Романы. Рассказы - Варткес Тевекелян

Караванщик Гугас в эти горячие дни сразу стал душой обороны, и люди беспрекословно подчинялись его неукротимой воле, чувствуя, что только железная дисциплина, вводимая Гугасом, может спасти положение.

В первый же день Гугас создал несколько групп: продовольственную, санитарную и строительную, организовал штаб обороны из сведущих в военном деле людей, прежде служивших младшими офицерами в турецкой армии.

По его приказу старик Мазманян, ставший во главе хозяйственной группы, должен был реквизировать у всех семей продовольствие, захваченное ими с собой в крепость, устроить склад и организовать нормированную выдачу пищи.

Строительная группа мобилизовала всех трудоспособных людей на работу по созданию опорных пунктов в наиболее опасных местах. Люди ремонтировали развалившиеся от времени стены крепости, рыли ходы сообщения между опорными пунктами.

Санитарная группа во главе с врачом следила за чистотой и порядком и делала все, что можно было сделать в условиях осады, чтобы оградить людей от эпидемических заболеваний. Усилиями санитаров в укромном месте было организовано нечто похожее на больницу, где ухаживали за ранеными и тяжелобольными.

Гугас был неутомим. Он следил за всеми работами, подбирал и назначал командиров, спускался к бойцам в опорные пункты, давал советы, организовал отливку пуль, зарядку использованных гильз. Он даже находил время, чтобы сердечным и словами подбадривать упавших духом женщин и стариков.

Старая крепость на гранитной горе вскоре стала неприступной.

Глава девятая

В крепости

Неудачные попытки овладеть крепостью несколько охладили пыл аскеров в первый день. В следующие, дни особой активности они не проявляли. Осада крепости ограничивалась ленивым обстрелом крепостных стен из винтовок. По вечерам, когда из уцелевших в городе мечетей раздавался призыв муэдзина к намазу, обстрел прекращался совсем и в долине наступала мертвая тишина.

Солнце по-прежнему медленно совершало свой путь к горам, чтобы в назначенное время спрятаться за их высокими вершинами и уйти на ночной покой. В часы заката горы, луга и пастбища так же, как и раньше, окрашивались в разнообразные цвета: золотой, зеленый, желтый; только среди высоких, сочных трав не паслись уже жирные курдючные бараны и чабаны не высвистывали свои песенки на свирелях. Вокруг стало безлюдно, мертво.

Когда солнце исчезало совсем, вершины гор еще долго купались в золотистых лучах, и вдруг мгновенно наступала густая темнота; на небе один за другим зажигались огни многочисленных звезд, словно их рассыпала невидимая рука. Долина погружалась в ночную дремоту. Ничто не напоминало об осаде, крови и людской злобе.

Среди ночной тишины часто раздавались звуки печальных песен. Пели и в крепости и под горой, в лагере аскеров. Кто знает, о чем думал, что вкладывал в свою песенку поющий ее в осаде? То ли он оплакивал поруганную любовь? Или жаловался на горькую судьбу, выпавшую на его долю? Под горой молодой аскер в это время пел, вспоминая покинутую им деревушку, дым родного очага, журчание речки, дорогие его сердцу лица.

А на окраине городка пожилой турок выходил на порог своей уцелевшей от пожара хижины подышать свежим воздухом. Он с тоской в глазах долго смотрел на развалины родного города, на опустевшие луга и, прислушиваясь к звукам печальной песни, доносившейся из осажденной крепости, никак не мог понять: почему люди грызутся между собой, словно хищные звери? Почему его доброго соседа, мясника Хачика, с которым он вырос вместе и провел столько приятных вечеров, загнали в крепость и собираются убить?

Не находя ответа, турок покачал головой и опустился на камень около своего порога. Он долго думал о несправедливостях, царящих на этой грешной земле. Сердце его щемило от тоски.

Утром, с рассветом, все начиналось сначала: стрельба, убийства, уничтожение…

Осажденные, понемножку придя в себя после страшных потрясений, начали налаживать жизнь в новых, непривычных для них условиях. Каждая семья, выбрав себе яму поудобнее, обкладывала ее камнями и устраивала нечто похожее на жилье. В назначенный час все ходили за продуктами. Особенно строго выдавалась вода — не больше стакана на человека. В крепости ее было мало, колодцы находились на южном склоне горы, а стены вдоль дороги, ведущей туда, во многих местах, обвалились, и турки непрерывно обстреливали идущих за водой. Днем пробраться к колодцам было невозможно. Воду носили только ночью — и то в ограниченном количестве: и там, в колодцах, запас воды был невелик.

По утрам Мурад с другими подростками помогал восстанавливать разрушенные стены, а когда жара становилась нестерпимой, ребята садились в безопасном месте и наблюдали за долиной. Сейчас все неразлучные друзья были вместе: Мушег, Качаз, Ашот. Во время резни они спрятались в огороде и спаслись. Мурад встретился с ними только в крепости. Ашот остался один, его мать и пятеро братьев и сестер погибли. Сейчас он жил недалеко от Мурада вместе с семьей Качаза.

Однажды в полдень ребята сели под скалой и стали наблюдать за турками. В долине кое-где мелькали белые палатки, между ними, как муравьи, сновали аскеры, а по дороге двигались арбы.

— Нагнуться бы к арыку и напиться досыта! Я бы сейчас больше ничего не хотел! — воскликнул Качаз.

— Потом залезть на дерево и сорвать сочную грушу, — добавил Ашот.

— Когда я вспоминаю груды свежих лепешек, лежащих на подносе, жареное мясо, кислое молоко, просто слюнки текут, — сказал Мушег. — Удивляюсь: почему мы тогда не все съедали? Бывало, встанешь из-за стола, на подносе половина еды осталась. Сестра моя Астхиг все капризничала: «Этого не хочу! Это не буду!» А сейчас бы хоть самых черствых лепешек!

Вдруг раздался оглушительный гром, и вслед за ним что-то с визгом ударилось о скалу. Это был снаряд. На седьмой день осады турки на горах против крепости установили орудия и стали систематически разрушать и без того ветхие ее стены.

Ребята поспешно разбежались по ямам. И здесь людей охватил страх. Мелкие гранитные осколки дождем сыпались в ямы, а при прямом попадании эти ямы превращались в могилы для целых семей.

Иссякали продукты. Кончилась вода: днем и ночью турки обстреливали дорогу, ведущую к колодцам.

Наступил август. От палящего солнца некуда было спрятаться: ни деревьев, ни тени в крепости не было. Короткие ночи не приносили прохлады. Накаленные камни за ночь не успевали остывать. Люди шли к колодцам за водой, хотя дорога туда была усеяна трупами и предательская луна освещала крепость как днем.

Положение осажденных с каждым днем становилось все труднее. Начались голод и болезни. Мазманян выдавал лишь по нескольку вареных бобов на человека. Голодные умирали молча, без жалоб и стонов. Никто не оплакивал близких, хоронили молча.

Взоры истощенных, худых, как скелеты, людей были обращены на север: там наступала русская армия. Но русских все не было. Гугас отправил троих на разведку — узнать, далеко ли они. Ушедшие не вернулись обратно, надежда с каждым днем угасала.

Беда пришла и в яму Гугаса: тяжело заболел маленький Васген. У него была горячка. Лежа на коленях матери, он запекшимися губами шептал: «Пить, мама, пить!» — а воды уже несколько дней не было ни капли.

На третью ночь со дня болезни брата Мурад, лежа на голой земле в углу ямы, дремал. Ему послышались стоны. Проснувшись, он стал рассматривать яму: у стены спала бабушка, рядом с ней, на тряпках, обняв ее шею, лежал Нубар, около него — Аместуи. У самого выхода, скорчившись, спала Заназан. В середине ямы сидела Перуза. У нее на коленях лежал больной ребенок и слабо стонал. Перуза, худая, бледная, в каком-то возбуждении осыпала лицо ребенка поцелуями.

Высоко стоящая, неподвижная луна заливала все вокруг нежным светом. Издали доносились звуки одиночных выстрелов. Это турки обстреливали дорогу к колодцам.

Мурад, окончательно проснувшись, поднял голову и увидел, что по окаменевшему от горя, изможденному лицу матери капля за каплей бегут слезы. Мурад понял: брат умирает.

— Не плачь, мама! Я сейчас сбегаю за водой! — в отчаянии закричал он и выбежал из ямы.

Перебежав в соседнюю яму, он тихонько разбудил Качаза.

— Скорей давай кувшины! Я побегу за водой! Брат умирает! — крикнул он полусонному Качазу.

— Ты что, с ума сошел?

— Давай, тебе говорю, кувшины! Разговаривать некогда! — резко оборвал он Качаза, и тот покорно вынес ему два медных кувшина.

Дорога к колодцам была усеяна мелким щебнем. Ползти было очень больно. Острые камни, как ножи, врезались в тело. Руки и колени ободрались до крови. Но ползти надо было, и Мурад полз. От ямы до колодцев было метров семьсот по открытой местности. Стены здесь были особенно сильно разрушены. Турки, заметив ползущего человека, стали стрелять. Мураду приходилось лежать неподвижно, пока прекратится стрельба.