Человек в круге - Владимиp Югов

Разговор состоялся, естественно, уже после того, как у меня побывала папочка с "Делом Шугова". Знал ли Шмаринов о том, что Железновский дал мне эту папочку? Не думаю. Железновский, свернув папочку, положив ее на дно чемодана, тут же уехал. Шмаринову не дали даже проводить начальство. Но что странно, в "Деле" не было ни полковника Н., ни генерала С. И Железновский не сказал мне о них. Может, он скрыл от меня другую папку о Шугове, более увесистую? Более... То есть, где были и Н., и С.?

Но я помнил этот разговор со Шмариновым. И я пришел на второй день уже на квартиру Зиновия Борисовича Мещерского, дабы выяснить кое-что хотя бы об этом полковнике, и об этом генерале, видно задевших судьбу Шугова.

Марины Евгеньевны не было дома. Мещерский пил чай на кухне.

- Я знал, что вы приедете. Вы хотите тоже обелить Павла Афанасьевича? Я это понял. И мы помогли вам вчера. Мы говорили о нем хорошо, хотя, вы должны это знать, в нашем доме не стоит упоминать о веревке повешенного. Знаете, мне не положено якшаться со шпионом. И я всячески отмежевался от бывшего зятя. В конце концов моя идеологическая работа не терпит компромиссов. Для меня изменник Родины есть изменник Родины. И никто больше. Сват, брат, зять, жена. Только так!

- Вы хотели сказать о дочери еще. О ее связях в первые дни замужества с загадочным для меня полковником Н.

- Да, уже с полковником. Тогда он был подполковником.

- Генералом не стал?

- Думаю, и не станет. Мы тоже кое чего-то стоим.

- И еще с генералом С.

- Генерал-полковником С.

- А был?

- Генерал-майор в то время.

Мещерский назвал генерал-полковника подлецом, а нынешнего полковника Н. недоноском. Это они, по мнению Зиновия Борисовича, вбили первый клин и в семейную жизнь Шуговых, и в карьеру главы семьи.

Меня в этом не надо было убеждать. Я это уже понимал. Нужны были детали, и Мещерский на этот раз разговорился.

- У Павла Афанасьевича все было поначалу безоблачно, - печально склонился к столу Зиновий Борисович. - А какой родитель не мечтает о счастье своих детей! Н. - это всего-то был прихлебатель. Он интриговал и писал куда-то на Павла Афанасьевича. Добился или нет расположения моей дочери, это же, вы сами понимаете, тайна. Я никогда бы не спросил у дочери, как она распоряжается своим временем и своими симпатиями и антипатиями. А что касается С., сударь, я его застал в собственном доме в тот момент, когда он атаковал мою дочь, не закрыв даже дверь на ключ. Павел Афанасьевич был тогда в длительной командировке. И С. воспользовался случаем. С. был начальником Павла Афанасьевича. Но беда-то не в этом во всем. После того, как я показал ему на дверь, и появились в районной газете, - понимаете, в органе райкома партии, где я состоял первым лицом! - две заметки о моем якобы, извините, жидовском происхождении. Тогда это было модным. Неслыханно! Чтобы газета в то время отважилась выступить против первого лица! Но боролись то ли с космополитами, то ли еще с кем. И кто-то публикации разрешил! А у Павла Афанасьевича в кабинете стали появляться подложные письма о якобы связях моей дочери с С. Нетрудно догадаться, кто их автор. Проиграв в атаке, он выиграл в другом. Он нарушил покой Павла Афанасьевича.

- И что же было потом?

- Павел Афанасьевич был горяч, молод. Он принес эти письма в партийную организацию. Но он не знал нашей системы, у него всегда глаза были в розовых очках. А нам, партаппаратчикам, только и надо того, чтобы покопаться в белье грязном, потрусить, поставить по стойке смирно и сказать: "Служи, если простим! А нет - выкинем и останешься без куска хлеба, да еще оплеванным на всю Вселенную".

- Сражение состоялось?

- Поединок Шугов проиграл. Я отговаривал его от этого поединка. Он мне тогда не поверил. Шугов запятнал подозрением свою жену, мою дочь, и с тех пор потерял уважение в ее глазах.

- Почему они не разошлись?

- Легко сказать! Павел Афанасьевич любил ее так, простите, не как вы или Железновский. Он был всегда человеком цельным, устремленным. Про таких говорят: любят одну женщину, одну землю, одну Родину.

- Как раз этого о полковнике Шугове и не скажешь.

- Да, этого теперь не скажешь. Но я всегда говорю это про себя. Я всегда думаю, что наше отношение к таким, как он, надрывает душу и делает сердце холодным. - Он вдруг спохватился: - Надеюсь, все, что тут я говорю вам, не появится в какой-нибудь газете?

Я пообещал, что в газету писать не стану.

- Тогда в журнал? А вдруг будет узнаваемость?

- Вы боитесь?

- Я уже ничего не боюсь. Даже тогда не боялся, когда мою фамилию приписали к еврейской. Правда, Зиновий Борисович... Вы чувствуете? И приписывать не стоит! Само собой вроде разумеется. Но так уж случилось. Я Зиновий Борисович, потому что отец мой дал мне имя своего друга Зиновия, действительно, еврея. Сам отец был Борис. Но Борисом был и Годунов. Что же, и ему надо было приписывать, что он еврей?

Резко и требовательно зазвонил телефон. Мещерский важно встал и не спеша подошел к столику, где аккуратно, в нишу был упакован белый аппарат.

Он слушал внимательно, говоря при этом "да, да, да". Вдруг повернулся ко мне и пальцем подозвал меня к телефону.

- Ты можешь сама поговорить с ним. Он сейчас рядом со мной.

Я взял трубку и, грешным делом, надеялся услышать голос Марины Евгеньевны. Но мне страшно везло в этот день. Во-первых, откровения Мещерского, а, во-вторых, там на той стороне, на том конце Планеты, была Лена с простуженным хрипловатым голосом и теми вольными манерами, которые были приобретены в его доме, где ей всегда дозволялось говорить все, что она думает.

- Мама не дала тебе мой адрес, - когда мы обменялись приветствиями, прохрипела она. - Ты знаешь, зеленый огурчик, она тебя испугалась, ха-ха-ха! Ты только не обижайся. Но твой удел покорять официанток и комендантш общежитий. На нашего брата ты не тянешь.

- Это почему же? - стал я ерничать.

- Так захотел бы - нашел.

- Но мама твоя не велит?

- Мама оставляет тебя для себя, ха-ха-ха!

Смех ее был груб, раскатист. Мне теперь показалось, что ничуть она не больна, а просто у нее такой теперь голос. Это от курения, как я вычитал недавно в газете, и от того, что женщина пьет. Мне не хотелось в это верить. Лена все равно волновала меня даже на расстоянии. И я, не стесняясь ее отца, стал напрашиваться к ней в гости.

- Я, зеленый огурчик, не в форме.

- Что это для меня значит?

- Много. Я, мой милый, выгляжу так же, как моя дорогая молодящаяся мамаша.

- А разве это плохо?

- Для моих лет?

- Мы еще с тобой действительно зеленые огурчики.

- Нет, нет! И не напрашивайся... Вот если после твоего приезда из Ленинграда...

- Но я не собираюсь в Ленинград.

- Ты должен поехать в Ленинград.

- Зачем?

- Там Игорь Железновский. Он давно сказал, что хотел бы видеть тебя.

- Твоя мать дала мне его московский адрес.

- Он долго будет в Ленинграде. Я тебе советую поехать. Ты кое-что узнаешь... У тебя есть время?

- Двадцать дней с гаком. А где я его найду?

- Он звонил мне вчера из гостиницы.

- Она назвала гостиницу и номер, в котором остановился полковник госбезопасности Железновский.

- Поедешь?

- Поеду.

- Только, пожалуйста, не рассказывай ему, как относятся мои предки к этому... к этому беглецу, ха-ха-ха!

- Постараюсь.

- Постарайся, зеленый огурчик. И потом постарайся приплыть ко мне, лады?.. - Неожиданно голос ее стал мягким, женским, очень дорогим мне: Она уже шептала: - Все-все! Как помню, зеленый огурчик!..

"Зеленый огурчик!" Это тогда, когда за нами захлопнулась дверь, когда она спросила, не боится ли мальчик, который пришел к ней, ревнивого ее мужа, не боится ли, если вдруг он - с пистолетом, тогда она, прижавшись губами к моему лицу, сказала: "Ах, ты еще совсем зеленый огурчик!"

Пип-пип-пип! Лена положила трубку, а я в недоумении глядел на нишу и спрятанный в ней аппарат. Зиновий Борисович же глядел на меня, неодобрительно щурясь.

- О чем вы договорились? - спросил, наконец, он.

- Лена хочет, чтобы я поехал в Ленинград, к Железновскому.

- Он разве там? - подозрительно поглядел на меня Мещерский.

- Лена уверяет, что там.

- Да не может этого быть! Я звонил ему позавчера в Москву... А что вы решили?

- Если честно признаться, меня это волнует вот уже год. Я прожил тогда год спокойно. А потом, когда пришло письмо от вдовы Павликовой в адрес полковника Шмаринова, то я подумал... В общем, после этого как-то я завертелся. И верчусь, верчусь вокруг да около. А не знаю - зачем?

- А кто такая Павликова?

- Вы не знаете? Это вдова начальника заставы, где перешел границу ваш зять.

- Меня волнует только зять, - жестко сказал Мещерский. - И то он здесь! - Приложил руку к сердцу. - Только здесь.

- А меня волнует и Павликова, и мама замполита заставы, и все солдаты, и все сержанты, которые теперь тянут лямку в тюряге! - крикнул я.

- Хорошо, что же вы кричите? Вы хотите, чтобы я уточнил, где Железновский? И даст ли он вам материалы еще и про Павликову? Я не знаю, не знаю... И не хочу знать... А уточнить... Я завтра вам сообщу. Где вы остановились?