Игра над бездной - Вилис Лацис

Анда так не думала. Она пошла в свою комнату, где были сложены полученные сегодня подарки и собрала дары Илмара. Лишь один разок приложила к шее коралловое ожерелье и воткнула в волосы мексиканские гребни, посмотрелась в зеркало. Пускай все это забирает, мне не надо. К светлым волосам они к тому же не бог весть как идут. Неизвестно, какие волосы у той? Ах, мне же это безразлично! Ступайте, мой повелитель, развлекайтесь с кем вам угодно, я не стою на пути вашего счастья. И не воображайте, что я заплачу.

Эти гордые мысли так ее растрогали, что глаза повлажнели. Никакой любви не было, одна чувственность. Да кто он такой! Простой моряк с красными руками и грубым голосом. Только что мундир с блестящими пуговицами да побывал кое-где на белом свете. И немножко умеет танцевать. А Паэглис и на фортепиано играет.

Запаковав подарки Илмара, она еще немножко повертелась перед зеркалом и веселая, улыбающаяся возвратилась к гостям. Илмар уже пришел. Анда хотела пройти мимо, будто и не заметила, но он загородил ей путь и сказал:

— Ты не могла бы выйти со мной ненадолго в сад? На пару слов, если тебе некогда.

— Как все забавно получается, — посмеялась она. — Именно об этом я только что хотела просить тебя. На пару слов, поскольку у тебя времени мало.

Они вышли в сад.

— Тебе незачем было так торопиться, — начала Анда. — Ты мог и подольше поболтать.

— Поболтать? — удивился Илмар.

— Как, вы разве даже не разговаривали? Ах, да, я понимаю, в таких случаях молчание даже помогает. Глубже чувствуешь.

— Анда! О чем ты? Может, объяснишь?.. Я сегодня действительно был почти лишен возможности поговорить, но это не моя вина.

— А там, на пляже, за купальными будками — тоже не твоя? — тихо рассмеялась она. (А мы и не думали это принимать к сердцу!) — Ты ведь ходил на свидание. Ну, не отпирайся, ведь никто тебе не запрещает. Но мог бы поставить меня в известность, я за тебя хоть извинилась бы перед гостями. Да, так что же ты хотел сказать?

Он начал понимать, откуда дует ветер, и вопрос Анды теперь как бы отрезал путь к выяснению отношений. Но ее беспечная веселость удивляла Илмара. Не то чтобы она очень уж его задевала, но возникшие еще раньше сомнения усиливались: а вообще, есть ли у нее ко мне хоть какой-нибудь интерес? Если же нет, зачем что-то еще выяснять, вводить в курс опасных, ее не касающихся дел?

— Стало быть, ты знаешь? — спросил Илмар.

— Я разве не права? — рассмеялась она опять.

— Отчасти. Я действительно был на пляже и беседовал с одной молодой дамой. Тебе это разве не безразлично?

— Дорогой друг, разве тут еще могут быть сомнения?

— А если этот разговор был совсем не такой, как ты себе представляешь?..

— Я же тебе сказала, меня это не интересует.

— В таком случае, приношу извинения. Слишком много навоображал себе. Да, мне следовало понять это раньше. Тогда сегодня не надо было бы тебя затруднять и твоей славной тетушке не пришлось бы канителиться с посторонним человеком. — Он посмотрел на часы. — Через двадцать минут отходит поезд. Я еще успею.

— Илмар, тебе не кажется, что ты нас всех разочаровал? — теперь она уже не смеялась.

— Напротив: я думаю, это я в тебе разочаровался. Очевидно, у меня еще слишком мало опыта в таких делах. Я не знал, что девушки нынче целуются с мужчинами, которые им безразличны, рассуждают о свадьбе и принимают подарки от посторонних.

— Подарки эти ты можешь получить обратно. Я все уже запаковала.

Илмар в упор посмотрел на Анду, в надежде увидеть то, чего раньше никогда не видал: каким оно бывает, это красивое кукольное лицо с литографически синими глазами, если на нем вспыхнет огонь — гордость или гнев. Но там не было ничего, ни пламени, ни тления, лишь капризно скривившийся рот и чуть выше задран кончик носа. Потому он сказал:

— Подарки эти вернуть ты можешь, но я не могу вернуть твои поцелуи. И это самое печальное.

Он чувствовал себя разочарованным и спасенным. Немножко, конечно, злился тоже, но это он скрыл. Свою шляпу и трость Илмар нашел в передней, там сейчас никого не было. Тем самым у него отпала неприятная обязанность прощаться с гостями и объяснять причину своей поспешности. Когда он выходил наружу, в одной из комнат шевельнулась занавеска, но окно не отворилось, хотя за шпингалет уже взялась было тонкая белая рука, а в другой был сверток с подарками Илмара.

Если человек что-то забыл в чужом доме, он возвращается, говаривали в старину.

Если человек в чьем-то доме лишний, то ему невмоготу идти туда, — говорит гордец.

ЧЕТВЕРТАЯ ГЛАВА

На следующий день Илмар пошел к Анне Вийуп и попросил сходить к фотографу получить заказанный портрет и оригинал. Сам идти он не хотел, чтобы не будить подозрений, поскольку сказал, что через два дня уходит в море.

Илмар рассказал Анне о проделанном за минувшие дни. Конечно, это было не мало, но какова ценность сделанного, судить об этом можно будет лишь впоследствии, когда прояснится роль Ирены. Только бы ее не спугнуть. Хитрость за хитрость — если со стороны Ирены была хитрость.

— Если она носит маску, то надо признать, она умеет ее носить мастерски, — сказал Илмар. — Но ничего, я ее сорву.

— Если только будет, что срывать, — задумчиво проговорила Анна. — Фотографии я принесу, но хотела бы, чтобы меня по этому делу больше не дергали. Слишком уж мрачная и жестокая это затея.

— А с Робертом разве они поступили не жестоко? — напомнил Илмар.

— Да, конечно. Но мне жалко эту девушку, тут я ничего не могу с собой поделать. Я желала бы, чтоб хоть она оказалась невиновной.

— Я понимаю, Анна, ты оцениваешь женщин судя по себе. Но не все такие, как ты! С бестиями нельзя обходиться, как с людьми. Но в одном ты можешь быть уверена: ошибки я не совершу, ничего не сделаю сгоряча и невинный от меня не пострадает. Это я тебе обещаю. И больше тебе в этом участия принимать не придется.

— На следующей неделе я уезжаю домой.

— Да, скоро начнется сенокос.

— Назад возвращаться не собираюсь. В деревне я смогу делать свое дело с тем же успехом, что в Риге. У нас в округе нет ни одной приличной швеи.

— О результатах тебя известить?

— Сама не знаю. Хотелось бы про все это забыть. Какой-то кошмарный сон. Ну почему жизнь не могла быть попроще? Роберт… разве не мог он жить спокойно, как другие? Чего он добился? Так же вот и ты — многого ли ты добьешься, осуществив свой замысел?

Подавленная, она взглянула на Илмара, хотела что-то сказать, но промолчала. Он не пытался ее переубедить.

А когда на другой день Илмар пришел за фотографиями, Анна уже съезжала с квартиры и часть громоздких вещей, из тех, что не могла забрать с собой в деревню, продала. Все остальное было уже упаковано.

— Завтра еду. Билет на пароход купила.

— Жаль, Анна, теперь у меня во всем городе не будет близкого человека. Останусь один как перст.

Она слегка зарделась.

— А Савелис, Руйга? Они же остаются… — тихо проговорила она.

— К ним путь мне заказан.

Наступила пауза. Румянец на щеках Анны стал еще гуще, она отвернулась и несмело заметила:

— А тебе не лучше ли пожить лето дома? Тебе так и не удастся передохнуть после училища.

— Я достаточно отдыхаю в море.

— То свое дело ты мог бы отложить до осени. Никто никуда не денется.

— Осенью будет некогда. Но если повезет, я с этим покончу за две недели. Тогда у меня останется свободный месяц.

— Тебе видней.

Анна отдала портрет, помогла запаковать увеличенные в старые бумаги (чтобы не выглядело так, будто только что из ателье) и спросила у Илмара, кому из домашних передать от него привет.

— Тебе не помочь отвезти вещи на пристань? — спросил Илмар.

— Спасибо, нет. Я уже договорилась с возчиком.

Она выглядела немного взволнованной. Казалось, вот-вот что-то скажет, что-то важное у нее на душе, но час прошел в разговорах ни о чем и ничего такого не произошло. Наблюдая за беспокойным состоянием Анны, ее нервными движениями, рассеянной речью, Илмар подумал, не ждет ли она кого-нибудь. Но ему еще не хотелось уходить — времени оставалось много и приятно было посидеть с Анной. Она ведь тоже была из его краев, можно сказать, свой человек, землячка. От упоминания им обоим известных мелочей, событий детских лет и близких людей они сами становились как бы ближе друг другу. В этом большом городе человек в самом деле чувствует себя одиноко.

И когда слова стихали, было приятно смотреть на эту здоровую сильную женщину. Она не ослепляла красотой, но ей было присуще некое спокойное, чистое очарование, как морю — летним утром, как цветущей яблоне, как тихому еловому бору, где птицы и звери живут невидимой деятельной жизнью. Казалось, чего проще — взять ее руку в свою или прижаться щекой к ее щеке, или поцеловать этот решительный рот, а может и более того — это было бы не вожделение, но ясная, чистая радость. Близость Анны успокаивала, с нею было хорошо. И вот она сейчас уедет.