Маленький принц и его Роза. Письма, 1930–1944 - Антуан де Сент-Экзюпери

Буланже[144]) исчезли из моего ящика по воле Святого Духа или что фразы Нада[145] передал вам вертящийся столик. Когда вы при этом клянетесь самыми святыми вещами, мне больше нечего сказать. Какие у меня доказательства? Вы плачете, я молчу. Вы «выиграли» процесс.

Но я, вопреки моей воле, пребываю в отчаянии от происходящего, сколько ни стараюсь, я не могу поверить. Не могу впасть в полный идиотизм и отмести все свои ощущения, а главное, меня потрясает бесчеловечность лжи. Бог мне свидетель, Консуэло, как же я ждал, как хотел возможности простить!

Вы хотите оседлать семейную жизнь, Консуэло, отвоевать, заявив свои права, собрав доказательства моих вин. Это безумие. Не получится счастья на бумагах судебных приставов.

Сегодня вечером я возмутился комедией, которую разыграла образцовая Консуэло, которую я «несправедливо» обрекаю на ожидание.

Свое счастье всегда вы держали в своих руках. Вы никогда не хотели найти для него опору в доверии ко мне и в освежающей правдивости. Никогда не позволяли мне надеяться на воздух, которым я только и могу дышать. Вы никогда не хотели того счастья, которое я мечтал вам дать. Вы любили счастье, которое приносил вам «выигранный» вами – так вам казалось – процесс. Вы предпочли ваши сердечные страдания, предпочли полное отъединение просто воздуху, просто уважению, просто ясности, которые мне необходимы.

Это глупо, глупо, глупо, глупо, так глупо! Потому что у меня столько нежности!

АНТУАН

✦

Мне не удается ясно высказаться. Я из кожи вон лезу, чтобы вы меня поняли. В хорошие наши минуты между нами стоят не ваши поступки, мои запасы прощения неистощимы. Между нами стоит это невостребованное прощение, оно давит мне на сердце.

Подумайте вот о чем, я в это верю всем своим существом:

«Когда изменился, то все, что тебе в себе не нравилось, чего в себе не хотелось, что ты сам в себе чистил, в этом всем признаться нетрудно, потому что речь идет как будто уже о ком-то другом – тебе даже хочется исповедаться, закричать, как ты ошибался, и получить прощение. Хочется, чтобы тебя любили таким, какой ты есть. Невозможно переносить, что влюбленный в тебя любит лживую картинку. Невозможно получать уважение за фальшь. И не страшно признаться в прошлых уловках и обманах, потому что они больше не нужны. Ты сам от них отказался. Ты тоже их презираешь. Освобождение приятно, как таяние льда.

Но если признаться не хочешь, значит, веришь, что любовь можно скрепить фальшивой бумагой. Значит, можешь снова и снова так поступать. Вы не признаетесь, что рылись в моих ящиках, и читали все подряд, и значит, в будущем, если вдруг сочтете нужным, снова будете в них рыться, а потом снова все отрицать, требуя от меня, чтобы я вам верил.

Если бы вы изменились, вы бы сами пришли ко мне со слезами и сказали: «Я новая Консуэло, вы можете на меня положиться. Подтверждением этому мой отказ от всех моих прошлых ухищрений. Я не защищаю их молчанием, они мне больше не нужны. Мне необходимо быть любимой такой, какая я есть. Ради меня самой, и я не хочу ничего прятать. Не хочу, чтобы вы любили другую, чем я, пусть она кажется гораздо лучше. Я нуждаюсь в помощи. Будьте моей поддержкой и союзником против моих недостатков. Я знаю, у вас щедрое сердце, простите меня и излечите. Я хочу все, все вам рассказать, я не могу выносить вашего смущения, напряженности, безнадежности. Я хочу, чтобы вы чувствовали: рядом с вами свой – он не ограбит вас, отнимая любовь увертками и обманом. У меня нет уловок, я ваша. Я не хочу уничтожать любовь. Я хочу купаться в ней такая, какая есть, потому что вы меня ею одарили. Все мои окна открыты, милости прошу в ваш дом».

Но вам неизвестен этот язык, Консуэло, детка Консуэло, и поэтому вы не можете обещать, что я могу надеяться на счастье с вами и что вы выберете счастье, а не свою гордость.

Ваша ловкость, Консуэло, разрушительна и глупа.

Меня она убивает и очень быстро. Вы этого хотите? Неужели вы верите, что эта ваша ловкость – а не моя глубинная и неистощимая нежность, существующая вопреки брезгливости, – помогла вам приехать сюда и все еще не быть в разводе? Ваша ловкость, Консуэло, никогда не мешала мне вам не верить, она мешала мне верить в вас.

Консуэло, умоляю вас на коленях, станьте неловкой. Хоть один только раз побудьте новой Консуэло. Побудьте один только день, благословенный среди всех остальных дней на свете. Ласковости мне недостаточно. Вы были так ласковы в Буэнос-Айресе. И я мучился целых семь лет[146]. И опять вы так ласковы. Вы хотите, чтобы я поверил, что это не ловушка для новых семи лет мучений? Ваша ласковость бесит меня и пугает до дрожи. Мне нужно совсем другое подтверждение, важное для меня. Мне нужно знать, что вы изменились.

АНТУАН

62. Антуан – Консуэло

(Нью-Йорк, 1942)

Консуэло,

Не отказывайтесь понимать. Я знаю, голос у меня становится неприятным, и я злюсь. Злюсь – всегда, – когда меня не понимают. Я начинаю всегда ласково, я говорю: моя девочка, моя милая, это не лучший способ и, наверное, не стоит им пользоваться. Я разговариваю, как с учеником, уважительно, заинтересованно, я готов ночей не спать и помогать ученику взрослеть.

Но ученик на все мои слова отвечает обидой. Я оказываюсь критиком ТЕБЯ, Консуэло, обидчиком ТЕБЯ, Консуэло, словно я напал на творение Микеланджело, словно я критикую Микеланджело. Язык, которым говорят с нарождающимся творением, имеет другой смысл, чем язык, обращенный к законченному, то есть мертвому, чья судьба завершена. Когда ты восстаешь против оскорблений, которых не было, стараешься меня ранить во имя гордости, которая не была оскорблена, я падаю духом, огорчаюсь, чувствую себя несчастным.

Главное из того, что я хочу сказать, вот оно: чтобы двигаться вперед, нельзя разбрасываться, надо скрести, вкапываться вглубь и, если понадобится, мучить себя до отвращения, потея над фразой (или картиной), если хочешь, чтобы она стала ловушкой. Мадам Андре Бретон[147] делает на холсте шесть мазков и считает их неприкосновенными, ибо она «выразила себя» этими шестью мазками. Она может так работать хоть двести лет, и за эти двести лет она ничего не создаст. Когда я вижу, как вы наращиваете число страниц, я знаю: эта работа впустую. Это как если бы каждое новое поколение начинало строить культуру с нуля. И у нас никогда бы не было Микеланджело и даже Макса Эрнста.

Мне неважно, занимайтесь абстрактной живописью, хотя начинать с нее мне кажется опасным – и если честно – неправильным путем. Если хочешь вырастить из ребенка большого поэта-сюрреалиста, начни его учить спрягать глаголы. Иначе его будут упрекать за ошибки во французском языке. Это справедливо для любого дела. А если от ребенка ждать сюрреалистических творений, он скажет: Бо-ба-би-бу-ба и ничего больше. Но кроме этого замечания у меня есть другое, более существенное: даже если вы рисуете абстракцию, вы должны над ней работать. Только так вы будете двигаться вперед. Китайский художник пять лет подряд будет уточнять наклон ручья и размещение трех точек – птиц на чашке. И достигнет такого мастерства, что в один прекрасный