Схватка с чудовищами - Юрий Карчевский

Поход на выносливость. Говорят, можно пройти за сутки и сто километров. Я бы не хотел этого испытать на себе.

После возвращения в часть была объявлена суточная готовность. Теперь мы — маршевая рота. Получили обмундирование, сухой паек на дорогу. Во всем новеньком присягнули на верность Отечеству. Отвели нам три вагона в воинском эшелоне. Конечная цель — Подмосковье, калужское направление.

Настроение приподнятое. Всю дорогу пели. Никто не представлял, что ждет его впереди. Да и думать об этом не хотелось. Знали одно: едем на ратное дело, а там — как повезет. Еще отец мне говорил: пуля обходит стороной смелого. Я этому верю. Хотелось одного: на пару часов заскочить в Москву, узнать, нет ли весточки от тебя, Валюша, от братишки моего Шурика.

В пункт назначения прибыли в предрассветные часы. Построение. И лесными дорогами — во второй фронтовой эшелон. Там переформирование. Вооружение. И в нужный момент — на смену передовым частям.

Мне же до обидного не повезло. Приказано возвращаться в Сурки. Просил оставить на фронте, но мне говорили: „Служите, политрук, там, куда Родина и партия посылают!“

В полдень следующего дня над нами совершили облет вражеские разведчики. Их было трое. Я четко видел свастику на крыльях. Очевидно, где-то была нарушена маскировка, и это не осталось ими незамеченным. Вскоре налетели бомбардировщики и сбросили фугаски. Разрушения были, но обошлось без жертв.

Под вечер на нашем участке прорвались несколько фашистских танков. Они были встречены артиллерийским огнем. Одно из орудий громыхало совсем рядом. Два танка подбили на моих глазах. Остальные ушли лощиной восвояси не солоно хлебавши. Что все это для меня? Боевое крещение? Наверное, нет. Просто понюхал запах пороха.

Краковича оставили на фронте, зачислив в войсковую разведку. Он и в этих обстоятельствах проявил беспокойство о себе. Утихомирился, когда сказали, что приказ о повышении в воинском звании его найдет, куда бы судьба его ни забросила.

Прощаясь, Кракович выглядел молодцевато, был увешан портупеями, из-под залихватски надетой пилотки смешливо выглядывал рыжий чуб. Он пожал мне руку.

— Может, когда и свидимся.

— Желаю удачи, лейтенант, — пожелал я ему. — Я тоже долго не задержусь в тылу.»

«Итак, Валюша, как ни прискорбно для меня, вместо передовой, снова — тыл. Так можно и в „тыловую крысу“ превратиться. А как хотелось испытать себя в бою, подбить вражеский танк, захватить „языка“, защитить тем самым наших матерей, отстоять наше с тобой будущее! Единственно чего боюсь… Нет, не ранения, не смерти. Страшусь попасть к фашистам в лапы, зверств боюсь, унижения человеческого достоинства. Хорошо, если представится случай бежать из плена. Но ведь и фрицы не дураки, у них оружие, натренированные овчарки. Мое же оружие — ненависть к поработителям. И я твердо решил: последнюю пулю, гранату оставлять для себя. Чего бы это ни стоило! Наивно звучит? А по-моему, нормально. Я буду сражаться до последнего патрона. Но и к неожиданностям следует быть готовым тоже.

В 133-й полк из разных областей страны прибыли новые рекруты. Я снова назначен политруком минометной батареи, но уже в офицерском звании „политрук“.

И снова меня вызвал к себе полковой комиссар.

— Я хотел бы видеть вас, Буслаев, также в роли внештатного лектора политотдела. Как вы на это смотрите?

— Я не представляю себя в этой роли.

— Аудитория квалифицированная — семинары командиров и политработников полка. Придется выступать и в батальонах. Тематика — военно-историческая, патриотическая.

— Мне было бы это интересно, — дал я все же согласие. — Но тем самым я не застряну здесь на долгие времена?

— Вы все о фронте думаете. Война будет долгой. Успеете побывать и там, политрук.

Работа с личным составом роты плюс лекции, семинары. Иногда комиссар „продавал“ меня в другие воинские части бригады.

После одного из выступлений на тему „Войны в истории народов“ ко мне подошел капитан из соседнего полка.

— Скажите, политрук, у вас есть брат?

— Да, конечно. Зовут Александром.

— Вы давно с ним виделись?

— Расстались в октябре прошлого года. А почему, собственно, вас это интересует? Вам известно его местонахождение?

— Мы дружили. Он переживал, что не имеет о вас никаких сведений. А два дня тому назад Александр отбыл во главе маршевой роты в распоряжение командования одного из фронтов.

Значит, Шурик был мобилизован в армию в те же дни, что и я, пронеслось у меня в голове.

— Он что же, командир роты?

— Политрук, — ответил капитан.

— Выходит, были рядом и ничего не знали друг о друге. Спасибо за известие, хотя и запоздалое. Для меня важно знать все, что связано с братом. Шурик — боль моя.

— Александр — хороший товарищ и умный человек. Мы с ним обменялись адресами и после войны договорились встретиться.

— Вы могли бы дать и мне свой адрес?

— Да, пожалуйста. — Капитан написал его на клочке бумаги.

Было поздно. Я спешил в роту. Пройти предстояло километра два лесом. Весь путь я думал о братишке. В детстве он мечтал стать иллюзионистом и, как Кио, выступать в цирке. Поступил же в педагогическое училище, стал, как и мама, учителем. И вдруг — тоже политрук. Война прервала не только мечты и стремление каждого, но и разметала нашу семью по стране в разные стороны. Только был бы он жив… Надо срочно сообщить о нем маме, сестре Оле. Но где они — в эвакуации в Казахстане, куда от наступавших на пятки гитлеровцев вывозили московских малолеток, или уже возвратились в Москву?..»

«Вскоре после возвращения из Калужской области я был вызван в особый отдел 46-й запасной бригады. Состоявшийся там разговор меня потряс до глубины души, поэтому, Валюша, воспроизведу его полностью.

— Что вы знаете о Краковиче? — спросил меня майор.

— О Краковиче? — удивился я. — Ровным счетом ничего. Что можно узнать о человеке за полтора месяца общения с ним?

— Так уж и ничего, — усомнился особист.

— Разве что личные качества, которые лежали на поверхности. Груб с подчиненными. Начальству старался угождать.

— Только и всего?

— Надменен. Болезненно самолюбив и тщеславен. Большой самолюб.

— Это уже кое-что.

— Иногда проскальзывало в нем этакое человеконенавистничество. Так бы и втоптал подчиненного в землю, если тот ослушается. Я понимаю: командир обязан требовать выполнения уставов. Он же истерически добивался исполнения своей прихоти.

— Спасибо, — произнес особист и как-то изучающе посмотрел в глаза, будто присматривался ко мне.

— Может быть, война его сделает другим человеком, — продолжал я. — Возможно, в нем сидит военный гений. Здесь же, в Сурках, он проявить себя не мог. Не та обстановка, не тот размах. Да и положение — всего-то командир минометной батареи! Замах же у него — быть генералом, командармом как минимум.