Команда осталась на судне - Г Кубанский

Проводив матросов, он остановился перед Иваном Кузьмичом.

- А вы подождите.

- Опять перевязывать? - поморщился капитан.

Корней Савельич мягко, но настойчиво подвел его к столу. Включил лампочку, висящую рядом с аккумулятором. Разбинтовал руку. Внимательно осмотрел рану.

Здоровье капитана вызывало у Корнея Савельича все большее беспокойство. Они постоянно были вместе, даже отдыхали поочередно, на одной скамье. Ночами Корней Савельич слышал, как капитан ворочается во сне. Иногда Иван Кузьмич поднимался и подолгу сидел, поглаживая раненую руку.

- Что вы со мной в прятки играете? - недовольно спросил Иван Кузьмич.

- Я давно вышел из возраста, когда играют. - Корней Савельич сердито посмотрел на строптивого пациента. - Давно-с!

- Я тоже не маленький. И без вас вижу, что у меня начинается гангрена, - вполголоса, чтоб не слышали раненые и Зоя, сказал Иван Кузьмич. - В такой обстановке... - он обвел здоровой рукой каюту, - ничем вы мне не поможете.

Корней Савельич не стал спорить. Рука капитана распухла и затвердела уже до локтя. Оперировать в полутемной каюте, где невозможно создать должные условия, когда даже дистиллированная вода на исходе?..

- Кончайте, - нетерпеливо потребовал капитан. - Хватит возиться.

- Я не вожусь, Иван Кузьмич, - грустно поправил его Корней Савельич. Принимаю решение.

- Резать хотите? - спросил капитан.

- Не будет иного выхода - придется.

КРИЗИС

Вахты систематически очищали палубу ото льда. Пустой труд! Все, что удавалось сделать за несколько светлых часов, к рассвету сводилось на нет. Оседающий на палубу туман за долгую ночь снова покрывал ее тонкой пленкой льда.

Несмотря на все усилия командования, настроение экипажа заметно ухудшалось. В бесконечно долгие темные часы матросы сбивались в салоне, жались не столько даже к жаркому камельку, сколько к слабому кружку света, падающему от "летучей мыши". Тревожные мысли упорно лезли в голову, вытесняя все остальное: о положении на фронте, о своих семьях, о своем спасении. А времени для размышлений было много, слишком много!..

Беседы Корнея Савельича не привлекали былого внимания. Слишком явно сквозило в них желание успокоить команду, поднять настроение. Услышать бы сводку Совинформбюро, знакомый голос диктора Левитана! Тогда и каждое слово помполита снова обрело бы вес и значение.

Особенно докучал в душном салоне чад от жареной трески. Он пропитал здесь все: воздух, одежду, мебель, даже стены. Ели треску с усилием, почти с отвращением. Ели и мечтали о куске хлеба - мягкого, душистого ржаного хлеба. Но с еще большей жадностью, чем о хлебе, мечтали рыбаки о свете, о простой электрической лампочке. Вырваться хотя бы на часок из гнетущего сумрака, усиливающего тревогу и раздражительность.

После ужина Корней Савельич объявлял имена тех, кто лучше трудился в светлые часы. Но и это проверенное издавна средство не могло подействовать на команду. Матросы понимали, что работу для них ищут, как отвлекающее средство. Какая работа, если даже ходить в тумане по скользкой палубе приходилось осторожно, мелкими шажками.

Матросы старательно откачивали из трюмов скапливающийся на днище тузлук. Быков с новым напарником Малышом круглые сутки ловил рыбу на ярусок и в положенные сроки докладывал капитану:

- Треска идет ровная, Иван Кузьмич. Кормится хорошо. Капшаком.

Исправно несли вахту впередсмотрящие. Не раз Иван Кузьмич назначал на пост наблюдения приунывшего матроса. Сознание, что именно он может заметить или услышать ищущий "Ялту" траулер, начисто изгоняло из головы все мысли, кроме одной: "Не пропустить бы! А вдруг?.."

Особенно напряженными бывали наблюдатели ночами, когда туман поднимался и скрывал море. Сколько раз казалось людям, что они видят контуры недалекого судна...

Да, все выполнялось исправно, но без души.

В команде назревал кризис. И нечем было его не только переломить, даже смягчить. И когда в салон бурно ворвался возбужденный матрос и крикнул: "Самолеты! Прямо по носу!" - все замерли, обернулись к капитану.

- Дайте ракету! - вырвалось у кого-то. - Они же нас не заметят.

- Никаких ракет! - отрезал Иван Кузьмин.

В ответ недовольно загудели застуженные, сиплые голоса.

- Кончайте базар! - Иван Кузьмич повысил голос.

На этот раз слова, обычно пресекавшие ненужные разговоры, утонули в нестройных выкриках. В общем гомоне невозможно было разобраться, а потому даже матросы, желавшие помочь капитану, своим криком лишь усиливали сумятицу.

Утихомирил матросов вернувшийся в салон Анциферов.

- А самолеты-то были немецкие, - громко сообщил он. - Только у них так завывают моторы. Пока вы тут шумели, я выбежал на палубу послушать, что за гости пожаловали к нам.

- Точно! - поддержал старпом Матвеичев. - Мы их в Мурманске наслушались. Досыта!

Слова его встретили молчанием. Будто никто не требовал только что осветить судно ракетами, показать себя вражеским самолетам.

...Матросы засыпали. Кое-где еле слышно шуршал шепоток. Но вот и он затих. Раздавалось лишь легкое шипение сковородки да вздохи Глаши. Легко ли ей? По шестнадцать часов в сутки сидит согнувшись над пышущим жаром камельком. Только и передохнет повариха, когда поставит на огонь огромный пузатый чайник, а сама приляжет в камбузе, между котлами и шкафом, где в узких перегородочках стоят боком тарелки и миски.

Под потолком с каждым движением траулера покачивались подвешенные на крючках кружки...

Корней Савельич устроился возле дремлющего капитана. Он один не спал. В тишине ощущение нависшей над командой беды резко усилилось. Откуда она свалится? В том, что беда созрела, готова каждую минуту обрушиться на него, капитана, на всех спящих в салоне и несущих вахту на палубе, сомнений уже не было.

Беда грянула утром. Как ни ждал ее Корней Савельич, она оказалась неожиданной!.. Невозможно было даже сразу представить ее силу, последствия.

После завтрака Иван Кузьмич подсел к Корнею Савельичу и шепотом сообщил: с завтрашнего дня сухари будут выдавать только раненым. Остальным придется довольствоваться одной треской.

- Лед скалывать... на одной треске?

- Придется! - нахмурился капитан. - Я сам объявлю команде...

- Ни в коем случае, - запротестовал Корней Савельич. - Это мое дело...

Не мог же он сказать прямо: был бы капитан здоров - не стоило б с ним и спорить. Но когда Иван Кузьмич держится на ногах одной волей, нервами, хватит ли у него сил на нелегкое объяснение с командой?

Спор шел шепотом, но горячность его от этого не уменьшалась. Уступить ни один из них не мог.

Серые сумерки пали на палубу, когда Корней Савельич понял, что надо делать. Он быстро разыскал Анциферова:

- Известите команду: в восемнадцать ноль-ноль открытое партийное собрание! Вызовите коммунистов в мою каюту к шестнадцати часам.

Отпустив Анциферова, Корней Савельич вернулся в салон и занял свое место рядом с дремлющим капитаном.

- Иван Кузьмич!

- Да? - Капитан с усилием раскрыл глаза. - Слушаю вас.

- В восемнадцать ноль-ноль я провожу открытое партийное собрание. Вы сделаете сообщение о положении судна. В нем и объявите о сухарях.

ПОСЛЕДНЕЕ СРЕДСТВО

Готовясь к открытому партийному собранию. Корней Савельич сделал все возможное, чтобы осветить салон. Кроме "летучей мыши", горели три масляных светильника. И все же осилить темноту не удалось. Худые, обросшие лица матросов виднелись смутно, а в отдаленных углах таяли в сумраке.

За столом, покрытым кумачовым полотнищем, сидели: Кочемасов, Анциферов, Матвеичев и засольщик Терентьев. По неписаной традиции все они побрились перед партсобранием, хотя и нелегко было сделать это в темном и тесном салоне.

- Слово для доклада имеет капитан, - объявил Корней Савельич и на всякий случай добавил: - Прошу внимания.

- У нас в трюмах сто пятьдесят тонн трески, - начал Иван Кузьмич. Это равноценно полтысяче голов крупного рогатого скота. Каждую корову надо вырастить, откормить. А мы с вами такое богатство взяли за неполных десять промысловых дней... Вот бы все это подбросить нашим славным бойцам или отправить в тыл, ребятишкам...

Иван Кузьмич заговорил о лучших работниках, выдержавших проверку в суровых аварийных условиях, упомянул тех, кто не способен думать и говорить о чем-то, кроме далекого и недоступного порта.

- До чего дошло! - Иван Кузьмич окончательно справился с первым ощущением неловкости. - Есть у нас такие, что по три дня рук не моют. Уши копотью забило. Трудно, скажешь, Иванцов? Всем тяжело. Только у одних кость крепкая. А другие слабоваты. Но если мы дадим волю дурному настроению, предчувствиям и прочим бабьим выдумкам... легче не станет. Нет. Хуже будет. Испытания наши пока еще не закончились.

- А будет ли им конец? - вырвалось у Иванцова.

- Будет. Без помощи нас не оставят. Головой ручаюсь, что где-то здесь, в тумане, ищут нас. Возможно, через час впередсмотрящий крикнет: "Вижу судно!" - Капитан помолчал, давая слушателям обдумать его слова. - Самое важное, что мы напали не на случайный косяк, а на желоб, по которому треска движется на запад. Находится он в стороне от морских путей. В этом наша удача и беда. Удача потому, что мы нашли новую устойчивую сырьевую базу, выполнили задачу, поставленную перед нами. Выполнили, но не решили до конца. Надо еще доставить в порт рыбу, сообщить координаты желоба и сброшенных нами буев. - Иван Кузьмич осмотрел всех, как бы ожидая возражений, и продолжал: - А беда наша в том, что на случайную встречу с каким-либо пароходом здесь, в стороне от морских дорог, рассчитывать трудно.