…Вот, скажем (Сборник) - Линор Горалик

…Вот, скажем, вернувшуюся из поездки в США биолога З. везет милый разговорчивый таксист. Как слетали, как была погода, по делам или так, к родственникам или к друзьям? «А родственники у вас там давно?» – «Да лет двадцать пять», – говорит биолог З. «А что ж они в Москву не возвращаются жить?» – удивляется таксист. Ошеломленная неожиданным вопросом, биолог З. честно говорит: «Путина боятся». «О! – удовлетворенно говорит таксист. – Работает, значит, антироссийская пропаганда-то!»

…Вот, скажем, друзья литератора Г. в какой-то момент решают для себя, что литератор Г. – не человек, а радиостанция. Называется радиостанция – ну, назовем это «Прачный Пудак». И все, что он говорит, – это не попытки испортить им настроение, а передачи. «Последние новости на радио „Прачный Пудак“». «Политика и актуальность на радио „Прачный Пудак“». «Детский час на радио „Прачный Пудак“». Когда приносят меню, вот эти вот его комментарии, за которые хочется дать стаканом в лоб, – это не со зла, это кулинарное шоу на радио «Прачный Пудак». Всем от этого стало гораздо легче. Они даже решили, что на время разговора о женщинах радио просто переименовывается из «Прачный Пудак» в «Брачный Будак». Словом, они, в общем-то, литератора Г. любили и искали способы как-то примириться с его существованием. А литератор Г. все равно обижался и говорил, что он бодрый, веселый человек, что они тролли, что это дурацкая шутка, что она ему надоела. И вот стоят они возле этого самого надомного океанариума возле Чистых прудов, и кто-то говорит: «А давайте пойдем? Там акула маленькая и вообще красиво». Литератор Г. открывает рот, он хочет сказать: «Пойдемте, конечно!», у него прекрасное настроение, он тоже хочет смотреть маленькую акулу. И тут ему говорят: «Ну вот, сейчас будет выступление В. Бианки на радио „Прачный Пудак“». И литератор Г. звереет и уже не в шутку что-то такое отвечает. И друзьям его правда становится стыдно, и они говорят, что виноваты и вовсе он не пудак и не будак, а очень любимый, и вот тут есть прекрасный грузинский подвальчик с диванчиками, давайте они поведут туда литератора Г. и будут кормить его хачапури, и поить вином, и рассказывать, какой он хороший. И литератор Г. уже вполне задобрен и соглашается, но все не может понять: почему же подвальчик, ну почему подвальчик? Еще же належимся под землей-то, сейчас-то зачем.

…Вот, скажем, флейтисту Т. снится кошмар про то, как у него украли телефон и уже сутки рассылают с него по всей адресной книге чудовищные компрометирующие эсэмэски. И он всем судорожно пишет в почту: «Друзья, не верьте ничему! Это не я такое говорю, это у меня украли телефон!» – и тут выясняется, что до этого момента никому такая версия в голову не пришла.

…Вот, скажем, предприниматель Ш. с женой и дочкой отправляются отдыхать в Турцию. И там, в Турции, у вполне либерального предпринимателя Ш. рвутся плавки, а также при столкновении с незнакомым языком совершенно внезапно случается приступ российского патриотизма. И прямо посреди пляжа эти два события приводят к тому, что предприниматель Ш. начинает кричать на жену, что покупать новые плавки он не пойдет, да, он будет ходить в рваных, да, пусть ей будет стыдно, да, он орет при людях, потому что какого черта он будет покупать тут плавки и этим поддерживать экономику каких-то натовских лизоблюдов? Надо было ехать в Крым, Крым наш, в Крыму он бы купил себе самые дорогие плавки, и ей бы не было стыдно за него, потому что Крым наш, и он готов поддерживать плавками нашу экономику, а эту погань не готов. Жена предпринимателя Ш., тоже женщина с мнением, начинает на него орать, что ей стыдно не за волосатую попу в прорехе плавок и даже не за его вопли, когда люди смотрят и ребенок рядом стоит, а за эту глупость, кровожадность, косность, за это отвратительное пошлое «крымнаш», когда Крым не наш, не наш, не наш! И все это время она, как хорошая жена, стоит, конечно, руками прикрывает попу мужа, вообще сильная сцена. А дочь сидит на песке и смотрит с открытым ртом, посыпает iPad песочком. И так они патриотически кричат еще некоторое время, выговариваются – но все это, конечно, не решает ни проблемы Крыма, ни проблемы плавок. А последняя, в отличие от первой, требует их личного вмешательства, безотлагательного. И они мирятся, конечно, постепенно, они вообще любящие, незлые люди, и жена уже дает мужу полотенце, чтобы он замотался и шел-таки в ближайшую лавку поддерживать лизоблюдскую экономику, выбора нет. И тут дочка вдруг говорит: «А можно я спрошу? Я не поняла – Крым-то наш или не наш?» И понесся второй раунд, какое полотенце. Но любящие же люди, успокоились потихоньку. И тут дочка тихо-тихо так: «А можно я спрошу? Я не поняла, наш – это чей?..»

…Вот, скажем, ксенобиолог Е. оказывается в сложной семейной ситуации. У его семьи есть дом в Подмосковье, старый, но милый. И в нем много лет живет ненормальная семья: ненормальный родственник с женой, тоже ненормальной. Вернее, нормальной, но тяжко пьющей и уже, в общем-то, ненормальной. И родственник тоже уже не очень. Дом семья эта довела до такого состояния, что в него даже мухи не залетают, боятся что-нибудь подцепить. Ну и платежи по ипотеке, конечно, давно никакие не делаются. И вот родня ксенобиолога Е., помучившись и поугрызавшись совестью, в конце концов делает то, что положено сделать: посылает этой самой семье письмо, что с такого-то числа им следует из дома выехать. Но сестра ксенобиолога Е., женщина интеллигентная и образованная, переживает больше всех, тем более что в той семье два ребеночка. И решает поехать туда, поговорить, ну вдруг что-то можно такое сказать, от чего эти люди возьмутся за ум. Ну, все-таки, ну, как же мы так, а? Может, мы их мало поддерживали, например. Редко звали на Новый год. Не давали им почитать свои любимые книжки. Ну понятно. Приезжает, разговаривает, говорит о духе, о семейном долге, об их напрасно растрачиваемом потенциале, о родительских обязанностях. Стоя говорит, сесть страшно, на табуретке лежит ушанка, в ушанке бродит какая-то жизнь, и это июль, между прочим. Вроде ее слушают и вообще. И вот на следующий день звонит соседка по участку, говорит: Лена, какой же ты молодец. С утра, говорит, сегодня ненормальный муж, совершенно трезвый и нормальный, таскает на участок щебень, за поясом молоток, вообще как-то преобразился человек. Ненормальная жена нормально сидит на веранде, что-то шьет, улыбается себе тихонько, дети бодро бегают кругом (трезвые). Словом, говорит соседка по участку, молодец ты, Лена, вот так и должен вести себя просвещенный человек в ситуациях этического выбора. И сестра ксенобиолога Е. пытается уговорить родню, чтобы людям дали шанс и т. д. Но родня, конечно, непоколебима. И вот приходят приставы в положенный день, и Лена с ними в последней надежде доказать, убедить, сфотографировать на айфон преобразившихся людей и т. д. Дом пуст. Скважина засыпана щебнем. Вся плитка в ванной раскрошена молотком, тщательно, по квадратику. В каминную трубу намертво засунута швабра. И в каждом углу, на каждом подоконнике, на крышке унитаза, в перегоревшем холодильнике, в разгромленных шкафах лежат заботливо сшитые женскими руками куклы вуду. Все в иголках. И сестра ксенобиолога Е., к ужасу своего брата, три месяца потом ходит к очень известному среди интеллигентных людей знахарю, Ашраму Георгиевичу, ставит защиты, делает духовные упражнения, по вечерам звонит и кричит на брата, что он дурак, что он не бережет себя, что, если с ним что-нибудь случится, она этого не переживет.

…Вот, скажем, художница К. рассказывает, что в какой-то момент проснулась в ужасном состоянии, в неизвестно чьей квартире, в неизвестно чьей постели и в неизвестно чьих трусах. И поняла, что ей пора остепеняться, просыхать и завязывать. И поехала к родителям в Тулу. Вечер, чай, диван, старосветские умиления, телевикторина. Ведущий спрашивает: «Какое животное Библия описывает словами: „Вот его сила в чреслах его и крепость его в мускулах чрева его; поворачивает хвостом своим, как кедром; жилы же на бедрах его переплетены; ноги у него как медные трубы; кости у него как железные прутья“?» «Стриптизер! – кричит с дивана мама художницы К. – Стриптизер!»

…Вот, скажем, архитектор П. выясняет, что и она, и ее жених не хотят традиционной свадьбы с тортом, каблуками и лимузином, а хотят спокойно провести день с арбузом, кедами и лошадками. И к счастью, семьи архитектора П. и ее жениха полностью разделяют их взгляды и очень такой вариант приветствуют. Находят приятное место за городом вроде турбазы – лошадки, шашлыки, воздух, речка, радость. Приезжает вся компания, человек тридцать, администратор их встречает, знакомит: вот, значит, Павел, он вам поможет со всем, что для шашлыков, и с лошадками, а вот Таня, она покажет, где ваши домики, белье постельное выдаст, ну понятно. И вот Павел и Таня со всеми знакомятся, помогают раскидать по домикам рюкзаки, слово за слово: а вы что отмечаете? А у нас свадьба, вот в белой футболке невеста, а в красных кедах – жених. И через полчаса все уже разливают пиво и кормят лошадок шашлыками, и тут из-за ближайшего домика появляются Таня и Павел. На Павле пиджак вместо спортивной куртки, и ведет он за собой лошадку Манечку, всю в бумажных цветах и с белым седлом, к которому завитыми ленточками привязана бутылка шампанского. А на Тане платье с блестками, каблуки цепляются за траву, но Таня мужественно несет перед собой тортик, купленный в ближайшем сельпо, и лошадку Манечку от него отгоняет. И Павел, отведя в сторону жениха, говорит: ты, мужик, не парься, это от нас, мы это в счет не поставим. Я тоже женился без копейки денег, но свадьба – это ж раз в жизни, надо, чтобы красота была, надо, чтобы запомнилось.