Американская пустыня - Персиваль Эверетт

– Мисс Бекер, я здесь и беседую с вами. Способен ли на такое покойник?

– Ну, право, не знаю, – отозвалась Барби Бекер. – Ведь ваша голова действительно была отделена от тела. Мы видели это своими глазами, в записи.

– Поверю вам на слово, – сказал Тед. – Тем не менее я сижу здесь и разговариваю с вами, правда?

– Стало быть, вы живы?

– А вот это вы мне скажите, – Тед изобразил улыбку, – можно ли отрезать человеку голову так, чтобы он остался жив.

Барби Бекер наклонилась к Теду и шепнула:

– Перестаньте отвечать вопросом на вопрос. – И, вновь вернувшись к интервью, осведомилась: – Ваше воскрешение, назовем это так, вызвало массовые беспорядки на улицах Лонг-Бич. Что вы можете сказать по этому поводу?

– Я этих беспорядков не видел. Серьезные беспорядки?

На шее Барби Бекер, словно веревки, обозначились жилы.

– Прекратите. – И тут же: – Как вы воспринимаете шумиху вокруг вас?

– Зачем вы солгали полиции про мою дочь? – спросил Тед.

– Мистер Стрит! – пожаловалась Барби Бекер.

– Вы лгунья, мисс Бекер? – спросил Тед.

От лица Барби Бекер отхлынули все краски – какой бы уж там вакуум ни поглотил ее пигменты, макияж он тоже вобрал, так что теперь она напоминала привидение. Отдельные части ее рта двигались, но безо всякого ощутимого эффекта.

– Вы солгали про мою дочь, это я знаю, но как насчет всей прочей лжи? Как вы впоследствии объяснили мужу, что на самом деле вовсе не беременны? А Синди Куллер действительно заболела в тот день, когда вы ее замещали – помните, двадцать лет назад, ваше первое выступление в эфире? Как часто вы лжете самой себе? Когда вы смотритесь в зеркало вечером, перед тем, как ложиться спать, вы правда верите, что утром морщинки исчезнут?

В комнате воцарилось мучительное безмолвие: тишина и впрямь мертвая, иначе и не скажешь, вот только воскрешать ее никто не спешил. Барби Бекер, призвав на помощь свой многолетний деловой опыт, свой профессионализм, свое стальное самообладание, произнесла:

– Вы подлец.

И, закрыв лицо ладонями, зарыдала.

– Нет, мадам, я был подлецом, – отозвался Тед. – Я был в точности такой, как вы, и наверное, именно поэтому я столько всего про вас вижу. Я вовсе не собирался быть жестоким – только правдивым. Правда – это для меня что-то новенькое. – Тед оглянулся на кинокамеру, отмечая, как ликует продюсер и как он счастлив дать лицо Теда крупным планом. – Я не знаю, жив я или умер. Я слыхал, будто снимки не лгут. Я видел снимок моей головы на земле. Но – вот он я. Возможно, снимок все-таки солгал. А возможно, лгут ваши снимки. Возможно, я вовсе не сижу здесь и не беседую с вами. Однако сам я не лгу. Больше я не лгу. Пожалуйста, оставьте в покое меня и мою семью. Я прошу работников телевидения покинуть наш дом. И прошу вас: попытайтесь обрести собственные жизни.

– Снято, – подвел итог продюсер. В комнате загремели аплодисменты. Тед оглянулся на жену: Глория улыбалась ему так, как никогда прежде. Барби Бекер по-прежнему рыдала, не отнимая ладоней от лица. Тед положил руку ей на плечо, но она отпрянула от его прикосновения и вскочила: ее лицо ее было все в полосах от потекшей туши.

– Не прикасайся ко мне, дьявол, – процедила она. – Ты погубил меня.

Тед, не ответив ей ни словом, отцепил от себя микрофон и подошел к Глории и детям. В отличие от всех прочих присутствующих (за исключением Барби Бекер), он был не столько очарован своей краткой и сдержанной речью, сколько поражался своей способности одновременно ощущать эмоции настолько всепоглощающие и несопоставимые: глубокую любовь к семье, острую потребность знать, что его близким ничего не угрожает, и ужас перед опасностями, подстерегающими близких за пределами домашних стен.

Книга II

Глава 1

В былые времена, ежели кого, например, ловили на том, что он с кем-то не с тем спит, или растратил государственные средства, или, не дай Боже, умер и снова воскрес – так он мог просто-напросто переехать в другой город и начать жизнь сначала; возможно, сменив профессию и имя. А теперь, думал Тед, даже если средства массовой информации и оставят его в покое, так его физиономия уже запечатлелась намертво в умах людей всего мира. Ох уж это бесконечное, монотонное, пресное обитание в общественном сознании, что представляет собою лишь множество отсеков для хранения бесполезных образов и бессмысленных, никчемных синаптических событий!

Народу, вставшего лагерем перед их домом, вроде бы поубавилось – самую малость. Однако мысль о том, что хоть кто-то устал и сдался, вселяла надежду.

Пока Глория укладывала детей спать, Тед, устроившись на диване в гостиной, тупо глазел на газетное сообщение о своей смерти. Никакого некролога не было, лишь бесцветное, безо всяких изысков, объявление, размещенное похоронным бюро; скорее реклама, нежели что иное. Ну и ладно, имя не переврали – и на том спасибо. Тед прикинул, не подняться ли наверх и не поцеловать ли малышей на ночь, но решил, что по крайней мере на сегодня воздержится. Он слышал, как Глория пожелала Перри «сладких снов», затем закрылась дверь, затем раздался щелчок – это снова включили лампу. Перри читал ночами и думал, что никто об этом не знает; знали все, в том числе и Тед, несмотря на его вечную поглощенность самим собой.

Глория сошла вниз – и присела рядом с Тедом. Глянула на развернутую газету. Тед поспешно сложил ее вдвое.

– Странная штука жизнь, да? – проговорила Глория. Стриты поглядели друг над друга и рассмеялись над ее сдержанностью. – Тед, я хочу спросить у тебя кое-что; пожалуйста, скажи мне правду.

– Хорошо.

– Куда ты ехал, когда попал в аварию? – Глория глядела мужу в глаза так, словно заранее знала ответ, а искала всего лишь подтверждения.

– Я ехал покончить с собой, – промолвил Тед. – То есть мне так кажется.

– О. – То, что Глория ожидала чего-то подобного, боли отнюдь не убавило. – Ты был настолько несчастен?

– Наверное. Не из-за тебя, конечно. – Тед на мгновение задумался. – Нет, вру. Но то, что я был с тобою несчастен, вина моя. Просто я сам себе не нравился. И был с тобой несчастен, потому что ты заставляла меня посмотреть в лицо правде.

– Тед, – проговорила Глория, накрывая его руки своими.

– Я – неудачник, Глория. Черт, я даже умереть толком не способен. – Тед рассмеялся. – Я сам себе назначил встречу с суицидом – а до места так и не доехал; умер по чистому недоразумению. Но и тут подкачал, не получился из меня приличный покойник. Ты только посмотри, что вокруг из-за меня творится.

На глаза Глории навернулись слезы.

Тед словно со стороны услышал свой жалостный голос, который сам же всегда презирал, – и опомнился. Он рефлекторно соскользнул обратно в былую раковину эгоцентризма и самопотакания. Его затошнило от отвращения, – но по крайней мере теперь Тед отслеживал, что происходит. И понимал, что самоусовершенствование – великий труд.

– Извини, Глория. Это во мне прежнее «я» заговорило. Сейчас-то я вижу куда яснее. Я знаю, что люблю тебя. Я всегда тебя любил. Просто по душевной слабости никогда этого не выказывал и не признавал. Знаешь, я ведь не такой плохой человек, просто ужасно ленивый.

– Последние несколько лет дались непросто, – призналась Глория.

– Извини. – Тед погладил волосы Глории и вспомнил те времена, когда седины в них не было вовсе. – Знаешь, а мне нравятся седые волосы.

– Ты шутишь.

Тед покачал головой.

– Правда, нравятся. Очень сексапильно.

– Я не выгляжу старой?

– Ты выглядишь старше. – Тед потеребил воротник и пощупал швы.

– А знаешь, не так это плохо – когда отключены все телефоны, – заметила Глория, уютно прижимаясь к мужу.

Она прильнула теснее – и Тед вспомнил, как во времена своей интрижки просто-таки умирал со страху; стоило Глории подойти ближе, как он вздрагивал и порывался дать деру, терзаясь, конечно, сознанием вины, но скорее из опасения, что Глория как-нибудь почует соперницу, если не ее духи или крем для лица, то запах тела, слюны, вагины. И, разумеется, она и чуяла, причем всякий раз. Только никогда ничего не говорила, обманывала сама себя, больше доверяла мужу, чем собственным ощущениям.

Глория, похоже, заснула. Он искупит все, в чем виноват перед нею, искупит перед детьми и самим собою, даже если на это уйдет вся оставшаяся ему жизнь… И тут его осенило. А много ли жизни ему осталось? Будет ли он жить вечно или на самом деле уже мертв? Неужто он что-то вроде курицы с отрубленной головой, которая бегает себе по скотному двору, приводимая в движение разве что напором нервных импульсов?

Он так и остался сидеть на диване – не спал, но и не бодрствовал. Глаза его были закрыты.

На следующее утро Тед, опустившись на колени, воткнул телефонный шнур в розетку под столом в прихожей. Телефон тотчас же зазвонил; некоторое время Тед просто стоял и глядел на него. Затем снял трубку – это была сестра.