Старина Кох. Почему чахотка занимает наши умы, сердца и легкие - Антон Сергеевич Винокуров
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Позже в письмах к Милене Есенской Кафка описывает тот эпизод с кровотечением совсем иначе. Видно, что факт болезни им уже полностью принят, что он уважает и даже лелеет ее как часть себя: «…серьезное заболевание легких (более или менее поврежденные легкие сейчас у половины Западной Европы), знакомое мне самому вот уже три года, принесло мне больше блага, чем зла. Года три назад это началось у меня посреди ночи – пошла горлом кровь. Я встал с постели (и это вместо того, чтобы остаться лежать, как я узнал позже из предписаний), случившееся меня взбудоражило, как всё новое, но, конечно, немного и перепугало; я подошел к окну, высунулся наружу, потом прошел к умывальнику, походил по комнате, сел на кровать – кровь не переставала. Но при этом я вовсе не был несчастен – ибо через некоторое время я почему-то ясно вдруг осознал, что после трех, да нет, четырех лет бессонницы я впервые – если, конечно, перестанет идти кровь – смогу заснуть. Вскоре всё прекратилось (и с тех пор не возвращалось), так что остаток ночи я спал спокойно».
Журналистка Милена Есенская была очередной эпистолярной возлюбленной Кафки (их письма также опубликованы). В отличие от Фелиции, Милена была для Кафки достойным собеседником: энергичная, образованная и эпатажная, она вовлеклась в его игру в «роман в письмах» на несколько лет, а лично встречались они лишь дважды.
При жизни Кафка печатался очень мало, в основном потому, что сам был недоволен результатами своих трудов. В 1924 году у Кафки стремительно прогрессирует туберкулез гортани, он почти не может принимать пищу, но работает до последнего. Срочно готовится к печати его сборник «Голодарь» (это символично, хотя заглавный рассказ был опубликован за два года до этих событий – он повествует о голодающем профессионально артисте в цирковой клетке). Рассказы и романы Кафки сложны для понимания и потому имеют множество интерпретаций. И все-таки попробуйте разглядеть в этом фантасмагоричном клубке человека – слабого, талантливого, по-своему жаждущего любви, живущего вопреки всему, хотя жизнь его давно уже стала неотделима от физических страданий.
Корней Чуковский
(31.03.1882‒28.10.1969)
Вполне возможно, что Корней Иванович Чуковский (настоящее имя – Николай Корнейчуков) и не стал бы знаменитым детским писателем, если бы не дочь – Мурочка Чуковская.
Николай был довольно успешным публицистом, критиком и литературоведом, работал во многих известных петербургских журналах («Нива», «Весы», «Сигнал» и т. д.). С 1905 года Чуковский жил в Куоккале (ныне Репино Ленинградской области), где сблизился с Ильей Репиным и познакомился с Александром Куприным, Владимиром Маяковским, Алексеем Толстым и другими видными писателями.
Корней Чуковский с дочкой Мурой. 1925
У Чуковского было четверо детей, но в «детскую тему» он погрузился лишь незадолго до рождения младшей дочери Марии (Муры), а самые известные его стихи и поэмы увидели свет, когда ей было три года.
«Мойдодыр», «Тараканище», «Муха-Цокотуха» – произведения, разумеется, не просто детские: они полны и политической сатиры, за что Чуковский неоднократно подвергался жесткой критике «официальных» литераторов. Эти гонения кончились отречением автора от своих лучших произведений в 1929 году.
Так или иначе, его сказки и стихи гениальны, а музой писателя была Мура – талантливая девочка с живым воображением, лучший друг и слушатель отца, и тоже поэтесса.
Впрочем, стать настоящей поэтессой ей было не суждено. В том же 1929 году, в девять лет, она заболела генерализованным туберкулезом (в дневниках упоминается поражение костей ног и глаз). После долгого обследования решено было отвезти девочку в санаторий в Алупку, ведь других методов лечения, кроме питания и климата, тогда еще не было.
Отец горестно описывает положение дел в санатории: «Лежит сиротою, на сквозняке в большой комнате, с зеленым лицом, вся испуганная. Температура почти не снижается. Вчера в 5 час. 38, 1. Ей делают по утрам по три укола в рану – чтобы выпустить гной, это так больно, что она при одном воспоминании меняется в лице и плачет. Воспитательниц в санатории 18. Все они живут впроголодь – получают так называемый “голодный паек”. И, естественно, они отсюда бегут. Вообще рабочих рук вдвое меньше, чем надо. Бедная Мура попала в самый развал санатория».
На самом деле этот костный санаторий, выстоявший в голод и войну, даже на тот момент считался образцовым во всей стране, им руководил известный врач Пётр Изергин.
Вот еще заметки Чуковского о санатории: «Да они и вправду цыгане: живут табором, на воздухе, чуть ли не в шатрах и, как это ни странно, кочуют. Их кровати перемещаются на открытой площадке, под тентом, и лежат они на сквозняке нагишом, а рядом с площадкой есть здание, или, вернее, коробка из тонкой фанеры с широчайшими, вечно раскрытыми окнами, куда их переносят лишь глубокою осенью, лишь в особо холодные дни. Даже в ноябре они с утра до вечера живут на ветру, только к ночи переселяются в свой коробочный дом».
Действительно, метод лечения солнцем и воздухом был очень распространен в санаториях, и в архивах можно найти фотографии даже более поздних времен, после Второй мировой войны, на которых совсем маленькие дети, закутанные в специальные спальники, лежат на кроватях посреди пушистого снега.
В 1929 году Чуковский публично отрекся от своих сказок: «Я писал плохие сказки. Я признаю, что мои сказки не годятся для строительства социалистического строя. Я понял, что всякий, кто уклоняется сейчас от участия в коллективной работе по созданию нового быта, есть или преступник, или труп. Поэтому теперь я не могу писать ни о каких “крокодилах”, мне хочется разрабатывать новые темы, волнующие новых читателей. В числе книг, которые я наметил для своей “пятилетки”, первое место занимает теперь “Весёлая колхозия” [Не создана. – Прим. авт.]».
Через тридцать лет Чуковский запишет
