Росич. И пришел с грозой военной… - Калбазов Константин Георгиевич

– Ни «Варяг», ни «Кореец» в Артуре не появлялись. Может, в каком нейтральном порту появятся.

– И не появятся.

– Не сработали мины?

– Отчего же, очень даже сработали.

– Значит, старуха вцепилась мертвой хваткой. – Звонарев не спрашивал – это звучало как утверждение.

– Не то слово, – тяжко вздохнул Гаврилов. – «Асама» булькнула враз, так что только пузыри пошли, сдетонировал артиллерийский погреб. «Чиода» тоже недолго трепыхалась. Вот только адмиралу Уриу это настолько не понравилось, что он как бешеный набросился на наши корабли. Даже торпедировали «Варяга», когда он отходил в гавань. Миноноску, камикадзе хренову, «Кореец» приголубил из восьмидюймовки, да так удачно, что тот едва на дно не отправился, но сумел добраться до мелководья.

– Вас не вычислят?

– А как нас вычислишь? Был бой, а в бою все возможно, к тому же затонули крейсеры не на мелководье, опять же там течение. «Асаму» разворотило так, что только на металлолом, «Чиода» не стоит потуг по ее подъему. Может, когда-нибудь, чтобы обезопасить плавание, но это когда еще будет.

– Понятно. И так как время еще оставалось, ты решил попытаться спасти «Боярина».

– Потому и пер, не жалея ни себя, ни людей, ни машины. «Енисея» спасти никак не успевал, а вот с крейсером хотел попробовать. Аника-воин, блин. Ни хрена-то у меня не выходит, вот ты – красавец, обставил по всем статьям. Но я так понимаю, Антон теперь нам точно холку намылит.

– Правильно понимаешь. Эх, жаль, ты не сумел снять бой.

– С чего бы это? Очень даже снял, да еще и с самого удобного ракурса: с вершины горы на Идольми.

– Не может быть!

– Еще как может.

– Да ведь это такое… Такое… Я помолчу про историческую ценность, но ты хотя бы представляешь, сколько мы сможем заработать только на этом?

– Пока нет. А ты?

– И я пока нет. Но много. Очень много.

– Слушай, Сергей, ведь ты не хотел во все это вмешиваться. Между тем то, что ты делаешь, никак не назвать стоянием в стороне.

– Понимаешь, Семен. Есть такое слово – присяга.

– Ты ничего не напутал? Присягу-то ты давал СССР.

– Присягу я давал в первую очередь своей Родине и ее народу, а какие при этом звучали слова – не суть важно, главное – то, как ты это понимаешь. Так вот это все та же Россия, и я ей уже однажды присягнул. Присягнул, не вызубрив текст присяги, а сердцем. Громко сказано, да?

– Нормально сказано – ни прибавить ни убавить. Но вот что ты скажешь Анечке?

– А ничего не скажу, отобью телеграмму или письмо отпишу. В конце концов, с Антоном передам о моем решении – он все одно здесь должен будет появиться. Вот пусть и отдувается любимчик наших жен.

– Ох и тяжко ему придется.

– Ничего, выдержит.

– Сергей, ты бы того… Подумал хорошенько, ведь тут не шутки будут твориться.

– Я последние несколько месяцев только об этом и думаю. Не могу я по-другому, понимаешь. Не могу – и все тут.

Глава 2

Назначение

Все складывалось как нельзя лучше, и Петр Афанасьевич даже старался об этом не думать, чтобы, не приведи господи, не сглазить. В его доме вновь царили тишина и благолепие. Впрочем, может, так все и должно было быть.

Известие о том, что его дочь безнадежно и безответно влюблена в Песчанина, он воспринял крайне негативно и был готов рвать и метать. Тем паче когда его юная и неразумная дочь решила вдруг ухаживать за больным Антоном Сергеевичем. На его взгляд, это было столь же неверно, сколь и непристойно. Однако ему пришлось убедиться в том, что характером дочка удалась именно в него, – такая же непреклонная, своенравная и целеустремленная.

Ладно бы этот промышленник отвечал ей взаимностью – ан нет. Песчанин часто общался с Петром Афанасьевичем, и надо признать, что это общение последнему было приятно. Дело обстояло вовсе не в том, что на малоизвестного офицера вдруг обратил свое внимание такой крупный и богатый промышленник Дальнего Востока. Деньги для Науменко значили мало. Ему было приятно именно общение с этим человеком.

Так сложилось, что Петр Афанасьевич стоял у истоков развития минного дела в русском флоте вместе с Макаровым, однако если последний являлся весьма разносторонней личностью и был способен управлять флотом, то Науменко прекрасно осознавал, что ему это не по силам, и завидовать тут было нечему. Однако он прекрасно разбирался в минном деле и был яростным сторонником активного использования в войне на море легких сил.

И тут вдруг в лице Песчанина, который сам подошел к нему, он получает не благодарного слушателя, а яростного сторонника его идей. Мало того – этот молодой человек, будучи столь далеким от военной службы, настолько глубоко и предметно рассуждал на эту тему, что повергал Науменко в оцепенение. Не раз Петр Афанасьевич указывал Антону Сергеевичу на его дилетантские ошибки в рассуждениях о тактике использования эсминцев в боевых действиях, а затем, когда спор уже оканчивался, он не мог успокоиться и продолжал всесторонне обдумывать прошедший разговор. Вот тут-то он и впадал в оцепенение. Он запирался в кабинете и подолгу обдумывал их разговор, чертил графики, диаграммы, схемы…

Так и сложилось, что на сегодняшний день у него на руках оказались рекомендации по использованию легких сил в условиях современной войны. Его личная концепция видения этого вопроса. Но к сожалению, он не имел никаких шансов чего-либо добиться, хотя и чувствовал, что сегодня способен организовать взаимодействие нескольких дивизионов эсминцев совместно с крейсерами в боевых условиях.

Однако он не мог себе и представить, что в то время, когда он и Песчанин увлеченно беседовали и обсуждали столь далекие от сердечных разговоров материи, его дочь, с жадностью ловя каждое их слово, все больше укреплялась в своей любви к Антону.

Упорство, с которым дочь добивалась его разрешения ухаживать за Антоном Сергеевичем, вдруг убедило Науменко, что это не детская влюбленность, а вполне сформировавшееся чувство уже выросшей девушки, оставившей своих любимых кукол пылиться на полке в память о безвозвратно прошедшем детстве.

Он не был готов противопоставить этому что-либо и потому принял единственно правильное решение. Просто отошел в сторону и стал наблюдать за тем, что из этого получится, готовый в любую минуту ринуться на защиту своей единственной дочери.

Однако здесь его ждало разочарование: защищать никого не пришлось. Молодые прекрасно поладили, и сегодня все шло к тому, что у него должен был появиться до неприличия богатый зять. Впрочем, молодые не особо торопились – во всяком случае, даже о помолвке пока речь не заходила. Хотя тут-то, изведав нрав Светланы, отец был склонен думать о том, что от венца уклоняется именно Антон, а это его несколько беспокоило. Он любил Свету и переживал за нее, поведение же ее возлюбленного ему казалось несколько странным.

В кабинет, где сидел, размышляя над всем этим, Петр Афанасьевич, постучались, и, когда он разрешил войти, в дверях предстал тот, о ком, собственно, и думал глава семьи.

– А-а, Антон Сергеевич. Здравствуйте. Вы, верно, к Светлане?

– Да нет, я к вам.

– Неужели решились-таки просить руки этой егозы? Ну не стоит краснеть, как красна девица. Я уж и смирился с этим, и считаю выбор моей дочери верным, а вот ваша нерешительность мне, признаться, непонятна.

– Петр Афанасьевич, вы слышали, Макаров прибыл в Порт-Артур – и тут же принялся наводить порядок в доме. В день его прибытия наконец сняли с мели «Ретвизиан» и завели на внутренний рейд. Эскадра ликует и считает это добрым предзнаменованием.

– Степан Осипович не даст скучать этим лежебокам и научит воевать, не боясь высунуть свой нос в море, – деловито заявил Науменко.

– Вы ведь знакомы с ним?

– Да, я одно время служил вместе со Степаном Осиповичем.

– Теперь наконец настало время и вам походить в море и пощипать японцев.

– Не думаю, что это так. – Увидев недоумение во взгляде Песчанина, Науменко грустно улыбнулся и продолжил: – Понимаете ли, Антон Сергеевич, я служил вместе с Макаровым, даже был дружен с ним, хотя и служил-то непродолжительное время, но за это время успел с ним сильно повздорить, а Степан Осипович, при всей своей, надо признать, гениальности, человек весьма злопамятный.