Крылья империи - Владимир Коваленко

— Нет, Вильбоа не осел. Он царедворец. Ты понимаешь — ваша батарея теперь небоеспособна, и надолго. Зачем-то ему это надо. Иначе велел бы просто поменять лафеты — тихо да мирно. А то — изрубили в куски. А вы слишком привыкли служить под хорошим человеком, под Шуваловым, под Петром Иванычем. И страдаете, а надо противодействовать. Мой отец, например, знал, что меня должны убить — ни за что, несправедливо, но выкрутился. Я завтра иду к царю — докладывать один прожект. Придумай — как утопить фельдцейхмейстера.

Но Кужелев придумывать был не в состоянии.

Баглир тоже ничего не мог измыслить.

— Значит, надо действовать методически, — заявил он. — Ты кто? Ты боевой офицер, дворянин. Твой метод будет дать Вильбоа по морде и обвинить в уничтожении батареи. Назвать шпионом: шведским, прусским… Нет, Пруссия сейчас в фаворе. Вот оно — датским. Вызвать его на дуэль. Поднять шум. Такой, чтобы до императора уже завтра дошел, и не позднее двенадцати часов. Тогда у меня аудиенция. Я — офицер, князь, но штабная крыса, бюрократ. Я должен на фельдцейхмейстера что-то накопать. Ну — за дело.

И ушел.

Кужелев вышел к воротам, у которых под грибком лежали часовые, и стал вхлест разделывать их физиономии, даже не удостоверившись — а живы ли. Те застенали — и получили полной мерой. За то, что пропустили Баглира. И за то, что не позвали, за отсутствием разводящего — куда-то ушел, скотина! — хотя бы его, Кужелева. Когда поручик устал и пошел искать фельдцейхмейстера, один из часовых сказал другому:

— Вот так всегда. Енералы на офицерах, а офицеры — на солдатах зло срывают. Бьют всегда вниз по старшинству.

Он был не совсем прав. Кужелев исполнил свою часть задачи великолепно точно и искренне. Вошел в Арсенал с парадного хода, сквозь римскую колоннаду. Даже Брутом себя почувствовал. Выждал выхода графа Вильбоа, набрал в грудь побольше воздуха — и шагнул навстречу славе…

Когда его влекли на гауптвахту, поручик ни о чем не жалел. Только гадал: получится ли у Тембенчинского — добить.

А Баглир явился в Арсенал с другого хода. Не скандалить — копать. И ведь накопал же. Далось это ему нелегко — и случайно. Просто — когда он, за полночь, заказал в арсенальной каморе чертежи старых лафетов, то, скользнув скучным взглядом, довольно хихикнул, приосанился — и пошел спать, унося с собой взятые под роспись бумаги. Архивариусу пришлось заплатить — но находка того стоила.

С утра Баглир услышал новую сплетню — про то, как некий артиллерийский поручик набросился на своего шефа, плевал ему в лицо и обвинял в измене государю и отечеству. Все шло по плану.

Проект канала привел Петра в наилучшее расположение духа. Он касался Голштинии и был полезен всей громадной державе, создавал пользу не только России, но и некоторым соседним государствам — а значит, создавал влияние. Один недостаток — проект был дорог. Даже если методом деда, дракона московского, загнать на стройку сотню тысяч подневольных, дармовых мужиков.

— Ничего, — сказал он, — средства изыщем. Мне вот сенат пол года тому статую из золота воздвигать собирался… Значит, деньги в стране есть!

Миниха он пообещал назначить руководителем работ. После чего начал прощаться, жалуясь на беспорядки в артиллерийском ведомстве, по поводу которых приходится опять давать указания генералу Вильбоа. Тут-то Баглир и выложил свои пожелтевшие от времени карты. Когда фельдцейхмейстер вошел в императорский кабинет, царь ему и слова вымолвить не дал.

— На этом эскизе — моя подпись. На этом — никакой! — орал Петр на фельдцейхмейстера, брызжа слюной в вытянутое в струнку существо, ничего общего с вальяжным барином, который вошел для доклада царю, не имеющее — за исключением одежды. Да и та стала как с чужого плеча — Вильбоа, такой кругленький, весь вдруг вжался и ужался, и дышать не смел. — Никакой вообще! По невизированным чертежам двадцать лет изготавливалось вооружение — вот такой бардак был при моей покойной тетушке Елизавете! Но как посмели вы предпочесть обтерханную бумажку, пригодную разве для использования в сортире, другой — с моей собственной подписью?! Как?! Или верно кричал тот отправленный вами под арест поручик, что вы есть датский шпион, боеготовность нашей армии подрывающий?

Петр задохнулся, ухватил со стола графин с водой, забыв про стакан, жадными глотками пропустил под кадыком несколько комков жидкости. Не переведя дух, выплеснул остатки в лицо генералу, там как раз оставалось на хороший плевок, крупные капли воды покатились по лицу Вильбоа, как крокодиловы слезы. На боевого генерала, совсем не труса, покинувшего поля сражений только из-за вскрывшихся старых и полученных новых ран, жалко было смотреть. В его глазах плескалась не обида — неверие, что с ним, заслуженным человеком, можно так поступить.

— Я напрасно пошел на поводу у жены, назначив вас, Александр Вильгельмович, на ответственный пост, — неожиданно тихо и спокойно продолжил Петр. — Я понимаю: вы не шпион, вы просто недоумок — как и все ее окружение. Поэтому арестовывать вас я не буду. Просто вы перестанете быть фельдцейхмейстером, как только я отыщу подходящую замену. И пока вы еще в должности — не смейте делать ничего, особенно — тому поручику. Он был почти прав. Иначе — вздерну.

Генерал выскочил за дверь резво, напомнив Баглиру сибирских кабанчиков и сырое мясо. Его замутило, зато жалость к Александру Вильгельмовичу сразу прошла. Болен — не становись на ответственный пост. Своей честью дорожишь — не мажь чужую. А иначе — не генерал ты, а поросенок. Миних между тем взялся рассматривать на просвет пожелтевшие свитки.

— А подпись-то была, — заявил фельдмаршал, когда они с Баглиром качались в карете, возвращаясь восвояси, — только вытравлена. Анна Леопольдовна… И дата — 1740 год. Точно. Помню — тогда я принял на вооружение новое легкое орудие. А подпись потравили, выходит, в начале правления Елизаветы Петровны. Об императоре Иване, что в Шлиссельбурге сидит, память изводили. Твой прокол, Михель. Император — человек доверчивый, он подробно рассматривать бумаги не стал. Вот Вильбоа мог бы. Но, интригуя в политике нынешней, плохо помнит былую. А ты — не слишком увлекайся подковерной борьбой. Недостойно. И опасно. Стоил ли того какой-то лафет?

Баглир молчал. Он был полностью согласен со своим покровителем. Но уверен — лафет лишь ничтожная часть неведомого целого. Настоящего, крупного и опасного заговора. И пока пружинящие рессоры пересчитывали окатанные тысячами колес булыжники, он тоже пересчитывал вытрепавшиеся из плотной ткани заговора нити.

Имелось: Вильбоа, который, оказывается, креатура Екатерины, — только что уничтожил самую боеспособную гвардейскую часть. В гвардии есть два вида частей — которые недавно сформированы из людей, привыкших служить и еще не развращенных, — назовем их молодой гвардией. И те, что от Петра Великого и Анны Ивановны, что двадцать лет прожили весело, в чести и безделье. Их назовем старой. Первые спокойно тянут лямку. Вторые — раздражены, что их, вольных мустангов, позапрягли в уставный воз.