Мэрилин Монро - Плантажене Анна

«Вот эту фотографию?» — спрашивает Грейс и протягивает ей старый пожелтевший снимок.

Да, эту. Норма Джин уезжает, забрав ее с собой. Отец-призрак, отец-выдумка всегда лучше, чем ничего. Если бы у нее была сестра… Вот именно, у нее же есть сестра, с которой она не знакома, старшая дочь ее матери, Бернис, на семь лет старше ее, которая живет в Детройте, замужем, имеет детей. Норма Джин прыгнула в первый же поезд на Детройт и бросилась в объятия своей сестры. Если бы у нее был брат. Расскажи, расскажи, Бернис, каким был Джеки. Расскажи мне о нем. Умерший брат — это все-таки кое-что.

Вскоре Норма Джин вернулась в Ван-Нейс работать на «Радиоплане». Оказавшись на краю пропасти, она попятилась, растоптала другую женщину, у которой якобы были крылья. Она просто хочет, чтобы ее любили и не прогоняли. Сейчас. Вот почему она бросается в первые же раскрытые для нее объятия. Нежность не ждет.

А больше она ни в чем не уверена.

ПОСЛЕДНЯЯ ОСТАНОВКА ПЕРЕД ОТПЛЫТИЕМ

На Рождество 1944 года вернулся Джим. Норма Джин расстаралась, чтобы принять его как следует. Тонкое белье, номер в гостинице — она не поскупилась, тем более что заработала немного денег благодаря фотографиям Коновера, и они жгли ей карман. Они мешали ей, возможно, вызывали чувство вины… и уж наверняка обременяли. Она презирала и их ценность, и власть, которую они дают. Деньги созданы для того, чтобы немедленно их потратить.

Копить — значит беспрестанно отдалять момент жизни, а Норма Джин считает, что уже слишком долго ждала. Джим вернулся. Норма Джин играет истосковавшуюся женушку, калифорнийскую Пенелопу с незаконченным покрывалом, которая весь год жила лишь ради мужа-моряка. Среди множества своих личин она выбрала подходящую маску. Маска жены Джима еще существовала. Норма Джин надела ее и вновь заняла свое место на сцене семейной жизни. Короткая передышка в течении повседневной жизни, которое в последнее время ускорилось — она это чувствует, желает сама, это возбуждает и пугает.

Призналась ли Норма Джин супругу в своем желании стать манекенщицей? Как она преподнесла ему новость о фотосессиях с Дэвидом Коновером? Рассказала ли о неприятной обстановке, окружающей ее теперь на заводе, где остальные девушки уже не выносят, что мужчины смотрят только на нее, так что поговаривают даже о том, чтобы перевести ее в другую смену? Надеялась ли Норма Джин вновь найти в Джиме союзника, который привлечет ее к себе, к нему, не даст уплыть по течению, удержит в положении супруги, которое лишает ее свободы, но в то же время дает защиту? Если да, то напрасно. Джим Дагерти, конечно, был рад на несколько дней вновь сделаться хозяином тела своей жены, по меньшей мере поверить в это, но он здесь только проездом. Если Норма Джин думала, что он вернулся насовсем, то это недоразумение. Причем уже не первое. Молодой человек отнюдь не горит желанием немедленно вернуться в лоно семьи. Бывшая сиротка, конечно, знойная женщина, ее приятно обнять, но в ней по-прежнему, и даже еще больше, ощущается бездонная пропасть, куда страшно заглядывать. После первых объятий и часов всяких россказней супруги погрузились в одиночество и непонимание.

С тех пор как Норма Джин получила от Грейс фотографию якобы своего отца, ее все сильнее мучило желание обрести его по-настоящему. Она попыталась дозвониться до пресловутого Стэна Гиффорда, якобы ее биологического отца. Очевидно (если верить Дагерти), тот отшил ее без лишних разговоров. Был ли Гиффорд настоящим отцом Нормы Джин? Знал ли он об этом? Или плевать хотел? Без сомнения, этот вопрос неотступно преследовал Норму Джин (в этом сходятся все воспоминания), бередил незаживающую рану и был неутихающей обидой. Но где здесь правда? Что следует отнести на счет выдумки и мистификации? Действительно ли Гиффорд отказался с ней разговаривать? Действительно ли она ему звонила?

Джим вскоре снова снялся с якоря. Норма Джин опять одна, всеми отвергнутая. Кроме Дэвида Коновера. Как только уехал муж, фотограф, скромно отступивший в тень на время «праздника», с распростертыми объятиями принял бедную рабочую девушку в отчаянии и в комбинезоне, чьи слезы неиссякаемы, а мордашка неотразима. Если до сих пор они еще не были любовниками, то, весьма вероятно, стали ими весной 1945 года, когда Коновер, якобы для фотографирования, отвез Норму Джин в чистое поле, далеко от Ван-Нейса, и делил с ней номер в мотелях — из экономии, как он говорил. Можно без труда представить себе лицо Этель Дагерти при таком поведении ее невестки, и лица девушек с «Радиоплана», яростно завидующих беззаботной красоте Нормы Джин, которая то появляется, то исчезает, берет бюллетень, чтобы оправдать свое повторяющееся отсутствие, и забавляется тем, что рабочие смотрят на нее, раскрыв рот. В результате ее перевели в другой цех. Над ее головой собирались тучи.

В июне теперь уже Коновер уехал на Филиппины. И ему тоже захотелось сбежать на край света? Уверенности нет никакой. Случайно ли все люди, за которых цеплялась Норма Джин, один за другим от нее ускользали? Она такая вялая, нерешительная. Одновременно — целеустремленная и колеблющаяся. Она твердит, что хотела бы стать моделью, а еще лучше актрисой. Почему же она тогда не побежала в агентство, которое указал ей Коновер и с директрисой которого уже не раз о ней говорил? Чего она ждет? Ее словно что-то парализует. Или кто-то. Что-то или кто-то по-прежнему удерживает ее в куцей и пустой жизни Ван-Нейса, где ей до смерти скучно, но она как будто предпочитает эту скуку возможности перебраться в другой мир, принимая ее как искупление, как плату за свои детские грехи. Настолько велико ее чувство вины. Так глубоко она увязла в громоздком прошлом. Потом она рассказывала, что стала тогда проводить воскресенья на вокзале Ван-Нейса, чтобы раствориться в чужой жизни, мысленно войти в незнакомые семьи, на время одной улыбки стать приемной дочерью этих счастливых людей, выходивших из поездов или шумно в них усаживавшихся. Ей нравилось ощущать эту толпу, которая окружала ее, поглощала, ожидать невозможного возвращения кого-то. По воскресеньям Норма Джин Дагерти приходила на вокзал Ван-Нейса, чтобы пожить чужой жизнью и неизменно опоздать на поезда, уходящие в любом направлении.

А ведь должен же там быть поезд и для нее.

Летом 1945 года она, наконец, решилась. Война заканчивалась, что означало возвращение «к нормальной жизни». То есть для Нормы Джин — окончание ее работы на «Радиоплане», конец зарождающейся финансовой независимости, возобновление повседневной жизни с Джимом, который, возможно, рано или поздно все-таки вернется, с субботними вечерними праздношатаниями вдвоем по мрачным окрестным танцулькам. Во всяком случае — крест, поставленный окончательно и бесповоротно на ее самых амбициозных планах, тем более что отныне ей не приходилось рассчитывать на Коновера. Короче, крушение всех надежд. Ее собственных, надежд Глэдис и Грейс. Сколько ей пришлось копать, чтобы совершить побег? Потихонечку, небольшими кучками, маскируя по вечерам то, что удалось выкопать накануне, пугливо, виновато.

И вот однажды, несколько часов меняя наряды, очень мало уверенная в себе, тренируясь ходить, беззастенчиво вихляя задом, наводя марафет, причесываясь, репетируя реплики, которые ей, возможно, придется произнести во время собеседования, улыбаясь зеркалу, находя себя жалкой: «Здравствуйте, мисс Снайвли, как поживаете, мисс Снайвли, Дэвид Коновер много мне о вас рассказывал, мисс Снайвли, мы с ним вместе работали, это он мне посоветовал к вам обратиться, вообще-то я хочу стать моделью, на самом деле, мне очень нужно стать моделью, это мое единственное спасение, умоляю, мисс Снайвли, вытащите меня отсюда, помогите, ради всего святого…» Итак, однажды, чуть не передумав десятки раз и снова сказав на заводе, что она больна, Норма Джин под гневным и обвиняющим взглядом своей свекрови отправилась на встречу, которую наконец-то решилась назначить с директрисой агентства «Блу Бук». 2 августа 1945 года.