За державу обидно - Александр Лебедь

Для меня это все было внове. И вообще с момента пересечения границы и примерно еще в течение недели меня не оставляло странное двойственное ощущение: с одной стороны, я попал в какую-то восточную сказку (правда, с явными следами войны с использованием современных средств), а с другой стороны, вроде как нахожусь на съемках кинофильма и в роли далеко не статиста. Ощущение довольно опасное, потому что надо твердо стоять ногами на нашей грешной земле, чтобы прямым ходом не попасть на небеса.

Интересно, что ощущение это было не у меня одного. И часто бывало, что тот, кто не успевал выйти из сказочного восприятия окружающей действительности, отправлялся домой в цинковом обрамлении в «черном тюльпане». Как в песне:

В АфганистанеВ «Черном тюльпане»С водкой в стаканеМы молча плывем над землей…

Боевое сколачивание

Как я уже отмечал, полк наш базировался на аэродроме Баграм, что было чрезвычайно удобно. Самолет приземлился, свернул на рулежку — и вот он, полк.

Самолет встретил сам командир полка подполковник Юрий Викторович Кузнецов. Это был человек среднего роста, коренастый, плотно сбитый, холерик по характеру. Как про него говорили, даже если он с места на место перекладывал ложку, то делал при этом не менее 12 тысяч лишних движений. Вдали от Родины я ожидал любой встречи, но такого предвидеть не мог. Кузнецов с прямотой римлянина выложил, что мое появление для него неожиданно и совсем не в радость, ибо он планировал назначить на эту должность начальника разведки полка Володю Никифорова, а тут я возник!..

Командир полка пошел дальше и превентивно меня обидел, заявив, что все офицеры из училища и учебных подразделений тоже учебные, с дырочкой (по аналогии с учебным автоматом).

После всех этих неприятных откровений Кузнецов вызвал моего предшественника, готовящегося к замене по состоянию здоровья майора Рембеза и дал трое суток на прием и сдачу дел и должности. И я пошел принимать батальон, полный решимости доказать, кто я есть на самом деле. Но… опять все мои планы рухнули, как карточный домик. Во-первых, выяснилось, что 1-й батальон 345-го полка, которым мне предстояло командовать, вошел в Афганистан еще в июне 1979 года по просьбе Амина для охраны аэродрома «Баграм» и с тех пор поотделенно и повзводно занимал оборону вокруг аэродрома по периметру протяженностью около 18 километров. Увольнялись в запас солдаты, формально сведенные во взводы и роты, а фактически не знающие друг друга. Не связанные никакими совместными боевыми задачами, солдатским братством, люди, как правило, находившиеся на позициях охранения по б — 8 человек, не знали друг друга и не были единым боевым подразделением.

Находились люди в тяжелых условиях, в примитивно оборудованных блиндажах и окопах. Леса в Баграме не было вообще, и приходилось строить блиндажи из чего попало, присыпая слегка землей, чтобы потом не завалило. Ни о каком классическом приеме батальона, организации в нем боевой подготовки не могло идти и речи. Во-вторых, даже приемку такого хозяйства пришлось разнести на пять дней. Выяснилось, что теоретические и практические понятия акклиматизации не совпадали. На второй день меня «завалило», и в рабочее состояние я пришел только на пятый. Но все кончается, и хорошее, и плохое. К исходу пятого дня я оклемался и, как всякая порядочная новая метла, взялся мести по-новому — наводить в батальоне порядки соответственно моим взглядам.

Дело это продвигалось с трудом, со скрежетом. Прокомандовав восемь лет курсантами, я привык к другому уровню взаимоотношений. Курсанты были гораздо грамотнее, в основе своей вежливые и, как правило, хитрые, мудрые, с ними взаимоотношения строились на интеллекте. Здесь же интеллектуальный уровень был ниже, и сами тяжелые условия службы наложили свой отпечаток: народ подобрался бандитистый и к моим педагогическим приемам, замешанным на курсантских дрожжах, невосприимчивый. Там я по-настоящему в первый раз осознал древнюю как мир истину, что бытие определяет сознание. Выяснилось, что и материально-бытовое и финансовое обеспечение вверенного мне батальона оставляет желать лучшего. Достаточно сказать, что если любой командир хозвзвода провозит 18 километров супчик в полевой кухне по дивным афганским дорогам, то уже к 10–12 километру трудно понять, что это такое и из каких ингредиентов это варево состоит. Бессистемное посещение бани, а иногда и непосещение, отсутствие постельного белья, а там, где оно было, бессистемная замена, естественно, привели к массированному нашествию вшей. Взялся я первым делом решать эти вопросы, так как если солдат живет по-человечески, то и служба идет по-человечески, а если как свинья…

Здесь необходимо отвлечься и рассказать об одних сутках, проведенных мною в Кабуле. В начале декабря до меня дозвонился мой брат, капитан Алексей Иванович Лебедь. На тот период он командовал разведывательной ротой 103-й воздушно-десантной дивизии. В Афганистан он входил в числе первых, добросовестно провоевал два года. За многочисленные бои был удостоен ордена Красной Звезды и медали «За отвагу», что дало ему основание называть себя «Отважный Лебедь».

По всеобщему признанию, был достоин много большего, но характер у брата строптивый, прямой. Таких тогда из списков награжденных вырубали пачками.

Брат сказал, что очень рад слышать меня на благословенной афганской земле, еще больше был бы рад видеть, потому что он заменяется, а я остаюсь. Как там дело пойдет дальше, неизвестно, все под Богом ходим. Я признал справедливость его слов и пообещал в ближайший день-два прибыть в гости.

Командир полка, которому я изложил просьбу, что-то там немного побурчал по поводу несвоевременности, но в ситуацию, тем не менее, вник и щедрою рукою выделил мне сутки времени.

От Баграма до Кабула недалеко — 50 с небольшим километров по дороге. Но в Афганистане 50 километров это много, чтобы подраться, за 50 километров ездить не надо. Отойди от полка в любую сторону на 2–3 километра и дерись, сколько хочешь. Потому командир полка порекомендовал проделать эти 50 километров по воздуху. Я прихватил автомат, четыре магазина, две гранаты, две бутылки водки и отправился на контрольно-диспетчерский пункт (КДП). Мне повезло. Диспетчер, разбитной и по некоторым признакам не совсем трезвый прапорщик, ткнул пальцем в окно: «Вон он, АН двенадцатый, с военторговским газоном через час на Кабул пойдет!»

Военторговский ГАЗ-66 уже был загружен в самолет. Вокруг самолета клубилась живописная толпа человек в пятьдесят. В толпе было все: женщины в чадрах, бородатые аксакалы в чалмах, дети всех возрастов, козы, куры, котомки, мешки, ящики. Техник и «правак» (правый второй пилот) размещали эту публику в самолете. Как они там рассчитывались, не знаю (по-видимому, рассчитывались хорошо), но летуны садили народ охотно, покрикивая беззлобно, в случаях если, скажем, какая-то коза пыталась оказать сопротивление посадке или обвешанный многочисленными мешками дед начинал, как кегли, сшибать стоящих вокруг ребятишек.

В конце концов это гомонящее, блеющее и кукарекающее сборище расселось, рампа закрылась, самолет взлетел. Через 40 минут мы приземлились на аэродроме в Кабуле. На той же военторговской машине я добрался до крепости Бал-Хисар, где располагалась дивизия вообще, и разведрота, которой командовал мой брат, в частности. И сразу окунулся в какую-то совершенно новую, необычную, я бы сказал, дикую атмосферу. В дивизии шла массовая замена. Это была первая массовая замена. Навоевавшись за два года до икоты, офицеры и прапорщики встречали своих прибывающих из Союза товарищей радостно и возбужденно. В ВДВ друг друга практически знают все. Одна кузница офицерских кадров — Рязанское училище, одна школа прапорщиков. Встречали, делились новостями, обменивались приветами и пили за встречу, за солдатскую удачу, за здоровье. Поминали погибших общих товарищей. С каждой новой рюмкой нездорово-радостное возбуждение возрастало на глазах. Никаких сдерживающих факторов практически не было. Менялись и командиры, и политработники. Возбуждение в равной степени коснулось всех, и какой-нибудь замполит полка или батальона, который бы еще вчера долго и упорно разбирался по поводу употребления спиртных напитков, сегодня, хватив с братом по партии, был лоялен ко всему и вся.

В роте у брата, как он объяснил, было сразу семь праздников. Менялся начальник разведки — раз; прибыл новый — два; менялся командир роты (то бишь мой брат) — три; прибыл новый ротный — четыре; в роту взамен погибших прислали двух лейтенантов — командиров взводов — пять, шесть; и у старшего техника роты, здоровенного, лысого, мрачного детины по имени Эдик, был день рождения. По этому случаю в ротной канцелярии, которая служила одновременно и местом отдыха, был накрыт соответствующий стол.