Иван Грозный: Кровавый поэт - Александр Бушков

    - Если выведешь из леса побыстрее, получишь княжеский титул и урочище Глины…

    После этого обещания, пользуясь словами Тургенева, «Гавриле в тот же миг понятственно стало, как ему из лесу-то выйти». Насколько достоверна эта история, сегодня уже установить невозможно. Как бы там ни было, князья Глинские в Литве были в большом авторитете. Литва и Польша в то время еще не объединились юридически в одно государство, но польский и литовский престолы уже пребывали в одних руках. Так вот, Михаил Львович Глинский долго был фаворитом Великого князя Литовского и короля Польского Александра. Но потом Александр умер, а у нового короля (и великого князя Литовского) Сигиз-мунда уже имелись свои фавориты. Глинского живенько отодвинули на второй план - да вдобавок некий магнат пан Забжзинский стал во всеуслышание говорить в сейме, что Глинский глядит на сторону - тайно переписывается с великим князем московским и собирается к нему уйти на службу.

    Глинский в суд за клевету подавать не стал - в те времена благородные дворяне, особенно в Польше, такие

    дела решали иначе. Михаил Львович собрал отряд сабель в семьсот (главным образом польско-литовских татар, у которых из-за своего происхождения он был в большом уважении), темной ночью налетел на имение Забжзинского и подверг всех присутствующих дружеской критике, в результате которой многие лишились голов, и в первую очередь хозяин. После этого Глинскому в Польше стало как-то неуютно, и он вскоре объявился в Москве, у Василия Иоанновича. Приняли его там охотно: князь был опытным военачальником, служил в нескольких странах Европы, был лично знаком с многими тамошними королями, а особенно его любил и жаловал император Священной Римской империи Максимилиан. Именно Глинский и подвигнул Василия к войне с польско-литовским государством, заверяя, что ляхи сейчас в большой слабости и расстройстве, а потому накостылять им будет нетрудно…

    Русские войска потянулись на запад и осадили Смоленск. Однако исконно православный, исконно русский город Смоленск, вроде бы стенавший под католическим игом, стал ожесточеннейшим образом сопротивляться русскому православному воинству…

    Как ни печально, но именно так все и обстояло. Смоленск в те времена давненько уже жил по «магдебургскому праву» и не хотел менять привычные вольности на нечто неизвестное, непредсказуемое. Вот и пришлось великому князю трижды его осаждать на протяжении двух лет, наняв иностранных пушкарей. Третья осада закончилась взятием города.

    Самое интересное, что после сдачи города никаких репрессий против его защитников не последовало. Главной причиной тому стали уговоры Глинского, советовавшего великому князю быть гуманнее. Но Глинский старался не человеколюбия ради, а исключительно ради собственной выгоды: вскоре же он начал упрашивать Василия отдать Смоленск ему во владение.

    Василий, человек умный, рассудил, что негоже отдавать «в частные руки» стратегически расположенный пограничный город - тем более даже не своему, исконному москвичу, а «политэмигранту», не особенно и надежному, по слухам. И отказал самым решительным образом: на всех, мол, городов не напасешься, самому мало…

    Разобиженный Глинский потихонечку сочинил слезное письмо польскому королю Сигизмунду, где каялся, что поступил неразумно, связавшись с московскими варварами, и просился обратно, обещая служить верой и правдой. Кто-то из приближенных Глинского в это письмецо заглянул краем глаза - и, проявив здоровую бдительность, кинулся сигнализировать в компетентные органы (которые тогда, как и многое другое, олицетворял своей персоною великий князь Василий).

    Князь, как любой на его месте, осерчал не на шутку: мы его, шантрапу приблудную, приютили, как человека, а он…

    Глинский ударился в бега. Его поймали и определили на нары. Собирались отрубить голову, но тут Михайла Львович выкинул оригинальный номер: обратился с покаянным письмом к митрополиту всея Руси, в коем слезно и прочувствованно излагал, что все его выходки - результат злонамеренного влияния католичества. Он, мол, хотя и называл себя много лет православным, на самом деле еще во времена студенческой юности, в Италии, спьяну перешел в католичество. Так что сам он ни при чем, это его «латинская вера» так испортила - а теперь он раскаялся и просит торжественно перекрестить его обратно в православие…

    Я же говорю, светлая была головушка! Европейски образованная… Митрополит если и не умилился, то, во всяком случае, живо этим делом заинтересовался, завязалась обширная переписка с великим князем, и в результате всей этой сумятицы казнить Глинского как-то забыли, и он в тюрьме прижился. Понятно, тюремная жизнь - не сахар, но оказаться без головы было бы еще хуже. В общем, Русь воевала то с Польшей, то с татарами, все были заняты до предела, и полузабытый Глинский задержался на зоне на двенадцать лет…

    А потом в его жизни, способной послужить сюжетом для дюжины авантюрных романов, снова произошел резкий поворот…

    В жизни государя Василия присутствовала, говорю без всякой насмешки, великая кручина. С супругой Соломонией он прожил чуть ли не четверть века, а детей все не было. Это и для обычного человека нешуточная трагедия, а уж для государя, оставшегося без наследника… Кому оставить все? Некому… Целая орава Рюриковичей и Гедиминовичей, видя такое дело, начинает в открытую поглядывать на престол с нехорошим хозяйским прищуром, а наследника нет, нет, нет!

    Что творилось на душе у Василия, остается только догадываться. Ничего приятного, конечно…

    Кончилось все тем, что царицу Соломонию постригли в монахини, - другой формы развода тогдашняя юридическая практика (не только русская, но и общеевропейская) как-то даже и не предусматривала. Если один из супругов уходил в монахи, отрешаясь таким образом от всего мирского, другой (другая) имел полное право вступить в новый брак.

    Сохранились сведения, что Соломония постригаться категорически не хотела, не чувствовала ни малейшей тяги к монашескому «подвигу». Доверенный боярин Иван Шигона, видя такое дело, от всей души приложил строптивую царицу нагаечкой и, как деликатно пишут летописи, «увещевал словесно». Характер «увещеваний» представить нетрудно. Соломония сдалась и пострижение приняла. Государь Василий, таким образом, в одночасье стал холостяком - и честно вам скажу, лично я ему не судья…

    Невеста появилась очень скоро - православная, знатного рода, юная княжна Елена Глинская, родная племянница все еще прозябавшего в тюрьме Михаила. О побудительных мотивах Василия не стоит долго ломать голову: портрет Елены давным-давно реконстурирован по черепу в строгом соответствии с методом профессора Герасимова. Штучная была красавица… Свадьбу играли торжественно, со всем размахом. Пожилой государь, без сомнения, к юной жене воспылал не на шутку, поскольку (за отсутствием в те времена пластических хирургов), дабы выглядеть моложе, совершил беспрецедентный по тем временам поступок: сбрил бороду.

    Дело даже не в том, что это противоречило исконным русским обычаям. Исторической точности ради разрешите доложить: в те времена со «скоблеными рылами» щеголяли исключительно гомосексуалисты - да простят меня ревнители тезиса о Святой Руси, но этой публики и тогда имелось изрядное количество (нет, понятно, конечно, что эту заразу к нам занесли с богопротивного Запада, кто бы сомневался!).

    Михайлу Глинского держать в тюрьме и далее было теперь как-то неудобно - царский родственник как-никак. Его выпустили, пожаловали кое-какое движимое и недвижимое имущество, душевно попросили более не изменять и даже пригласили ко двору. Неизвестно, что там думал Глинский, но более он и в самом деле не изменял - видимо, на старости лет решил остепениться. Двенадцатилетний срок на нарах - это, знаете ли, способствует устранению излишней шустрости в таких делах.

    А наследника все не было - хотя Василий наверняка прилагал к этому все усилия. Год, два три… Наследник не рождается. Венценосная супружеская пара принялась ездить по монастырям, усердно молиться о даровании дитяти…

    Тем временем по Руси поползли слухи, что Соломония, попав под монашеский плат уже беременной, в монастыре родила-таки ребенка мужского пола - и отдала его кому-то верному на воспитание. Легенда эта окажется удивительно долгой и живучей. Уже в двадцатом веке ее вновь пустят в широкий оборот - когда, вскрыв предполагаемую могилу ребеночка, найдут там богато одетую деревянную куклу. Возникнет даже красивая легенда о том, что ребенок не умер во младенчестве, а вырос, возмужал - и будто бы все зверства, все репрессии Ивана Грозного исключительно на том и основаны, что он много лет охотился за опаснейшим для себя конкурентом…

    Увы, версия эта аргументирована весьма слабо, поэтому всерьез и подробно я ее рассматривать не буду при всей ее романтической красивости. Лично мне представляется крайне маловероятным, что более двадцати лет царица не беременела, а потом вдруг - нате вам… Или «виновником торжества» был вовсе не законный муж Василий Иоаннович? Тоже плохо верится, чтобы пожилая уже женщина, угодив в монастырь, практически тут же стала крутить романы… Гораздо более вероятно другое объяснение: видя бездетность государя, кто-то из хитроумных бояр готовил «чудесным образом родившегося» наследника, распускал слухи о его рождении, быть может, и приготовил какого-то левого младенчика, чтобы потом объявить его законным, а себя - борцом за права «государева сына». Не столь уж необычный поворот сюжета, сдается мне… Но истину уже не установить.