Тамерлан. Война 08.08.08 - Азад Гасанов

Васико наблюдала за выдвижением ордынцев с берега, а с другого конца равнины за выступлением своих подданных наблюдал хан Каганбек. С высокого места на пригорке по среди мари, где он стоял в окружении своих есаулов, численное превосходство его войска виделось еще отчетливей, но это его почему-то не радовало. Он хранил печальный вид.

«Да, людей у меня немало, но это мало что решает. Молодой гурган очень удачно расположил свои незначительные силы. Чтобы достать его, надо войти в узкую горловину меж двух холмов, туда, где я буду лишен маневра. Бесспорно, юноша смышлен. Видно, что-то перепало сыну от отцовых талантов».

Он направил свое войско в горловину и теперь с печальным видом наблюдал за его движением. Да, ловок, смышлен сынок у хромого Тимура. Сколько его воинов погибнут, пока пробьются сквозь ряды мечников, выставленных спереди. Сколько удальцов насадятся на копья копейщиков, поставленных сзади. Кроме того, гурган посадил на склонах двух холмов отряды лучников. Сколько всадников их стрелы снимут с седел, прежде, чем удастся достигнуть цели. И удастся ли? Да, молодой гурган, совсем еще мальчишка, принудил старого, опытного хана к действиям, не сулившим выгод. Он оставил его без выбора.

Правда, оставался один выход, и вполне надежный. Хан Каганбек мог уклониться от боя. Уйти по мари, выйти в степь и раствориться в его бескрайних просторах. Что было бы плачевно для гургана – он бы не выполнил отцовский наказ.

Но, слишком уж велик был соблазн разбить наследника хромого Тимура. Пока тот стоит малым числом, вмять его отряды, захватить мальчишку в плен и вытребовать у Тимура выкуп за жизнь возлюбленного сына: вернуть отторгнутый от его улуса Хорезм; вытребовать отказ в протекции Тохтамышу, которого хромоногий злодей настойчиво продвигал на трон Белой Орды в обход его, Каганбека, законных наследных прав; и добиться прощения за дерзкий набег на Азербайджан, где находились любимые пастбища Асака Темира, из-за которого, в сущности, и разразилась эта война.

Каганбек начал атаку всей своей мощью, оставив в резерве только пол тумена. Большего и не требовалось. Скрыть резервы он не мог: он строился на виду у противника, на плоской равнине, и был весь, как на ладони. Держать большой резерв, чтобы поддержать основное направление удара, тоже не имело смысла, так как направление было только одно – через горловину, а атаки по склонам, которые он предпринял, всего лишь дефиле, призванные отвлечь на себя силы врага.

Да, спору нет, двинувшись широким фронтом по склонам и спустившись с перевала, можно было разом охватить всю ложбину. Тогда бы молодому гургану не оставалось бы ничего другого, как вскинуть руки и молить о пощаде. Но мальчишка посадил на вершинах лучников. И каких лучников!

Если бы он воевал, скажем, с Баязетом или с урусами или с франками, закованными в броню, он бы именно так и поступил. Его отчаянные барсы на резвых скакунах взлетели бы на вершины без особых помех и очень скоро сокрушили бы врага. Пусть тысяча его воинов полегла бы при этом, но это была бы недорогая плата. Однако, сегодня, против него стояли лучники Мавераннахра – степняки, такие же, как он. Это были воины, которые с малолетства учились держать лук. Они целились с руки и били без промаха. Они использовали роговые луки, обладающие несравнимой ни с чем упругостью, и тетиву из овечьих черев, не боящуюся влаги и небывалой прочности. Стрела, выпущенная из такого лука, пробивает кожаный панцирь с пятисот шагов и стальную броню – с трехсот. Это были несравненные конные лучники, такие же, как лучники его войска – воины степей.

Все они были наследниками боевых традиций Чингизхана. Того, кто оставил им в наследство закон Яссы и огромную империю, включающую в себя бесчисленное количество завоеванных стран. Двести лет его наследники сохраняют империю и расширяют ее пределы. Но воюют воины степей все больше между собой. Почему? Да, потому что нет на поле брани ратников могущественнее, чем наследники Чингизхана, нет врага достойнее, чем они – воины степей!

Так что всерьез атаковать по склонам, по меньшей мере, глупо. Такие лучники с удобных позиций на вершине положат половину войска, пока оно будет карабкаться вверх, а половину изранят. И что он будет делать с этим увечным бойцами? Как ему потом воевать гургана с ополовиненным войском? У того в ложбине верховые ратиборцы, все батыры, как на подбор, которые рубят с плеча и в седле сидят так прочно, словно проросли в него корнями. Это степные наездники равных, которым нет в мире. Их лошади управляются без команд, улавливая самое малейшее движение всадника. Они в бою топчут врага копытами, кусают за гривы чужих коней, сшибают грудью. А о копьеносной коннице гургана лучше не вспоминать. В атаке она подобна тарану, в обороне, если ее строй встанет неподвижно, ощетинившись копьями – стене, не опрокинуть ее израненным, ополовиненным войском, нечего и мечтать.

Так что единственно верный путь: пока войско цело и полно сил, навалиться всей мощью в центре и постараться пробиться через горловину. В конце концов, и они, и мы сделаны из одного теста, и чья возьмет только Аллаху известно. Но за нами численный перевес.

Как задумал хан Каганбек, так и поступил. Двумя туменами ударил в центре, по три тысячи пустил по склонам с двух сторон от горловины, и пол тумена оставил в резерве.

Лобовые кавалерийские сшибки – это небывалая редкость на войне. Ее допускают только неумелые полководцы по невежеству или из малодушия – бросают своих воинов в рубку, чтобы в их крови утопить свою растерянность и неверие в победу. Или в тех случаях, когда нет иных тактических решений. Так что это сражение в самом своем зародыше стало особенным и редкостным.

Отряды Каганбека в центре атаковали лавой. При таком строе бойцы двигаются на значительном расстоянии друг от друга. В сравнении с атакой сплоченным строем, такая теряет в жесткости, и не рассчитана на то, чтобы опрокинуть ряды противника. При атаке «лавой» главная ставка делается на единоборцев. При столкновении целостность строя атакующих войск распадается, и бойцы каждый сам по себе просачиваются в гущу противника. Казаган выбрал этот прием с тем, чтобы в полной мере использовать свой численный перевес. Если бы он согласился на жесткую атаку, то против его бойцов в передней линии было бы ровно столько же бойцов в передней линии противника. А в случае с проникающим нападением, когда рубка происходит в свалке, на одного гургановского воина придется три его жигита. Именно в таких боях богатыри добывают славу. О них потом слагают песни, на них потом равняется молодежь. И в сече вокруг богатырей собираются ратники попроще. Они служат им тылом, они защищают их с флангов. А богатыри прорубаются все дальше в гущу.

Впереди Каганбек пустил черкесов, отчаянных головорезов, не знающих, однако, стойкости – их Каганбеку было не жалко. Его жигиты двинулись за ними. Пока сближались, пускали стрелы. А стрелы врага принимали черкесы.

Черкесам же некуда было деваться, только идти вперед. Отступить они не могли – на них давили сзади. Ускользнуть в сторону тоже не имелось возможности – фланги стерегли мечники Каганбека. И чтобы спастись от стрел гургана они должны были мчаться вперед с тем, чтобы как можно быстрее сократить расстояние до длинны вытянутой руки и меча в захвате.

И вот, наконец-то, сшибка. Войско Каганбека с отчаянным воплем врезалось в строй сабельщиков гургана. Началась рубка. Самые прославленные батыры продвинулись вперед. Они должны были проткнуть тело врага и вцепиться в мясо.

Пока сближались, выкрикивали ураны. Когда столкнулись, завопили «Ур!». А как только сеча завязалась, призывы смолкли. Заговорили сабли. Поле боя заполнилось лязгом и звоном стали.

Его богатыри вгрызлись в плотный строй противника. Сначала ручьями просочились в него, а потом распались на горстки и стали расширять вокруг себя пространство. Вот уже почти половина войска протолкнулась в гущу врага. Другая пока не вступила в дело. Но не давила на передних, чтобы не теснить их. Проявляя терпение. А терпение, как известно, суть мужества.

Но все-таки медленно. Медленно продвигалось войско. Невыразимо медленно.

В верховой рубке наступает момент, когда все теряет смысл. Когда сеча разом превращается в бессмысленное побоище. Когда рубят, давят, топчут без разбора и своих, и чужих. Подобное наступает в тот момент, когда иссякает терпение. Нет, не у воинов. В своих жигитах он был уверен. И не у воинов гургана. Человек, под каким бы знаменем он ни бился, в какую бы кровавую сечу не ввязался, пока он в рассудке, всегда различит своих от чужих. Он держится за своих, чтобы с ними одолеть врага, и тем защитить свою жизнь. Свою и своих товарищей. Потому что и товарищи, сокрушая врага, защищают не только себя, но и его. Это первая заповедь войны: убивай, чтобы тебя не убили. И вторая: выручай товарища, чтобы он выручил тебя. У человека даже в самой страшной сече достает терпения и мужества не терять рассудок и блюсти два этих основных закона. Но у лошадей такой меры терпения нет.