Роуз с этим вопросом.

– Нет, если б это зависело от меня…

А потом от того, как дробный смешок Роуз затянулся чуть дольше положенного.

– Нет, ну все‐таки я, похоже, вернулся – хотя предпочел бы не возвращаться. Там все как‐то больше и лучше, – тягуче вымолвил Джереми.

– Что, даже люди? – уточнила Летти.

– Конечно.

– Ну, тогда, я полагаю, вы вписываетесь отлично. – Летти нахмурилась и вздернула подбородок, а он ухмыльнулся.

– О, не кусайтесь же, вы двое! – Роуз снова хохотнула как‐то неестественно звонко. – Так вы что, в самом деле не рады, хотя бы немного, побыть дома, тут, среди… нас?

Джереми пожал плечами. Внутри Летти вскипела ярость на то, что он отказывается подыграть их женским уловкам, увиливает от того, чтобы сказать подруге доброе слово. О, если уж этот тип – лучший из тех, кто есть… Жгуче охватило желанием схватить Роуз за руку и высказаться напрямую: послушай, уж лучше тебе совсем без мужчины, чем с таким, как он. И пойми, замужество не обязательно станет тем ответом, на который ты так явно рассчитываешь.

Не то чтобы она могла ляпнуть такое. Сделать это значило бы признать, что брак – пусть даже с братом Роуз – разочаровывает… порой. Нет, это выставит Летти неблагодарной дрянью, при всей‐то ее удаче.

Мимо прошел официант в красно-зеленой жилетке, и Летти, схватив сладкий рождественский пирожок с пропитанной ромом начинкой, набила хмельной смесью рот, чтобы больше ничего не сказать по адресу Джереми. Показалось, он поморщился брезгливо на такую демонстрацию аппетита, но она одернула себя тем, что, не исключено, сейчас склонна видеть в них всех только самое худшее.

Это война превратила оставшихся мужчин в бесчувственных скотин или просто острая их нехватка? Осознание того, что им не нужно больше стараться? Она огляделась в поисках своего, и вон он, Берти, беседует с каким‐то джентльменом, на вид смутно знакомым.

А Берти, почувствовав на себе взгляд Летти, обрадовался, повернув голову и обнаружив, что она в самом деле на него смотрит. На него нахлынула благодарность – светлая, чистая, – что они нашли друг друга, вступили в бой, победили и поженились. И то, что у них сейчас есть, оно так хорошо, так прямо, открыто. Ибо вон бедняжка Роуз разбивается о напыщенного зануду, к которому сама же себя привязала. Но тут Берти вернулся мыслями к своему собеседнику: думать о том, что, может быть, предстоит Роуз, ему не хотелось.

Джереми меж тем попросил разрешения их покинуть, и Летти не смогла сдержать осуждения, прозвучавшего в голосе, пока они провожали его взглядом.

– Ну и ну.

Роуз, застонав, уткнулась лбом в каминную полку, но продолжала сопротивляться.

– Он умеет быть интересным, я тебя уверяю…

– Но, Роуз! Он…

Впрочем, сказать было нечего. Что ни скажешь, все смутит еще больше, будучи произнесено вслух. Ясней ясного, что Джереми ни чуточки в Роуз не заинтересован. Хотелось найти способ, этого факта не оглашая, оспорить его, заверив подругу, что интересней ее женщины меж собравшихся нет, что не видеть этого может только сущий болван, идиот…

– Потрясающе пресный тип. Понять не могу, зачем ты хотела, чтобы я с ним познакомилась. Скажи, тебе не придется ведь провести с ним все Рождество? – “Это не то, не могу я найти правильные слова”, – Летти поняла это сразу, только закрыв рот.

– О нет, у него родня тут, под Галифаксом, но они будут на всех вечеринках, ты понимаешь ведь, Новый год.

– Ну, я тоже на них буду. Так что не трать свое время на… на таких, как он.

Роуз уставилась в пол, и Летти ощутила, что ту бьет дрожь, как будто стойкая женщина, которая прежде была опорой ей, Летти, рассыпается под действием подземных толчков. “Держись, не падай, – подумала Летти, – только не ты”. И речь не только о браке или мужчинах – немыслимо, чтобы Роуз, самостоятельную, независимую Роуз подкосил такой вздор!

– Скажи лучше, милая, как ты здесь? С мамой и папой. Все в порядке? Иногда твои письма меня тревожат…

Летти в самом деле искренне волновало, как Роуз живется. Но спросила она об этом еще и затем, что хотела сменить тему. Признание в том, что проблема имеется, легче вынести, когда та сформулирована и произнесена вслух, тогда, возможно, она сможет чем‐то помочь.

– Ну, ты же знаешь. Здесь довольно странно без Берти. – Роуз взглянула на нее с неестественной, нарочитой улыбкой, противоречившей влажному блеску глаз. – Мы, мама, папа и я, мы, в основном, жизнерадостно делаем вид, что друг друга не видим. Это если честно, моя дорогая. Но я много и подолгу гуляю. И занимаюсь садом. Пока что просто планирую – но это планы с размахом!

– Правда? С этим… как его там… садовником?

– Да, он занимается этим столько лет, что у него нет ни одной свежей мысли, и он даже рад, похоже, что я проявляю участие. Я хочу многие клумбы переделать к весне и даже, знаешь ли, вмешаться в пейзаж. Поправить бордюр из кустарника, чтобы лучше обрамить вид. Высадить небольшую рощицу у беседки. Это держит меня на плаву. Есть о чем думать… прилагать руки…

– Делать что‐то свое?

– Да, именно так. Это моя сфера влияния!

– У тебя всегда должна быть сфера влияния. Ты хороша на командных должностях, помнишь? Я вот думаю, неплохо было бы поручить тебе всю эту чертову страну. Или Йоркшир хотя бы.

– О, Летти, дорогая, я думаю, это скорее твоя задача. А теперь скажи мне: ты примкнула к лейбористкам в Лондоне, ты ведь обещала, что сделаешь это при первой возможности, или к фабианцам, или к кому‐то еще из тех, кто всерьез участвует в агитации?

Но тут раздался визг, и две самые давние из подруг Роуз обрушились на них вихрем мехов, поцелуев и подарков, перевязанных бантом. Обе дамы были отъявленные снобки, и при каждой встрече с ними Летти сталкивалась с тонко выверенной комбинацией притворной любезности (“Какая брошечка! Где вы ее купили?”) и снисходительного пощелкивания по носу, неизменно оставаясь с чувством, что ее вежливо выбросили за борт.

Но на этот раз их прибытие спасло ее от нежеланных расспросов. Потому что не хотелось Летти признаться Роуз в том, что ни в какие группы в Лондоне она не вступила. Со всей искренностью она намеревалась посвятить себя социализму и так же рьяно, как Берти, ходить на митинги и дебаты, но в те несколько раз, когда он брал ее с собой, она была выбита из колеи тем, как мужчины, обсуждая что‐то при ней, говорили через ее голову, откровенно считая ее хорошеньким, но бессловесным приложением к мужу. А уж воспоминание о единственном собрании дам-лейбористок, которое она посетила, по‐прежнему вызывало у нее дрожь неприятия.