Лист Мёбиуса - Энн Ветемаа

— Надо полагать, «Амнезия», — предположил тот, увидев в руках Эн. Эл. книгу.

— Ну тут, наверное, нетрудно догадаться, — хмуро процедил сквозь зубы Эн. Эл. — Я бы с удовольствием незаметно изъял у вас несколько книжек. Конечно, на время.

— Согласно правилам, мы медицинскую литературу больным не даем, — начал доктор Моориц, но Эн. Эл. прервал его с обидой в голосе:

— Ясное дело. Знание только ваш удел, ваша прерогатива. Известно ведь, что от медицинских книг можно подхватить еще одну болезнь. К сожалению, не помню, как она называется…

— Да, в наши дни тяга к медицинской литературе велика, особенно среди ипохондриков.

— Это еще что за народец такой? — полюбопытствовал Эн. Эл.

Доктор Моориц собрался было объяснить, но затем, как видно, передумал:

— Ладно, я снабжу вас парочкой книг, только не оставляйте их у себя на столе — сестры тут же заберут и вернут мне. Чей ход?

— а7—а6.

— Довольно робко, — вслух подумал доктор Моориц. Затем перешел на другую тему: — А профессия вам так и не вспомнилась?

— Нет, и не только профессия, институт тоже. Очевидно, у меня технический уклон, потому что в разговоре с лучезарным Якобом обнаружилось, что мне известен закон Карно… Но самое нелепое — я ничего не знаю о своем семейном положении. Даже неловко. Когда я пытаюсь подумать о жене или вообще о женщинах, то возникает такое чувство, что вот-вот все прояснится, стоит лишь поднапрячься… Как будто я толкаю в гору тяжелую тачку, и вот нужно сделать последние усилия, но нет сил — тачка катится вниз. Я снова оказываюсь под горой, в своем детстве, наедине с первыми своими греховными думами. — Эн. Эл. вздохнул.

— Не беда. Тише едешь — дальше будешь. Изложите свои детские думы на бумаге, это пойдет на пользу, хотя я, к сожалению, не смогу исследовать их, как Фрейд… Мой ход е2—е4.

— Но я уже полагаю, что живу в Таллинне, хотя у меня много деревенских впечатлений. По крайней мере, я наверняка здесь жил и учился. Вчера ночью, например, я видел несколько щекотливый сон и определенно узнал один двор…

— Да?

— Это двор Дома писателей на улице Харью. Как всегда, там горели мусорные баки. Очень грязный двор… Вообще-то я никогда не жил в том доме, наверняка не жил, но часто ходил мимо…

— И что же вы делали в этом дворе? Разумеется, во сне.

Эн. Эл. скромно потупил взор, но вскоре справился с собой.

— Пристроился в углу. Проще говоря — справлял малую нужду. На какую-то доску. Очень мне приспичило, я обогнул Ратушу, поскольку знал — там есть туалет, но там работали польские реставраторы. И в кафе «Пегас» меня не впустили: висела табличка — «Свободных мест нет». А как признаться, что тебе необходимо в одно место … Ну да, вот я и нарушил постановление городского Совета народных депутатов — прямо на доску. А из окна книжного магазина мне грозили женщины.

Доктор Моориц засмеялся и неожиданно спросил:

— А вы ночью под себя не делаете?

Эн. Эл. обиженно промолчал.

— Ого, какая постная физиономия!.. Ничего не поделаешь, долг обязывает меня задавать самые неожиданные вопросы.

— Может быть, в колыбели, но я этого не помню… Пешка h7—h6.

— Разозлились и сразу нападать. Ну побьем Cg5:f6.

— Cg7:f6.

— Выходит, вы помните кое-что из недавнего прошлого, хотя бы польских реставраторов.

— Да, но чертовски смутно. Скорее основываясь на цветах и запахах. Какие-то блики… Например, я помню, как красили старый Таллинн.

— е4—е5. Не умолкайте, — попросил доктор.

И Эн. Эл. принялся рассказывать, что на сером лике города, по всей вероятности, несколько лет назад стали появляться разноцветные прыщики — вот именно, сперва впрямь как прыщики, потому что они казались какими-то чужеродными. Но вдруг количество перешло в качество, как-то внезапно, как обычно в таких случаях, и таллинцы с изумлением посматривали на розовые, голубые и зеленые дома. Смотрели, задирая головы. На стенах расцвели розы, обозначились гирлянды. (Материал будто бы доставили из Финляндии и таллинцы гордились, поскольку красками той же фирмы там красили президентский дворец.) В Таллинне воссоздавалось многокрасочное средневековье. Многокрасочное? Прежде мы не представляли себе многокрасочного средневековья, всегда связывали его с аскетизмом, с серыми стенами, но смотря на одну табачную лавку (кажется, в проходе Сайаканг) вдруг поверили. Ведь мир Брейгеля тоже многокрасочный. Да, сперва таллинцы кичились, но вскоре краска на стенах стала трескаться, с этим тоже освоились, и пацаны снова принялись выводить на стенах известные анатомические термины на двух бытующих здесь языках… А почему так яростно кинулись красить, Эн. Эл. сказать не берется. Какое-то крупное мероприятие, как будто бы мирового масштаба, но какое? Не приходит в голову!

— Парусная регата, олимпиада, — подсказал душевный лекарь.

Может быть… Все может быть, однако его она, кажется, особенно не касалась, потому что совершенно ничего с ней не связывается. И тут Эн. Эл. еще больше озаботился: Тарту тоже постепенно всплывает в памяти — кафе Вернера, памятник Карлу Бэру, отель «Тооме», комфорт и омлеты которого хорошо ему известны… Так что он не может утверждать категорически, что является таллинцем. Возможно, он житель Тарту, часто бывавший в Таллинне… Ему знакомы некоторые тартуские задворки, хотя они пока не связаны с такими непотребными воспоминаниями, как двор Дома писателей…

— Комфорт отеля «Тооме»… — задумчиво протянул доктор Моориц. — Вы имеете в виду буфет на нижнем этаже? Или номера?

— Номера тоже. Я совершенно определенно жил там…

— В таком случае я склоняюсь к мысли, что вы из Таллинна. С какой стати останавливаться в гостинице, если живешь в этом городе?

— Вы очень внимательны, — признал Эн. Эл. — Сам я не дошел бы до этого… Наверное, полно таких вещей, на которые сам я не обращаю внимания…

— Для того мы и пишем сочинение.

Эн. Эл. посмотрел на доску и констатировал позиционное преимущество белых. Да еще эта настырная пешка по линии «е»! Надо опять увести слона на g7, в каталонские катакомбы. Пассивный ход, но ничего не поделаешь.

Доктор наморщил лоб и вывел ферзя на d2.

— Намереваетесь рокировать в длинную сторону? с7—с6.

— Когда вы научились играть в шахматы? — поинтересовался доктор.

— Сдается, ходы мне показал дедушка… Иначе едва ли бы я их запомнил. Кстати, о дедушке я тоже собираюсь написать, хотя кто знает, что это даст.

— А где был его хутор, вы, разумеется, не знаете?

Эн. Эл. улыбнулся виновато, но с лукавинкой, и признался, что в названии местечка наверняка присутствовало слово «кюла» — деревня… и что оно находилось не в Южной Эстонии и не на островах.

— Ох уж этот черный ящик, никак не подпускает меня ближе: в Эстонии сотни и сотни таких названий. Метскюла и Мяэкюла, даже Кюлакюла где-то есть. Кажется, на острове Хийумаа… И вы сказали, что он знал кузнечное дело. Но от этого тоже толку мало.

Далее Эн. Эл. рассказал, что еще дедушка занимался фотографией, далеко не обычное дело или увлечение для деревенского жителя. По всей вероятности, он делал снимки еще в начале века. Эн. Эл. прекрасно помнит о его занятиях фотографией. Например, у дедушки на полке с химикалиями стояла банка с этикеткой Uranium nitricum, наверное, сейчас не так просто купить урановые соединения — теперь, когда элементы, посвященные Урану, идут совсем на другие цели, их едва ли хватит для придания бежевого тона портретам деревенских девушек.

Доктор сделал-таки длинную рокировку. На рассуждения Эн. Эл. о посвященных Урану элементах он не прореагировал. Но высказал уверенность, что дедушкины занятия фотографией все же следует припомнить. Вдруг всплывет в памяти снимок какой-нибудь церкви или школы и на что-либо их натолкнет. Он встал и распахнул окно.

За окном по железному скату ползла длинная зеленая гусеница, точнее даже не ползла, а бойко передвигалась, поднимая вверх дугой среднюю часть тела — она смахивала на маленького прилежного землемера.

— Катерпиллар, — произнес себе под нос Эн. Эл.

— Какой еще к лешему катерпиллар?

— Так по-английски называется гусеница, хотя по-моему, это слово никак к ней не подходит. Слишком агрессивно звучит. Уж лучше личинка. Как вы полагаете?

Доктор промолчал. Судя по виду, он рассердился. Затем высказался в том духе, что его партнер по шахматной партии весьма противный тип.

— У вас провал памяти или вы его симулируете, что в сущности почти одно и то же, а вы, простите меня, словно бы упиваетесь, балансируя на краю этого самого провала и заглядывая в него… Занимаетесь какими-то пустяками… Легкость необыкновенная!

— И никакой серьезности, да? — закончил Эн. Эл. за доктора. — Но какой толк от пустой серьезности? Между прочим, гусеница наводит меня на вполне серьезные мысли.