Ребята с Вербной реки - Стеван Булайич

А потом в полусне возникают неясные образы: ему кажется, что он перед своим домом, он точно знает, что это его родной дом, — чисто выбеленный, крыша из каменных плит, а у порога что-то клюёт курица. Он бежит к порогу, раскидывает руки — и открывает глаза… Нет, это не родительский дом, он ошибся! Своего дома Срджа не помнит, ему привиделся дом, куда он во время экскурсии зашёл напиться воды.

Срджа приподнимается. Темнота. Одиночество.

Он с трудом дожидается утра, чтобы побежать к товарищам, на реку. Увидит знакомые лица — и забот как не бывало. Первым приходит Рако. Приносит завтрак и даёт Срдже знак спрятаться в лесу. Забредёт ещё какая-нибудь девчонка ненароком, так глаза и вылупит.

В этот день, до упада наигравшись в «мельницу», Срджа предложил:

— Пойдём на разведку! От скуки просто подохнуть можно!

— Пойдём! — охотно согласился Рако. — А куда?

— Разведаем, что делается на реке выше Ведьминого Острова, дойдём до каньона Ска́кавицы.

Черноногие отправились.

Если говорить откровенно, разведывать там было нечего. После битвы на Ведьмином Острове Езины ребята и носа на реку не показывали. Но Рако и Срджа всё же двинулись в путь.

Они пробираются кривыми тропами, а то и вовсе без тропок, как это приличествует братьям-краснокожим. Минут через десять они уже на вершине Ведьминого Острова и с интересом разглядывают недавнее поле боя. Побывали и там, где изрыгала огонь их «водородная гаубица». Потом двинулись правым берегом реки и скоро оказались перед высоким мрачным ущельем. Сжатая в мощных объятиях скал, бурлила и кипела здесь Вербница, играла нетерпеливыми волнами. В густых колючих зарослях малины и ежевики Срджа обнаружил тропинку, и по ней мальчишки поднялись к правому склону ущелья. Потные и запыхавшиеся, остановились они на вершине и перевели дух.

— Смотри! — воскликнул Рако, вытирая рукой раскрасневшееся лицо. — Дым!

То, что они увидели, было достойной наградой за их усилия — подъём по крутому склону.

Внизу, под ними, там, где русло Вербницы резко сужалось и она с разбегу устремлялась в тёмное жерло ущелья, на круглой полянке, окружённой орешником, поднимались дымки цыганского табора.

Посреди поляны стояло несколько шатров, они очень напоминали индейские вигвамы, хорошо знакомые ребятам по приключенческим романам. У шатров паслись три тощие клячи, играли ребятишки, громко перекликаясь гортанными голосами. Две женщины в пёстрых юбках сидели на корточках на берегу реки. Слышалось шлёпанье вальков и всплески мокрого белья. Невдалеке от табора перекинулся через реку белый каменный мост, похожий на согнутый локоть великана. По нему то и дело проезжали грузовики и крестьянские телеги, направляясь к городу, скрытому за горой.

Мальчишки выскочили из кустов. Старая цыганка с седыми волосами и тёмным лицом отложила валёк и разогнулась. Она держалась руками за поясницу и звала:

— Эй, Маша-а-а!

— Тут я! — отозвался из шатра звонкий голос.

Стройная цыганочка лет пятнадцати вышла из шатра, придерживая одной рукой длинные распущенные волосы, а другой сжимая гребень.

— Погоди, старуха, дай косы заплету! Сейчас иду!

— «Сейчас иду, сейчас иду!» — рассердилась старуха. — У меня все кости разломило от стирки, а ты «сейчас иду»! Давай-давай, бросай гребень, бери валёк, дай тебе бог замуж за царя выйти!

— Бери его себе, царя этого! — заворчала девушка. И, пожимая плечами, подошла сменить старуху.

— Ну и ладно! Мне царь, а тебе валёк! — захохотала старая цыганка.

Срджа и Рако слушают этот разговор и давятся от смеха. Смотрят: взяла девчонка валёк, вертит его в руках и что-то бормочет. Седая цыганка присела на корточки у костра, раздувает огонь, собирается варить кофе. Маша смотрит на неё, а потом, словно вспомнив что-то, начинает ожесточённо колотить вальком по старому одеялу. Малыши ни минуты не посидят спокойно: кувыркаются через голову, тянут чёрного, кривоногого пса за хвост, а тот воет так, что в ушах звенит.

— Что-то ни одного мужчины не видно, — говорит Рако.

— Пошли в город паять-лудить, — откликается Срджа. — Теперь до вечера не вернутся.

Рако задумался.

— Знаешь что? Надо хорошенько стеречь Мустанга. Про этих бродячих цыган знаешь как говорят: на глазах украдут.

— Сегодня здесь, завтра там, ищи ветра в поле! — соглашается Срджа. — На всякий случай доложим Вождю.

— Обязательно.

Черноногие ещё раз взглянули на табор и побежали обратно. Они были довольны, что их разведка действительно превратилась в разведку, а не в простую прогулку без волнений и приключений.

Теперь, при возвращении, они избегали колючего кустарника и мчались по прибрежной гальке, чтобы поскорее добраться до Мичи.

Они нашли его там же, где и оставили. Он одиноко сидит у трамплина. Глаза мечтательно смотрят вдаль. В руках вырванный из тетради лист, на нём что-то написано, похоже, что стихи.

— Вождь!

Мича повернул голову. Видно, что ему помешали. Но разведчики не обращают на это внимания — дело важное!

— Новость, Вождь!

— Н-да… — промычал Мича. Но вместо того чтобы выслушать их, опустил голову и уткнул нос в написанные синими чернилами строки.

Рако и Срджа переглянулись.

«Что это с ним?» — словно спрашивают они друг друга, и оба пожимают плечами. А Мича читает стихи, на лице у него восторженная улыбка. Он раскраснелся, наклонил голову, и видно, как на шее у него колотится жилка, выдавая биение взволнованного сердца.

— Вождь! — решительно сказал Срджа. — Да послушай ты нас!

— Ах да!.. — опомнился Мича и поднял бровь — знак внимания у Вождя черноногих. — Что ты сказал?

Срджа докладывает о результатах разведки. Он описывает дорогу до ущелья, но, дойдя до того момента, когда они заметили цыганскую девочку, замолкает на полуслове: Мича опять опустил голову и, не моргая, смотрит на листок бумаги.

— Да ты меня и не слушаешь! — возмущается Срджа.

Мича поднимает голову. Виновато улыбается.

— Ну да… цыгане… — заикаясь, произносит он, — ну, это… и что же дальше?

Срджа кое-как заканчивает донесение и обиженно отходит.

— Чёрт какой-то в него вселился! — озабоченно констатирует Рако.

— Бредит, словно в лихорадке! — сердится Срджа.

— Ума не приложу, что с ним.

За спиной у них что-то зашуршало. Оглянулись — а это Боца манит их к себе.

— Тс-с-с!

— Удивляетесь? — многозначительно спрашивает Охотник на Ягуаров. И добавляет: — И я удивляюсь.

— Такой воин, да ещё Вождь… хм… да вот…

— Что?

— Да нет… — Боца остановился, прикусил губу, а потом решительно заявил: — Влюбился наш Мича, если уж хотите знать…

— …?!

Мальчишки уселись под кустом и зашептались, то и дело озабоченно поглядывая в сторону уединившегося Вождя. Наклоняются друг к другу, покачивают головами.

— Это Лена? — спрашивает Срджа.

— Ага!

— Я так и подумал.

— Она славная! — восхищённо замечает Рако.

— Сильна! — поправляет его Охотник на Ягуаров.

А Мича сидит в той же позе, таращится то на бумагу, то куда-то вдаль, снова на бумагу. Он никак не может оторваться от четверостишия, оно гласит:

Как волшебно сияет заря, —Солнце всходит, сверкая, горя,Моё сердце и утра величье,Сохраню я для милого…

Последнее слово в стихотворении пропущено. Это загадка! Но с другой стороны, ясно, что сюда ничего нельзя вставить, кроме «Мичи». Впрочем, может быть, и не «Мичи»? Насколько Мича разбирается в поэзии, здесь с тем же правом могли бы оказаться и Вича, и Кича, и Тича! Но в их Доме нет ни Вичи, ни Тичи, ни Кичи. Стало быть, остаётся только он — Мича!

Впрочем, зачем ломать над этим голову? Эти стихи написаны для него. Это ясно! Для кого же ещё?

Облегчённо вздыхая, Мича встаёт и робко направляется к Дому, куда уже давно, передав ему стихотворение, умчалась смущённая и раскрасневшаяся Лена.

Вслед ему летит озабоченный шёпот черноногих:

— Ну и изменился же он!

— Ничего похожего на прежнего Мичу!

— Пропадает человек, если уж хотите знать! — печально заключает Охотник на Ягуаров и насаживает на крючок божью коровку — лучшую приманку для бычков.

XV

Еза был вне себя от ярости — получить от Пирго такую позорную оплеуху! Бросился в реку, переплыл её несколькими сильными взмахами и исчез на дороге, ведущей в город. По пути ему попадались группки мальчишек — остатки его разбитого войска. Он не обращал на них внимания, не вступал в разговоры. Шагал широко, сурово нахмурившись, и во всём его облике было что-то вызывавшее страх.

В нём бушевал гнев. Разбит он, Еза, а ведь одного его имени было достаточно для устрашения всех мальчишек с соседних улиц. «Туземцы» дали ему и его ковбоям урок по всем правилам: они были храбрее, дружнее, твёрже в обороне, неудержимее в нападении. И он получил то, что ему «причиталось». И наконец, наконец… его винтовка оказалась трофеем черноногих. Лёгкая, блестящая винтовочка, с пятидесяти метров подшибал он из неё воробья, а с двадцати шагов — одним выстрелом разносил пуговицу от пальто в мелкие кусочки! Подарок отца после окончания восьмилетки, а теперь она попала в чужие руки!