Екатерина Великая в любви и супружестве - Николай Шахмагонов

Никогда не окружайте себя льстецами, дайте почувствовать, что вам противны восхваления и уничижения. Оказывайте доверенность лишь тем людям, у которых хватит храбрости в случае надобности вам возражать и которые отдают предпочтение вашему доброму имени пред вашею милостью. Будьте мягки, человеколюбивы, доступны, сострадательны, ваше величие да не препятствует вам добродушно снисходить к малым людям и ставить себя в их положение так, чтобы эта доброта не умоляла ни вашей власти, ни их почтения; выслушивайте все, что хотя сколько-нибудь заслуживает внимания: пусть видят, что вы мыслите и чувствуете так, как вы должны мыслить и чувствовать; поступайте так, чтобы люди добрые вас любили, злые боялись и все уважали.

Храните в себе великие душевные качества, которые составляют отличительную принадлежность человека честного, человека великого и героя; страшитесь всякого коварства; прикосновение со светом да не помрачает в вас античного вкуса к чести и добродетели. Недостойные принципы и лукавства не должны иметь доступа к вашему сердцу. Великие люди чужды двоедушия, они презирают связанные с этим низости.

Молю Привидение утвердить эти немногие слова в моем сердце и в сердцах тех, которые прочтут после меня».

Интересно, что в конце своих «Поучений» Владимир Мономах начертал: «Не судите меня, дети мои, или иной, кто прочтет эти слова. <…> Прочитав эту грамоту, постарайтесь творить всякие добрые дела. <…> Божия охрана лучше человеческой».

Судя по «Запискам…», письмам, другим документам эпистолярного наследия Екатерины Великой, она достаточно хорошо знала Священное Писание, старалась следовать в жизни евангельским истинам. Обвинение в гордости задело ее за живое, поэтому и вызвало такую бурную реакцию. «Гордость, – как учит Православная церковь, – идет после самолюбия, которое предшествует всем страстям. Гордость ищет шумные слова, самовосхваления и хвалы от других».

Увы, все мы в годы детские, юношеские годы любим похвалу, иногда горделивы. Екатерина в «Записках…», как на исповеди, признавала в себе этот грех.

Обратимся к тому, что писала Екатерина:

«Я говорила себе: „Счастье и несчастие – в сердце и в душе каждого человека. Если ты переживаешь несчастие, становись выше его и сделай так, чтобы твое счастие не зависело ни от какого события“. С таким-то душевным складом я родилась, будучи при этом одарена очень большой чувствительностью и внешностью по меньшей мере очень интересною, которая без помощи искусственных средств и прикрас нравилась с первого взгляда; ум мой по природе был настолько примирительного свойства, что никто и никогда не мог пробыть со мною и четверти часа, чтобы не почувствовать себя в разговоре непринужденным и не беседовать со мною так, как будто он уже давно со мною знаком.

По природе снисходительная, я без труда привлекала к себе доверие всех, имевших со мною дело, потому что всякий чувствовал, что побуждениями, которым я охотнее всего следовала, были самые строгие честность и добрая воля. Я осмелюсь утверждать относительно себя, если только мне будет позволено употребить это выражение, что я была честным и благородным рыцарем, с умом несравненно более мужским, нежели женским; но в то же время, внешним образом я ничем не походила на мужчину; в соединении с мужским умом и характером во мне находили все приятные качества женщины, достойные любви; да простят мне это выражение, во имя искренности признания, к которому побуждает меня мое самолюбие, не прикрываясь ложной скромностью».

В этих строках, безусловно, сквозит гордыня. Но ведь «Гордость ненавистна и Господу и людям, и преступна против обоих» (Сир. 10, 7). Известна и такая истина: «Начало гордости – удаление человека от Господа и отступление сердца его от Творца ею» (Сир. 10, 14).

Мы видим совсем другие мысли в эпистолярном наследии Екатерины, отражающие ее миросозерцание в зрелом возрасте: «Россия велика сама по себе, и что я ни делаю, подобно капле, падающей в море». Гордыня побеждена. Свои немалые, признанные и современниками, и потомками заслуги Екатерина великая сравнивает с каплей, падающей в море. Или: «Вы говорите, что, по отзывам безумцев, нет более Екатерины. Но если бы ее и не было, Российская Империя не переставала бы существовать и ее, конечно, не разрушат ни Фальстаф (шведский король. – Н.Ш.), ни Фридрих-Вильгельм, ни даже в соединении с другом Абдул-Гамидом. У нас прибывают силы от самого времени».

Характерно и такое высказывание: «Ласкатели твердят земным владыкам, что народы для них сотворены; но Мы думаем, и за славу себе вменяем объявить, что мы сотворены для нашего народа».

Дух самих выражений изменился с годами, с первого места на последнее ушло собственное «Я», свойственное в молодости.

В зрелые годы Екатерина писала к своему постоянному корреспонденту доктору И. Г. Циммерману: «Мой век напрасно меня боялся, я никогда не хотела кого-нибудь пугать, а желала быть любимою, если того стою, а более ничего. Я всегда думала, что все клеветы на меня происходят оттого, что меня не понимают. Я знала много людей, кои были гораздо умнее меня, но никогда, ни против кого не имела злобы, никому не завидовала. Мое удовольствие и желание состояли в том, чтоб делать всех счастливыми, но как всякой хочет быть счастливым по своему понятию, то желание мое часто находило в том препятствия, и я того не понимала…»

А вот весьма характерный эпизод, относящийся к 1767 году. О нем повествуется в книге «Двор и замечательные люди в России во второй половине XVIII века». Автор писал: «В самом начале работ знаменитой Екатерининской Комиссии по составлению нового Уложения дворянство и купечество русские, движимые благодарностью к пекущейся о благе народном Монархине, положили поднести Ей титул Великой, Премудрой и Матери Отечества, но Ею на сие сделан следующий отзыв: „что касательно именования Великой, Она предоставляет времени и потомству безпристрастно судить о Ее делах; премудрой никак назвать себя не может, ибо один Бог премудр; относительно же проименования Матери Отечества отозвалась, что любить Богом порученных Ей подданных Она почитает за долг звания своего, а быть любимою от них, есть все Ее желание“.

Собрано 52 тысячи 659 рублей для сооружения Ей памятника. Императрица не изъявила своего на сие согласия, а собранную сумму, присоединив к ней от себя 150 тысяч рублей, назначила для учреждения народных училищ, сиротских домов, богаделен и проч. Пример этот подействовал на многих добродетельных людей, сделавших денежные пожертвования для сей благотворительной цели, как, например: Демидов, Володимиров, Твердышев и многие другие».

Императрица Елизавета Петровна часто говаривала, что племянник ее дурак, «но что Великая Княгиня очень умна». Или: «Она любит правду и справедливость; это очень умная женщина, но мой племянник дурак».

Сама возможность воцарения Петра Федорович ужасала всех и казалась катастрофой. В «Записках Императрицы Екатерины II» по этому поводу читаем:

«Последние мысли покойной Императрицы Елизаветы Петровны о наследстве сказать не можно, ибо твердых не было. То не сумнительно, что она не любила Петра Федоровича, и что она его почитала за неспособного к правлению, что она знала, что он русских не любил, что она с трепетом смотрела на смертный час, и на то, что после нее происходить может; но как она во всем имела решимость весьма медлительную, особливо в последние годы ее жизни, то догадываться можно, что и в пункте наследства мысли более колебалися, нежели что-либо определенное было в ее мысли».

Эта неопределенность была весьма и весьма опасна как для России в целом, так и для великой княгини, поскольку сама ее жизнь становилась помехой для исполнения задуманного великим князем.

В своих «Записках…» княгиня Екатерина Романовна Дашкова вспоминала, что, обеспокоенная судьбой Великой Княгини, однажды поздно ночью 20 декабря 1761 года, то есть всего за несколько дней до кончины императрицы Елизаветы Петровны, она тайно посетила Екатерину и прямо сказала ей следующее:

«При настоящем порядке вещей, когда Императрица стоит на краю гроба, я не могу больше выносить мысли о той неизвестности, которая ожидает нас с новым событием. Неужели нет никаких средств против грозящей опасности, которая мрачной тучей висит над вашей головой? Во имя неба, доверьтесь мне; я оправдаю вашу доверенность и докажу вам, что я более чем достояна ее. Есть ли вас какой-нибудь план, какая-нибудь предосторожность для вашего спасения? Благоволите ли вы дать приказание и уполномочить меня распоряжением?»

Иные историки полагают, что планы у великой княгини все-таки были, что они родились еще в конце пятидесятых годов. Особенно когда весной 1759 года в окружении Екатерины появился Григорий Григорьевич Орлов.

Григорий Орлов – герой Цорндорфа

После сражения при Цорндорфе об Орлове заговорил весь Петербург. Это благодаря таким, как он, прусский король сказал о русских воинах: