Ресурсное государство - Симон Кордонский

Смотреть эти сюжеты смешно. Отстраненность и ирония при включении в нашу многозначную реальность необходимы хотя бы для того, чтобы не стать записным правозащитником или диссидентом. Но потом, после просмотра и смеха сквозь слезы, надо ведь идти «решать проблемы». В натуре. И, казалось бы, далекие от жизни рассуждения о государстве и гражданском обществе обретают очень конкретную форму неразрешимых — в этой теории и в основанной на ней практике — противоречий между предпринимателем и пожарным инспектором, между чиновником и пенсионером, между преподавателем и студентом, между врачом и больным.

Как видно из предыдущего, описание российского общества, исходящее из представлений о слабом гражданском обществе, приводит к парадоксам: вроде бы государство есть, хотя и громоздкое, но в общем-то его и нет. Вроде бы гражданского общества нет, но, с другой стороны, оно есть. И еще какое. Коррупция плоха, но ведь только она связывает наше вроде бы государство с нашим вроде бы гражданским обществом в нечто такое, в чем нам приходится жить. Значит, не верна исходная теория, которой руководствуются политики и чиновники.

Отечественные записки. 2005. № 6.

В реальности и на самом деле

Новый президент России, придя к власти, оказался, по его собственному выражению, в ситуации, где «за что ни возьмись, везде Чечня». Иными словами, количество неразрешимых проблем столь велико, что даже перечислять их не имеет смысла. Тем не менее, реформирование началось. Власть начала действовать так, как будто страна только и ждет, что ее начнут изменять. Власть отчасти права: народ опять, как и 15 лет назад, ждет перемен, сам не зная каких.

Вместе с Ельциным ушли в прошлое десять лет жизни и сопровождавшее их государственное устремление «внедрить в жизнь» институты и отношения, которые в идеале весьма эффективны. С внедрением демократии, рынка и прогресса, как известно, не совсем удачно сложилось. Эти элементы идеального общественного устройства при попытке пересадить их в родную почву трансформировались в нечто совершенно иное. Вместо свободы получили «беспредел», вместо свободной прессы — НТВ и газетно-журнальную «джинсу», вместо выборов — теневую номенклатуру партии власти, вместо рынка — административную торговлю, вместо президентской республики — форму самодержавия, ограниченного как инерцией советского государственного устройства, так и мировым общественным мнением.

И снова умные и образованные люди, прямо или косвенно причастные к власти, ведут дискуссии по поводу реформирования, которые сводятся в конечном счете к обсуждению того, как, каким образом и откуда пересадить в Россию институты и отношения, которые кажутся им перспективными. Еще рассуждают о том, каким образом вернуться к отношениям, которые, как кажется дискутантам, были когда-то в Российской империи или СССР. Кроме того, склонные к реформаторству люди обсуждают причины, по которым эти попытки не удались в прошлом, и осуждают тех, кто, как им кажется, персонально в этом виноват. Список виновных известен и постоянно пополняется.

Реформаторы, как правило, узнают о том, что происходит в стране, из средств массовой информации, и происходящее совершенно их не устраивает. Вероятно, реформаторам хотелось бы, чтобы новостные и аналитические программы ТВ перестали транслировать скандальные хроники. Это свидетельствовало бы о том, что наступили мир и порядок, а также экономическое процветание. О различии между реальной жизнью страны и ее масс-медийным образом они, конечно, догадываются, однако не спешат исследовать этот феномен информационных технологий досконально. Зачем изучать то, что все равно неизбежно изменится в результате их реформ?!

Общественная онтология в нашей стране обладает странным свойством: ее основные составляющие вроде бы существуют, но только если не задумываться о характере этого существования. Общеизвестно, что в реальности все не так, как на самом деле. В реальности, например, в России есть города, а на самом деле в России нет городов, а есть слободы, разросшиеся до размеров мегаполисов[24]. Но если нет городов, то не должно быть и деревень. И на самом деле деревни в каноническом смысле в России нет, поскольку она исчезла в ходе коллективизации и построения колхозно-совхозной формы собственности[25].

В реальности общество существует, однако на самом деле общества как системы отношений, которая порождает государство и связана с ним органически, нет. То, что называется обществом, порождается тем, что называется государством, и не является тем обществом, которое описывается в трудах классиков социологии.

В реальности государство и граждане существуют. Но на самом деле в России нет государства в традиционном смысле этого термина, равно как нет и граждан (не говоря уже о гражданском обществе).

Либеральные экономисты считают, что в реальности в нашей стране нет экономики как деятельности и рынка как института, а нелиберальные экономисты считают, что и на самом деле никакого рынка не должно быть и что реальная экономика заключается в планировании и управлении материальными и финансовыми потоками.

В реальности в стране есть частный бизнес, но на самом деле этот бизнес в основном связан с госбюджетом и другими государственными активами, не производит прибавочной стоимости, жирует на государстве и полностью от него зависит.

В реальности средства массовой информации от имени народа ругают власть. Но на самом деле того, что называют (за рубежом) средствами массовой информации, у нас нет, а есть какое-то другое явление. Это явление несколько лет назад я назвал средствами информации того, что считается властью.

В реальности в стране есть власть, то есть то, что ругают СМИ. Но на самом деле российская власть не имеет необходимых атрибутов: это не власть авторитета, не власть денег, не власть идеи, не власть силы, не власть права или обычая. На самом деле это какая-то иная власть, не такая, какую импортные политологи описывают в своих трудах.

В реальности есть народ, от имени которого говорят публицисты. Но на самом деле народа нет, а есть 145 миллионов человек, говорящих на одном языке и живущих в разных регионах большой страны. Народом их делает разве что телевизор.

Если рассматривать в реальности оппозицию народ — власть, то оказывается, что власть принадлежит ТВ и проводному радиовещанию. В реальности телевизор и радиоточка — это источник власти и ее применение одновременно. А на самом деле все далеко не так просто.

Структура русского языка, как представляется, не способна отразить отношения между в реальности и на самом деле. Люди живут одновременно и в реальности, и на самом деле, говорят об одном, делают другое, думают о третьем, причем корреляция между делами и думами зачастую невыразима в словах. В исключительных случаях мы можем выразить это соотношение через антонимы: если в реальности объявлена борьба с преступностью, то на самом деле сажать будут невинных; если объявлена экономическая реформа, то грядет грабеж; если впереди выборы, значит, выбирать не из кого; если провозглашают борьбу за справедливость, то будут расстреливать, и пр.

Онтологическое единство и логическая несовместимость реальности и на самом деле порождают дискомфорт, когда слова не способны выразить в полной мере ни положения говорящего в структуре социального бытия, ни его отношения к этому бытию. Вероятно, от этого происходит и мучительный накал политико-философских дискуссий, когда один дискутант говорит о том, что есть в реальности, а другой ему возражает, что на самом деле все не так.

Раздвоенность придает жизни своеобразную авантюрность, от которой некоторые иностранцы впадают в ступор и из-за отсутствия которой эмигранты страдают ностальгией. Русские, которые не могут понять или принять эту онтологическую раздвоенность русского бытия и действуют так, как будто ее нет (назову их реалистами), чаще всего считаются дураками, или подлецами, или иностранными агентами.

Реалисты не склонны обращать внимание на то, что есть и происходит на самом деле. Они уверены в том, что Россия при некоторой специфике — такая же страна, как и прочие. Они убеждены, что в ней есть государство, есть общество, есть экономика и народ, который стремится к демократии. И они действуют так, как будто все эти реалии есть. Их реальность действительно существует, но скорее как результат деятельности и ожиданий реалистов. А на самом деле эта реальность — лишь форма приспособления того, что есть на самом деле, к активности реалистов.