История одной любви - Нотэ Лурье

К театру мы подошли за пять минут до начала спектакля. На закрытом окошке кассы красовалась табличка: «Все билеты проданы». Вместе с другими людьми мы толкались у входа, приставая к подходившим со стереотипным: «Нет ли лишнего билетика?» Ехевед волновалась, досадовала на то, что не догадалась заранее попросить Геннадия Львовича забронировать места.

С улицы было видно, как в фойе мигнул свет. Спектакль начался.

— Пойдем, — сказал я. — Стоять здесь уже бесполезно.

— Куда пойдем? — рассеянно спросила она.

— Куда скажешь.

— Мне хотелось вместе с тобой послушать эту опору, а теперь я уже сама не знаю… Мне все равно.

Мы медленно пошли по набережной Невы, и вдруг совершенно неожиданно, как это обычно бывает в Ленинграде, стал накрапывать дождик. Пришлось ускорить шаг. Но дождь все усиливался, и, спасаясь от него, мы вбежали в гостиницу.

Я помог Ехевед снять пальто и шляпку, которые уже немного намокли. Смущенная и озабоченная, стояла она передо мной. Усадив ее на диван и подложив ей под локоть темно-вишневую плюшевую подушку, я собирался сесть рядом. — Нет, нет, лучше вон там, — указала она на кресло.

Я не возражал.

Мы сидели друг против друга, смотрели друг другу в глаза и молчали.

— Соля, пятнадцать лет прошло, — тихо сказала она, — и вот снова… Так неожиданно, так… случайно. Если б мы не пришли на концерт, я бы даже не знала, что ты был в Ленинграде. Соля, ты совсем… забыл меня.

«Забыл… Если бы ты только знала, как все эти годы я тосковал по тебе, — думал я, глядя в ее глубокие синие глаза, — сколько ночей не спал, вспоминая каждое твое слово, твой взгляд, твою улыбку, каждое движение. Видел тебя и в голубом сарафане, и в короткой шубке, и в воздушном халатике с белой косынкой на шее… Ты являлась мне то смеющейся, то молчаливой, то близкой, то совсем чужой…»

— Что же ты молчишь? — прошептала она, низко склонив голову, и золотистые волосы упали ей на грудь.

— Нет, не забыл… Ничего не забыл, — ответил я и рассказал, как звонил ее сестре, чтобы узнать номер телефона и пригласить ее, Ехевед, вместе с мужем на концерт.

— Звонил? Это правда? — воскликнула она оживленно. — Ты не забыл, ты помнил меня и действительно хотел, чтобы я пришла на концерт? Раз так, то я хочу выпить за тебя. Идем, Соля, я приглашаю тебя в ресторан.

— Ресторан в это время обычно переполнен, туда не попадешь. Лучше уж здесь… — И, не дожидаясь ее согласия, я сделал заказ по телефону.

Вскоре появился официант и накрыл стол. — Ты не в обиде за этот неожиданный визит? — спросила она, когда официант вышел. — Я тебе не помешала? Скажи правду, что ты собирался делать перед тем, как я пришла?

Я ответил, что хотел пойти дать телеграмму жене.

— Очень ее любишь? Скучаешь? — сдержанно спросила она.

Я сказал ей правду: никаких чувств к своей супруге не питаю.

— Очень хочу быть вместе, — стараясь подавить волнение, сказал я. — Но все-таки надо ехать домой. Сейчас закажу машину.

— Нет, я останусь здесь, у тебя, с тобой, — умоляюще прошептала она. — Соля, неужели ты меня совсем не любишь?

— Единственная моя… Я слишком тебя люблю и только поэтому не могу искалечить твою жизнь, жизнь всей вашей семьи…

— Ты… ты… гонишь меня?

— Девочка моя, милая, ведь надо… Надо домой. Уже очень поздно. Больше нельзя задерживаться. Пойми, ты мне бесконечно дорога, и я хочу одного, чтобы тебе было хорошо. Чтобы глаза твои светились счастьем не один короткий миг, а всегда. Всю жизнь. Чтобы ты всегда была счастлива…

Я протянул руку, чтобы взять телефонную трубку, стол покачнулся, бутылка с коньяком опрокинулась на огромное блюдо, в котором стоял нетронутый ужин.

Заказав машину, я помог Ехевед одеться.

Часы показывали половину второго. «Эмка» уже ожидала нас у подъезда.

В волшебном сиянии белой ночи дома казались призрачными. Ажурные мостики, четкие шпили и башенки на фоне бледного неба — темные, немые. На улицах ни души. Окна многоэтажных домов были темны. Город спал. Затаенная тишина покоилась на кронах притихших деревьев, в пышных розариях, на синеватых газонах. Ехевед молчала. Я тоже. И вот «Эмка» свернула на улицу Лассаля, я сразу увидел и дом и на балконе второго этажа высокую фигуру мужчины.

Это был Геннадий Львович.

Машина пронеслась мимо и резко затормозила чуть дальше подъезда. Я спросил Ехевед, может, надо ее проводить.

— Не надо… — Она поцеловала меня и вышла из машины.

Я наблюдал, как медленно, очень медленно Ехевед шла к своему дому.

В гостиницу я вернулся с тяжелым сердцем. Ощущение было такое, будто своим поведением я глубоко оскорбил и очень виноват перед Ехевед и ее мужем. Действительно, как она вошла в дом? Что сказала Геннадию Львовичу? А как реагировал он? Не нужно было допускать, чтобы она задерживалась так поздно. Но так все сложилось, и ведь она сама… Сама хотела остаться…

Влюбленная женщина ни с чем не считается. Влюблена… Опять? Вдруг?.. Но кто объяснит, что такое любовь? Что пробуждает, воспламеняет вдруг сердце? Где обитает та сила, которая вызывает это удивительное чувство? В каких сферах? В сердце? В крови? Откуда оно берется, это чувство, и прекрасное и загадочное. Вдруг разгорается пламя. Ты радуешься и мучаешься, счастлив и несчастлив, болен от любви, страдаешь и не хочешь излечиться. Сердце ноет, а тебе сладко. Не спишь ночами, бродишь, как лунатик, места себе не находишь, сочиняешь, читаешь стихи. Тебя наполняет, бурлит в тебе могучий поток благословенной энергии, кажется, горы можешь свернуть и, как ребенок, плачешь, исходишь невидимыми слезами, тоскуя по ее взгляду…

Любовь… Откуда она берется? Почему любишь именно эту, только эту, а не другую? Кто объяснит? И разве можно кого бы то ни было, мужчину или женщину, обвинить в том, что он или она любит, даже тогда, когда причиняет этим боль другому, пусть даже близкому человеку — жене, мужу? Можно ли освободиться от этого колдовского чувства? Разве зависит от меня — любить или не любить? Пусть я сто раз скажу себе: не люби! Поможет ли мне это? Не ты господствуешь над чувством, а оно властвует и повелевает тобой.

И теперь, после этой встречи, я еще меньше понимал ее, никак не мог понять, что случилось с ней там, тогда и что произошло сейчас? Ехевед была и осталась для меня загадкой. Геннадий Львович боготворит ее. И ведь она его любит. Гордится им. Как же произошел вдруг такой перелом в ее чистой и честной душе? Что за огонь вдруг так вспыхнул и воспламенил ее? Надолго ли?

Не поймешь этих женщин. Многое воспринимают не так, как мы, мужчины, они эмоциональнее, решительнее, осторожнее и отчаяннее. Порой готовы на все, ничто их не остановит. И чем интереснее женщина, чем богаче ее внутренний мир, тем ей труднее приходится. Эти мысли не давали мне покоя.

После бессонной ночи я чувствовал себя разбитым, а днем предстоял концерт в консерватории. Надо было подготовиться, отдохнуть, но я все время думал и думал о Ехевед. Если б знать, что там у них происходит.

Я звонил. Несколько раз. Никто не отвечал. Даже няня. Не случилось ли чего с ним, с ней?

В удрученном состоянии я вынужден был выступать перед профессурой и студентами консерватории. Играл и почти не слышал, что играю. В конце моцартовского Концерта ре мажор смычок чуть не выпал у меня из рук.

Еще более подавленный, я вернулся в гостиницу. Портье вручил «Ленинградскую правду», в которой был напечатан положительный отзыв о моих выступлениях. Не дочитав рецензию до конца, я позвонил. Было уже семь часов вечера. В такое время они уже наверняка дома. Если раньше мне хотелось, чтобы трубку взяла Ехевед или, в крайнем случае, няня, то теперь я был согласен, чтобы к телефону подошел даже Геннадий Львович. Но никто опять не ответил.

В восемь часов надо было быть в аэропорту. Такси заказано, и в моем распоряжении всего полчаса. Я без конца звонил, и все напрасно. Тогда решил обратиться к ее сестре. Но там телефон был занят.

Такси уже ждало меня. Я попросил шофера проехать по улице Лассаля, решив зайти попрощаться и узнать, что там произошло.

Поднявшись на второй этаж, я позвонил раз, другой, третий. Никаких признаков жизни.

С тяжелым чувством приехал я в аэропорт и вошел в зал ожидания. До отправления самолета оставалось пятнадцать минут, и вдруг увидел Ехевед, бежавшую мне навстречу.

— Соля! Я здесь уже целый час. Сразу после лекций, — возбужденно говорила она, протягивая мне руку. — Прямо из университета. Искала тебя. Не знала, что и подумать. Утром звонила в филармонию, сказали, что ты улетаешь третьим рейсом.

— А я сто раз звонил тебе. Заезжал к вам, боялся, не случилось ли чего. Где Суламифь, Геннадий Львович?

— О, ты же ничего не знаешь! У нас такая радость: нарком дал вчера высокую оценку его проекту! — воскликнула она с нескрываемой гордостью. — Сейчас Геннадий с дочкой у сестры на именинах.