Менделеев-рок - Андрей Кузечкин

Вскоре к нашей четверке присоединился пятый – гитарист Фома, он же Денис Фомин. Уж не знаю, где Руслана откопала этого дюжего двадцатитрехлетнего бездельника с длиннющим хаером. Как я понял, он всю жизнь мечтал собрать группу в стиле классического хэви-металла в духе «Айрон Мэйден», а поскольку мечта его до сих пор не исполнилась, был готов играть хоть на похоронах. Был он хмурым, замкнутым и бессловесным. Тем удивительнее, что Фома, как мне потом рассказывали, подрабатывал когда-то по ночам сисадмином в круглосуточном интернет-клубе и вылетел оттуда за то, что никогда не приходил на рабочее место трезвым, постоянно врубал на весь клуб жуткую музыку, похожую на грохот работающего трактора, то и дело дрался с клиентами и регулярно обчищал кассу.

Что приятно, парень безропотно воспринял концепцию: количество в ущерб качеству. Нашей задачей было отыграть на концерте как можно больше песен. А учитывая, что публику мы с пол-оборота доведем до такого состояния, что она будет скакать даже под гаммы, о каких-то интересных мелодичных ходах или замысловатых проигрышах можно было забыть без сожаления. Утром нового дня я приносил очередной текст, Фома по-быстрому набрасывал рифф, Аня разучивала новую партию ударных, которая почти ничем не отличалась от предыдущих, Присцилла втыкала кое-где бульканья органчика, и получался свежий шедевр в стиле «мозги набекрень».

В целом обстановка на репетициях царила довольно напряженная.

– Плакса, скажи этому грызуну, чтобы перестал лакать минералку из горла! – требовала Аня. – Я после него пить не буду! И пусть ближе чем на два метра ко мне не подходит, от него воняет, как от пепельницы!

– Ромыч, чего она ко мне придирается? – жаловался Хорек. – Я ее не трогаю!

– А что ты все время на меня пялишься? Я играть не могу, когда меня рассматривают, как Венеру Милосскую какую-нибудь!

– А чего мне, глаза, что ли, выколоть? Куда хочу, туда и смотрю!

Мне приходилось их успокаивать.

Мало того, что Аня с Хорьком постоянно орали друг на друга по поводу и без повода, так моя лучшая подруга вдобавок невзлюбила Присциллу. Стоя рядом с моей любимой, сочинявшей очередной проигрыш, и обнимая ее за талию, я искоса посматривал в сторону барабанов и напарывался на угрюмый взгляд Ани, копьем пригвождавший и Присциллу, и меня за компанию к стене.

Моя красавица честно пыталась подружиться с Аней, пробовала заговаривать с ней, но та отвечала так сухо и неохотно, что желание беседовать испарялось у Присциллы само собой. И хотя вопросы, которые Присцилла предлагала Ане, были самые невинные, Аня в большинстве случаев даже не дослушивала их до конца.

– Аня, а ты смотрела вчера по НТВ…

– Ничего я не смотрела, – обрывала Аня негромко и равнодушно. – Я смотрю только фильмы на дисках, мои любимые, а всё, что по телевизору показывают, – вранье. А я ненавижу вранье и всех, кто врет.

– Так уж и всё? – искренне улыбалась Присцилла.

– А то нет? В новостях говорят только то, что нам положено знать. Сериалы, особенно русские, – туфта, которая выдается за нашу действительность. Все так называемые «реальные шоу», ток-шоу и всякие телеигры с неземными призами – это спектакли с хорошими сценариями и режиссерами. Вся музыка, которую по «ящику» крутят, искусственная от начала до конца – это касается и попсни, и так называемого рока. Был бы это настоящий рок, его бы и не выпустили в эфир! Реклама – брехня по определению. Даже прогноз погоды – лажа! Я достаточно ясно изъясняюсь?

По тону Ани легко было понять, что за свою жизнь она произносила этот монолог очень много раз.

– Ну, может быть. – Присцилла пожимала плечами с прежней улыбкой. – А как же передачи типа «В мире животных»? Ведь там просто рассказывают о зверюшках: где они живут, что едят… Разве это вранье?

– Вранье. В таких передачах надо рассказывать не про самих зверюшек, а про то, что лет через пять они все поголовно передохнут, и мы мало того, что не сможем им ничем помочь, а дружно наплюем на это. Возрази, если хочешь!

– А какие фильмы ты любишь? – не сдавалась Присцилла.

– Могу перечислить. Но не буду. Названия тебе ни о чем не скажут. – Барабанщица поджимала губы и холодно смотрела на клавишницу. (Кстати, не знаю, в какую сторону изменились вкусы Ани за все эти годы, но отлично помню, как в одиннадцатом классе она плакала над «Подпольем» Кустурицы.)

– Ну хорошо… – Обескураженная Присцилла отходила к своему инструменту.

Я терялся в догадках о причине Аниной нетерпимости: может, замешана была ревность, а может, и еще что-то… Спрашивать в лоб я не стал. Аня – человек принципиальный, ни в одной своей слабости она не признается. Радовал меня один Фома, про себя я именовал его «Черное Безмолвие».

Питался я у Присциллы в домике, там же и ночевал. Происходило невероятное: хотя мы спали вместе, ничего серьезнее поцелуйчиков у нас не было. Нет, я желал Присциллу до безумия, но пока у меня хватало сил и ума не торопить события. Старый развратник Плакса боялся потерять ту, которая так украсила его жизнь.

– Почему ты ничего не рассказываешь о себе? – шептал я в темноте моей красавице.

Присцилла смеялась:

– А что ты хочешь обо мне узнать?

– Все.

– А морденка не треснет? – интересовалась она с издевкой.

– У, вредная девчонка!.. – шипел я и целовал Присциллу в губы, долго и яростно, после чего продолжал: – Ведь я не знаю, в какой школе ты училась, кто твои друзья, что тебе нравится в этой жизни! Я даже твоего постоянного адреса не знаю!

– Тебя это напрягает? – Выражение ее лица менялось с лукавого на взволнованное.

– Есть немножко.

– Но почему? Разве тебе со мной плохо?

– Очень хорошо…

– Ты обязательно все узнаешь. Со временем.

– Готовишь мне сюрприз?

– Считай, что да, – нежно улыбалась она.

«Откуда ты взялась, Присцилла?» – думал я. Как получилось, что я совершенно случайно встретил ту, о ком мечтал так долго?..

– Что с тобой? – спросила она однажды. – Ты весь напряженный какой-то…

– Все в норме, милая.

– Расскажи. Мне ты можешь рассказать все.

– Хорошо… Возле нашего подъезда вчера ночью пацаненка лет тринадцати убили. Ножами истыкали. В новостях сказали: все раны неглубокие, ни одной смертельной. Он и умер не от самих ран, а от того, что в больницу вовремя не отвезли. От потери крови.

– И кто это сделал?

– Судя по всему – сверстники. Вместе напились, поссорились, а потом все вместе его порезали хилыми неумелыми ручонками.

– У нас в городе опасно быть ребенком, – тихо произнесла Присцилла. – До совершеннолетия можно не дожить.

– Очень многие не доживают, – согласился я. – Нефтехимик – это особое место, нехорошее. Это некая черная дыра, которая засасывает человеческие души, а уж детские души для нее – как пирожные. Так что самое главное – пережить школу. Школа – это война…

– …всех против всех, – закончила Присцилла.

– Если бы! Это война одного против всех. Война против толпы бесчувственных и безжалостных сволочей… Такая толпа и меня пыталась ассимилировать, растворить в себе. Раздавить. Нет, от меня никто ничего не требовал: кому взбредет в башку требовать то, что разумеется само собой? Общаться с теми, с кем мне не о чем разговаривать, пить с ними, помогать им раздевать девчонок на переменах, драться на их стороне и, если понадобится, подохнуть с ними за компанию. А если бы я попробовал объяснить, что мне отвратительны и они сами, и то, что они мне навязывают, мне бы обеспечили стопроцентную смерть. Я ведь вправду не такой, как они, и не мог это скрывать.

– Что же ты сделал?

– Стал клоуном. Точнее, кем-то вроде юродивого. Кривлялся на уроках, передразнивал учителей, на переменах исполнял песни, изображал сценки из фильмов так, что все ржали…

– Да, это до сих пор заметно. Я часто не понимаю, когда ты серьезно говоришь, а когда шутишь…

– Никто не понимает. Я и сам не всегда понимаю… Вообще-то у меня было выгодное положение, как ни странно это звучит. С одной стороны, меня не принимали в общую компанию – вернее, избавляли от нее. С другой – никаких проблем. Кто же захочет мараться об дурака?

– Но ведь марались же! Ты рассказывал про Матроса…

– Это было не худшее из того, что могло быть. Посмотри на меня сейчас: цел и на здоровье не жалуюсь! Я всегда знал: доживу до выпускного – буду свободен раз и навсегда!

– Плакса, а те, кто не дожил до выпускного? В Химике столько подростков умирает! Что происходит с их душами, после того как город их заглатывает?

– Они томятся в плену у города, питают его собой. Чем больше душ получает Нефтехимик, тем прожорливее он делается. Есть одна легенда… В Химике имеется одно местечко – знаешь, наверно, комбинат «Бензолюкс»? Позади него – несколько заброшенных складских построек. Между ними и стеной комбината есть абсолютно квадратный дворик. Туда можно попасть только сквозь единственный просвет между двумя бараками шириной в полметра или чуть поменьше… словом, не очень толстый человек пролезет бочком. И в сторону этого дворика не смотрит ни одно окно: все стены слепые. Говорят, что в звездную ночь, если небо абсолютно чистое и нет ветра, в полночь на этом дворике собираются души всех, кто умер в Нефтехимике, не дожив до восемнадцати. Представляешь, они выходят прямо из земли в виде золотистых силуэтов и кружатся в сумасшедшем слепящем смерче, что взметается к небу, будто пытается вырваться прочь. Но силы неравны, смерч опадает, души уходят обратно под землю. Говорят еще, что все, кто видел этот смерч вблизи, тут же начинали дряхлеть со страшной скоростью и умирали к утру высушенными седыми стариками. Этот дворик называется Спальня Душ…