Легендарный барон - Николай Князев

На рассвете следующего дня, то есть 1 февраля Хоботов и Нейман перешли речку Улятуйку и заняли сопки, командующие над Маймаченом с севера. Здесь они оставались до конца боевых операций под Ургой. Ударная группа из пяти сотен, возглавляемая генералом Резухиным, на рассвете 1 февраля вошла в соприкосновение с противником, закрывающим проход в долину реки Толы со стороны Калганского тракта. В утренние часы сотни Резухина сбили батальон гаминов и конный отряд из 200 всадников. Этот заслон отошел к своим главным силам, занимавшим ряд сопок по правую и по левую стороны от тракта, которые были изрыты заранее приготовленными окопами, почему каждую из них требовалось брать с боя. Весь день 1 февраля гамины обороняли этот участок фронта с достаточным для них упорством. Лишь к 17 часам Резухин занял селение Верхний Мадачан, расположенное у восточного склона Богдо-улы. Китайские войска отошли от деревни версты на полторы к западу и прочно закрепились на высотах у Нижнего Мадачана. На этой позиции они дрались в течении целого дня 2 февраля.

Барон энергично наступал. Он то бросал свои сотни на центр китайского расположения, то устремлял их для охвата того или иного фланга; но все его усилия разбивались о прекрасную позицию и огромное численное превосходство противника. Под конец второго дня боя у наступающих иссяк их скудный запас патронов. Тем решительнее продолжал барон Унгерн развивать наступательные операции. Два из своих четырех орудий он послал Хоботову и Нейману для того, чтобы энергичным обстрелом левого фланга линии обороны группа эта привлекла на себя возможно большее внимание противника.

Если обратиться к вопросу о сношении сил нападающей и обороняющейся сторон, то получалась поразительная картина: против 5 сотен неполного состава унгерновских бойцов, китайцы имели 10000 солдат при 20–24 орудиях и соответствующем количестве пулеметов, расположенных по фронту от Худжир-улунских казарм до Нижнего Мадачана.

Вечером 2 февраля Унгерн и Резухин бросили свои пять ударных сотен в решительную атаку и сбили с высот противника, не привыкшего драться в обстановке ночного боя. По топографическим условиям китайцы должны были отойти к самому Маймачену. Полученный крупный боевой успех мог бы казаться для барона «пирровой победой», потому что бойцы его расстреляли ружейные патроны до последнего. Но счастье тогда еще сопутствовало барону — под горой у Нижнего Мадачана он захватил две двуколки с патронами. Ввиду того, что китайцы и унгерновцы имели оружие одного и того же японского образца, эта случайная удача спасла положение.

Что же произошло у прапорщика Турбанова, на которого возлагалась такая существенная часть унгерновской операции как похищение «живого бога всея Монголии»? Если принять во внимание, что Богдо по своему высокому официальному положению и по несравненному искусству был безошибочен в гаданиях, то нужно признать, что его предварительное освобождение из-под стражи являлось необходимым условием взятия города.

Одной лишь европейской скептической усмешкой не объяснить монгольской мистики гаданий, которая, пожалуй, очень близка к нашему представлению о телевизии[17]. Конечно, и в сердце Монголии, где природа и самый воздух насквозь пропитаны особенной, непостижимой для жителей городов мистикой, не меньше встречается шарлатанов, чем среди любого культурного народа, но это обстоятельство лишь подчеркивает поразительное искусство некоторых благочестивых чойджинов, то есть гадальщиков-прорицателей.

Под покровом темноты вечером 1 февраля Тубанов благополучно взобрался на Богдо-улу. С соблюдением всех предосторожностей он вошел в связь с дворцом Богдо-гэгэна, потому что порученное ему дело требовало не только известной смелости и ловкости, но и должно было окончиться совершенно благополучно для здоровья Богдо и всего его окружения. Поздно вечером 2 февраля, по заранее согласованному с обитателями дворца плану, тибетцы набросились на батальон гаминов, охранявший священный город. Воспользовавшись замешательством врагов, подали на карьере лошадей к дворцу, посадили на них Богдо и его семью и ускакали. Слух о похищении хутухты с предельной скоростью распространился по Урге и ее окрестностям. В унгерновском отряде известие это подняло дух бойцов, порядком уже измотавшихся за два дня беспрерывного боя. На китайское же командование этот факт произвел весьма удручающее впечатление. Начальник гарнизона придавал этому событию исключительно серьезное значение, каким оно в действительности и было.

После занятия Нижнего Мадачана барон имел намерение немедленно, той же ночью наступать дальше на Маймачен и Консульство. Но сильное утомление конского состава, а также и опоздание сотни, которая шла на подкрепление генерала Резухина вынудили барона отложить бой до следующего вечера.

3 февраля наши части отдыхали. Лишь редкая артиллерийская двухсторонняя стрельба нарушала тишину. В этот день сравнительного покоя внимание барона было привлечено к Худжир-Булунским казармам. Там сидело не менее 500 гаминов. Барон лично обследовал этот опасный для него участок и чутьем опытного разведчика угадал, что гарнизон казарм находиться в состоянии деморализации. Унгерн решил ничего не предпринимать против Худжир-Булунеких казарм. Для него стало совершенно очевидным, что группа эта не осмелится ударить ему в тыл в то время, когда он будет наступать на Маймачен (в особенности, если эта операция произойдет под покровом ночной темноты). Так оно и случилось. После отхода их компатриотов из Маймачена, гарнизон казарм разбежался.

Отряд генерала Резухина насчитывал 3 февраля 6 сотен при 3 орудиях и 8 пулеметах. Ключом позиции, защищающей Маймачен, следовало считать Белые казармы. Они представляли собой военный городок, обнесенный крепкими двухсаженными стенами, в котором было расквартировано тысячи две солдат. Казармы стояли в одной версте от северного фаса города и занимали командующее положение над всем Маймаченом. Согласно диспозиции, Резухин должен был выступить из Нижнего Мадачана с таким расчетом, чтобы до рассвета еще подойти к Белым казармам. Этот переход равнялся пяти-шести верстам.

Днем 3 февраля барон побывал и на Богдо-уле и у Неймана-Хоботова, и наметил место костров, по которым должен был ориентироваться генерал Резухин. С наступлением темноты с трех сторон от Маймачена запылало множество огней. Заблаговременно высланные люди развели костры на каждой сопке, на каждой возвышенной точке для того, чтобы у китайцев создалось ошибочное представление как о силах барона Унгерна, так и о его действительных намерениях. Огни эти горели до рассвета. Колонна бесшумно соскользнула с сопок южного берега реки Толы и осторожно перешла реку. Не слышно было ни стука копыт, ни тарахтения колес, потому что все это было обмотано войлоком. Две громоздкие пушки барон оставил на тракте с чахарским дивизионом. С собой барон брал захваченного «Норденфельда» и пулеметы. Имея прекрасные ориентировочные точки — гигантские костры, сотни держали точное направление. За рекой Толой началась сплошная наледь, образованная водой речки Улятуйки. Резухин вынужден был спешиться и вести отряд «в поводу, шагом марш».

В своем движении отряд прошел вблизи заставы, охранявшей Маймачен с восточной стороны. Застава услыхала шум и произвела несколько выстрелов, не вызвавших у них тревоги. Барон предусмотрительно приучил китайцев к своим ночным визитам. Г амины полагали, что и в данном случае они имели перед собой только разведчиков, и успокоились…

Но, конечно, такой ответственный марш, пересекавший линию обороны противника, не мог протечь без хотя бы маленьких чисто «унгерновских» инцидентов. Когда штурмовая колонна проходила вблизи Маймачена, у пушки соскочило колесо. Отряд пошел дальше, потому что было более чем рискованно останавливаться, может быть, в 300 или 500 шагах от постов противника. По счастью, артиллеристы быстро исправили повреждение и не заблудились, догоняя в темноте отряд. Этот незначительный эпизод интересен лишь тем, что с ним связана весьма выразительная пантомима. Барон налетел на командира орудия поручика Виноградова с поднятым ташуром, но офицер столь решительно схватился за наган, что «дедушка» сделал поворот направо, сдержанно выругавшись сквозь зубы. К чести генерала нужно заметить, что происшествие не имело для Виноградова неприятных последствий. Вероятно, барон стал после этого случая даже, в общем, лучше к нему относится.

Барон и Резухин провели отряд вокруг Белых казарм и разместились у северной стены, неподалеку от ворот, ведущих вовнутрь казарменного двора. Все шесть сотен построились в две шеренги, развернутым фронтом. Артиллерия и пулеметы стали на сопке над казармами.

Лишь только забрезжил свет барон двинул свое войско в атаку. Застава перед воротами была закидана гранатами, затем быстро выбиты самые ворота с помощью притащенного откуда-то бревна. Когда же выстрелы загремели уже внутри двора, несчастные китайцы в крайнем испуге подняли странный вой, напоминающий мяуканье множества расстроенных кошек. Большинство населения казарм успело выскочить через южные ворота. Здесь их сразу же накрыла артиллерия (3 орудия) и пулеметы. Припоминается еще один легкий артиллерийский анекдот. Барон подъехал к Виноградову и приказал дать выстрелом сигнал к атаке, но капризный «Норденфельд» заупрямился — отказывается стрелять, да и только… Предприимчивый юноша схватил тогда кирку — мотыгу и со всего плеча «дернул» ею в сердцах по ударнику. Не следовало никогда испытывать терпение барона…