Марко Поло. От Венеции до Ксанаду - Лоуренс Бергрин

Гийом, явно предвосхищая меткие наблюдения Марко, описывает женскую косметику. «Казалось, будто ей отрезали нос, такой он был тупой, — пишет он о жене вождя. — Она вымазала эту часть лица какой-то черной мазью, как и брови, так что нам представлялась чрезвычайно ужасной». Он без стеснения описывает семейные обычаи монголов. Мужчины берут «жен кто сколько может» и еще держат рабынь-наложниц. Когда женщина достигает возраста замужества, жених берет ее силой, часто с помощью отца невесты.

Подобные описания завораживали тех немногочисленных ученых, лиц благородного или духовного звания, которые способны были их прочесть. Гийом в своем описании романтизирует монголов. Они берегут свое, терпимы к чужим, уважают иные верования — чем отличаются от более «цивилизованных» европейцев — и живут в духовной гармонии с природой, с землей и сменой времен года. Монголы оказались более сложным явлением, чем даже в описании Карпини.

В поисках христианского хана, о котором ходило столько слухов, Потом де Рубрук вынес ужасающие лишения на Шелковом пути. Как прежде Карпини, ему приходилось довольствоваться холодной кашицей, иногда приправленной мороженым сырым мясом. Наконец Гийом добрался до Каракорума и описал его в чрезвычайно реалистичной манере. Это, по его словам, маленькое селение, еще меньше, чем Сен-Дени под Парижем. Каракорум не выглядит оплотом власти монголов, а скорее выказывает отсутствие единства. «В нем два квартала. В одном, сарацинском (мусульманском), есть рынки, и сюда собирается великое множество татар, стремящихся ко двору, — отмечает он. — Другой квартал катайцев (китайцев), которые все ремесленники… Здесь имеются двенадцать храмов с идолами разных народов, две мечети… и одна христианская церковь на самом краю города». Каракорум был еще и важной дипломатической столицей, принимавшей не только послов папы, но и посольства императоров, султанов и королей Азии и Восточной Европы, которых всегда встречали весьма холодно. Несмотря на созданную монголами атмосферу религиозного разнообразия и терпимости, Гийом де Рубрук окрестил всего шестерых. Кажется, в дальнем и многотрудном пути он растерял религиозное рвение, сталкиваясь с реальностью, плохо согласовавшейся с его теологическими представлениями. Он описывает человека «с крестом, нарисованным чернилами на ладони», которого он принял за христианина, «потому что на заданные мной вопросы он отвечал, как христианин». Однако религиозные символы, носимые тем человеком и другими, подобными ему, показались брату Гийому не вполне ортодоксальными. Он пришел к выводу, что это христиане, оставшиеся без должного наставления относительно обрядности.

Обходя Каракорум, Гийом де Рубрук наткнулся на «храм идола», чьи служители, как он заметил, «радушно приглашали и любовно занимали всех посланцев, каждого соответственно его способностям и положению». Он побывал в буддийском монастыре, священная аура которого искушала его близостью к реалиям христианства. «Их храмы обращены на восток и на запад, а на северной стороне имеется камера, подобная ризнице. Иногда, если храм квадратный, ризница и хоры размещены в центре. Внутри этой камеры они помещают сундук, длинный и широкий, как стол, а за ним, лицом к югу, стоит их главный идол. Тот, которого я видел в Каракоруме, величиной с образ св. Христофора… Они ставят других идолов вокруг главного, и все они покрыты тонкой позолотой, а на сундуке, подобном столу, ставят свечи и приношения… У них, как и у нас, есть большие колокола. И потому, как мне кажется, христиане Востока — несториане — не используют больших колоколов».

Буддийские жрецы обольщали брата Гийома, как позже — Марко Поло.

«У всех их жрецов головы и бороды выбриты, и они носят оранжевые одеяния и, будучи обриты, ведут чистую жизнь, собираясь по сто или двести в одном монастыре. В те дни, когда они входят в храмы, они ставят внутри две длинные скамьи. На них садятся лицами к поющим в хоре. В руках у них некие книги, каковые они иногда кладут на скамью, и головы их обнажены, пока они остаются в храме, — замечает он. — Они тихо читают про себя, почти неслышно. Оказавшись среди них во время их богослужения и видя, что все они сидят как немые, я пытался добиться от них ответов, но не сумел никакими средствами».

Рукописные манускрипты буддистов оказались более красноречивы. «Образ их письма походит на татарский. Они начинают писать наверху листа, ведя строку сверху вниз, и так же они читают, и умножают строки слева направо. Они используют определенные письмена и знаки в магических обрядах, и храмы их полны коротких свитков, развешанных по стенам».

Гийом был настолько наблюдателен, что различил и другие типы письменности. «Катайцы пишут кистями, какими пользуются художники, и в одном знаке сочетают несколько букв, образуя слово. Люди Тибета пишут, как мы, слева направо, и буквы их схожи с нашими. Народ тангутов пишет справа налево, как арабы, и множит строки снизу вверх».

За десятилетия до появления в тех местах Марко Поло Гийом описал деньги, отпечатанные «на бумаге из хлопка, длиной и шириной в ладонь» — обменную валюту, настолько далеко опередившую все существовавшие на Западе, что она ставила европейцев в тупик. Не многие понимали, что будущее за ней.

Гийом вовлек буддийских монахов в теологический диспут, однако обманулся в своих ожиданиях. Когда он спросил, в какого бога они веруют, те, к разочарованию францисканца, ответили: «Мы верим, что существует лишь один Бог». Он ждал другого ответа. Среди нехристиан он готовился обнаружить идолопоклонство и прочие языческие практики.

Он поставил вопрос иначе: «Верите ли вы, что Он — дух некой телесной субстанции?»

«Мы верим, что Он — дух», — был ответ.

Убежденный, что они скрывают истину, Гийом пожелал узнать, почему, веруя, что Бог есть дух, они изображают его во множестве образов. И добавил: «Если вы также не верите, что Он подобен сотворенному человеку, почему вы изображаете Его в образе человека, а не любого другого создания?»

Монахи отвечали, что Гийом заблуждается: образы, о которых он говорит, изображают не Бога. Это были приношения богатых умерших, чьи родственники принесли в дар храму их изображения. «В память об умерших мы почитаем их».

— Несомненно, это превратный обычай, — презрительно сказал Гийом. — Вы делаете это только из дружбы и лести к людям.

— Нет, только в их память.

Далее монахи сами пошли в атаку.

— Где Бог? — спросили они у Гийома.

Тот ответил вопросом на вопрос:

— Где ваша душа?

Хозяева ответили, что душа помещается в их телах.

Гийом перешел на проповедь:

— Разве она не помещена во всех частях вашего тела, управляя и направляя его и все же оставаясь невидимой? Так же и Бог повсюду и правит всем, и все же он невидим, будучи самой мудростью и постижением.

Едва Гийом подобрался к сути, как переводчик «утомился», и диспут прервался в самом разгаре.

Духовной оттепелью в жестокой каракорумской зиме стало для Гийома объяснение с правителем области, Мункэ-ханом, внуком Чингисхана. Тот объяснил монаху, что как Бог дал человеку пять пальцев на каждой руке, так же Верховное Существо дало различным народам разные веры. Это проявление религиозной терпимости, глубоко укоренившееся в сознании монголов, бросало вызов всем убеждениям Гийома как миссионера христианства, однако он не мог отрицать достоинств изложенной ханом точки зрения и следующего из нее вывода, что единство веры превосходит все различия в ее проявлениях. Под конец этой увлекательной беседы с Гийомом Мункэ выразил осторожное приглашение к установлению дипломатических отношений или хотя бы диалога с христианским Западом. «Если ты повинуешься нам, пришли гонцов, чтобы мы знали, желаете вы мира или войны».

Гийом де Рубрук гонцов не прислал, однако его миссия, продолжавшаяся с 1253 до 1255 год, достигла частичного успеха. Отныне монгольские правители заинтересовались Западом, если не его религией, то хотя бы перспективами торговли.

Мункэ-хан умер в 1259 году. Его преемник Хубилай был избран «великим ханом» годом позже. Когда до папского двора дошли необоснованные слухи, что Хубилай обдумывает обращение в христианскую веру, миссионерская активность разгорелась с новой силой. Папа Николай III в 1278 году отправил миссионеров-францисканцев для наблюдения за ходом обращения, однако тем не удалось добраться до цели.

Между тем Хубилай-хан предпочитал, по обыкновению монголов, одновременно практиковать различные религии. Он поддерживал сердечные отношения с представителями всех вероисповеданий, даже если они жестоко противоречили друг другу. Такой образ действий оказался отличной политикой, потому что все веры стремились угодить Хубилай-хану, и никто не осмеливался объявить себя его врагом — поскольку религиозные лидеры стремились сохранить духовную власть.