Как я стал летчиком - Павел Головин

Баки полны бензина, моторы ревут, пожирая километр за километром. Мне радостно было сидеть на своем пилотском месте и знать, что летишь на прекрасной, быстрой, как птица, легкой машине. Летишь и веришь, что непременно долетишь. Иначе и быть не может. Ведь эту машину делали не за границей, не чужие руки, а тысячи советских рук. Каждый винтик не один раз просмотрен и проверен людьми, которые знали, куда полетит эта машина и зачем она полетит. И моторы работали, как хорошие часы. Казалось, что в них бьется большое сердце людей, которые сделали эту машину. Я знал, что она меня не подведет — домчит до полюса. Впереди, в своей штурманской рубке сидел Волков. Молодой человек, еще совсем юноша, а уже штурман, которому доверили такое важное дело, как вести самолет к полюсу.

Когда готовилась экспедиция, Волкова вызвали из армии.

Он — военный штурман.

Я сначала недоверчиво смотрел на него. Молод очень! Но потом убедился, что молодость — не помеха.

Волков сидел в рубке спокойный и возился со своими картами, будто сидел у себя дома, а не летел на самолете завоевывать полюс. Когда поворачивал лицо вбок, я видел, что губы он держит «трубочкой», вероятно насвистывает песенку…

Иногда за моей спиной открывалась дверца, ведущая в отделение механиков. Из дверцы выглядывало добродушное круглое лицо старшего бортмеханика Кекушева. Это мой старинный приятель. Мы с ним не в первый раз летим в далекий и опасный путь. Николай Львович Кекушев — тоже замечательный человек. Когда он в самолете, я спокоен за машину. Для него машина — живое существо. Он за ней ухаживает, как за любимым человеком.

На остановках, после долгого и опасного пути, когда так хочется поскорее куда-нибудь в тепло, хорошенько закусить и выспаться, — Николай Львович не уходил от машины, прежде чем не убеждался, что она в исправности, защищена от ветра, крепко стоит на причалах. Тогда на его широком добром лице появлялась довольная улыбка. Из строгого, подчас придирчивого механика, который иногда непрочь пошуметь и поругаться, он превращался в веселого забавника.

Везде, где бы он ни появлялся — на самых дальних зимниках Арктики, где суровая природа не веселит человека, — Николай Львович приносил с собой бодрость и веселье… И пусть за стенами полярного домика глухая арктическая ночь, пусть трещит сорокаградусный мороз иди завывает штормовой ветер, покрывая окрестности сыпучим снегом, — в домике зимовщиков звучит не переставая веселый смех.

Это Львович сидит у горячего камелька и рассказывает… Он большой мастер на выдумку.

Все свои рассказы он выдумывает. То начнет рассказывать, как он охотился в Индии на тигров. В Индии он, понятно, никогда не был, но рассказывать умеет так, что невольно поверишь этой охоте. Из Индии отправляется Львович в Южную Америку, куда-нибудь в Мексику, и рассказывает, как он там объезжал диких мустангов. Ковбоем был… Или расскажет, как однажды к нему в гости пришла из зоологического сада жирафа. Пришла и остановилась у тротуара. Шея длинная. Головой до третьего этажа достает и стучится в окно. Львович привязал жирафу за оконный крючок, и так она стояла, пока не пришел милиционер и не отправил непрошенную гостью обратно в зоологический сад.

Вместе со Львовичем в кабине механиков — его неразлучный друг Валя Терентьев. Белозубый стройный юноша. Отчаянный физкультурник. У него две любимые вещи на свете: самолет и лыжи…

Еще дальше, в самом хвосте самолета, где очень низко и тесно, сидел, или, вернее, лежал на животе, наш радист Коля Стромилов. Надев наушники, он слушал радиосигналы далекой земли.

Пи-пи-пи! Пи-пи-пи-пи! — пищало в наушниках. Придерживая одной рукой блокнот, Коля записывал полученную радиограмму:

«Говорит остров Рудольфа… Сообщите, как протекает полет, как слышите нас. Шмидт».

Вырвав листок из блокнота. Коля послал его через механиков мне и принялся выстукивать ответную телеграмму. Далеко на острове Рудольфа, где у радиоаппарата собрались все участники экспедиции, радист принимал сигналы Коли.

Пи-пи-пи! Пи-пи! Пи! Пи!

«Говорит самолет «СССР-Н-166». Все в порядке. Прошли восемьдесят пятый градус. Слышим все хорошо… Стромилов».

Сначала самолет шел над открытой водой; потом стали попадаться отдельные льдины, но чем дальше на север, тем больше их становилось. И наконец под самолетом потянулись сплошные ледяные поля. Ровные, блестящие, кое-где пересеченные трещинами. Э! да на такие льдины можно тесть десяткам самолетов!

«Говорит «СССР-Н-166», — торопливо отстукивал Коля. — Все благополучно… Внизу большие и, вероятно, прочные льдины».

«Говорит Рудольф… Благодарим за радостную весть… Счастливый путь… Шмидт. Водопьянов».

Так, переговариваясь с оставшимися друзьями, мы летели все дальше и дальше на север. До полюса оставалось уже немного. Вдруг Волков обернулся ко мне и показал рукой вперед. Я кивнул головой: вижу!

Навстречу нам медленно и грозно ползли облака. Значит, «бог погоды» и тут не ошибся! Полюс закрыт облаками.

Стромилов сообщил об этом по радио на Рудольф. Там забеспокоились и посоветовали вернуться обратно. Мне же показалось Обидно. Как же так? Быть совсем рядом и не пролететь над полюсом! Вперед!

Самолет пошел за облака. Скорость увеличилась. Облака тянулись под нами, тяжелые, грозные… Я взглянул на часы. Мы летим уже шесть часов с минутами. Самолет шел в районе полюса…

Волков взялся за свои приборы. Потом нагнулся над картой.

Полис приближался с каждой минутой.

Сзади открылась дверца, и показалось улыбающееся лицо Львовича. За его шиной в полутьме кабины блестели в усмешке зубы Вани Терентьева.

Штурман обернулся к нам и торжественно сказал:

— Полюс! Мы забрались на самую макушку земли!

Пи-пи-пи-пи! — пищал радиопередатчик.

«Говорит самолет «СССР-Н-166»… Слушайте! Слушайте! Сейчас прошли над полюсом…»

Самолет описал в воздухе полукруг и повернул обратно.

Навстречу нам летела радиограмма от Шмидта. Начальник экспедиции поздравлял нас с победой…

Обратно мы летели долго. Мешал ветер. Много израсходовали бензина. Я все чаще посылал записки Львовичу, спрашивал, много ли осталось горючего. Баки быстро пустели.

С Рудольфа передавали тоже нерадостные вести. На острове туман. Гора, где находился аэродром, закрыта им так плотно, что садиться туда нельзя.

Боясь обледенеть, я нашел в облаках окошко, спустился вниз и пошел над открытой водой. Бензин кончался. Надвигалась беда. Не успеем долететь — кончится бензин, моторы остановятся, и придется нырять в воду…

Я сидел за штурвалом двенадцать часов. Спутники мои устали не меньше меня. Самолет летел низко-низко над волнами… Неужели придется тонуть?

Дверца открылась, вылез Львович, взял ручной насос и стал перекачивать из бака последние капли бензина. Лицо у него было спокойное, будто ничего не случилось. Он делал свое дело. Пока есть хоть капля бензина, моторы должны хороню работать!

Волков спокойно сидел на своем месте. Жизнь в самолете шла своим чередом. Люди, казалось, настолько привыкли к опасностям, что не хотели думать о них лишний раз. Каждый делал гное дело.

А между тем бензину оставалось на несколько минут полета. Туман сгущался, а острова все не было.

Вдруг впереди показалось что-то черное. Пригляделся — земля… Рудольф!

Через пять минут наш самолет сел на маленький аэродром, у самых домиков зимовки.

Навстречу к нам бежали, спотыкаясь, увязая в снегу, люди: Шмидт, Водопьянов, Шевелев, Алексеев, Молоков… Взволнованные, радостные, они обнимали нас, целовали, тискали в своих объятиях. Они же знали, какая опасность грозила нам!..

Однако все кончилось благополучно.

Дорога на полюс открыта!

Глава XV

НА ЛЬДИНЕ

Тяжелые самолеты готовились лететь на полюс. Задерживала погода. 18 мая меня опять послали на разведку к полюсу. Я должен был пролететь возможно ближе к полюсу и сообщить по радио, какая там погода и можно ли лететь туда эскадре.

В это время на острове Рудольфа светило яркое солнце на безоблачном небе, воздух был тихий, прозрачный. Но погода в Арктике обманчива, в эта тишина казалась подозрительной для нашего «бога погоды» Бориса Львовича Дзердзеевского. Он хмурился и тревожно поглядывал и сторону полюса. Что-то там, впереди?

Самолет «СССР-Н-166» соскользнул с горы и легко поднялся в воздух, держа курс на север. Для меня это была уже «знакомая дорожка». Не в первый раз! Опять могучая песня моторов зазвенела над безлюдными ледяными просторами Центральной Арктики. Опять согнулся над картой штурман Волков. Люди на воздушном корабле несли свою привычную вахту. Радист Стромилов посылал радиосигналы:

«Все в порядке».

Самолет был в пути уже более двух часов. Под нами тянулись бескрайные ледяные поля, пересеченные темными разводьями — трещинами. Торосы сверкали на солнце, как огромные драгоценные камин… Мы прошли уже восемьдесят пятый градус, и, казалось, ничто впереди не могло помешать нам лететь дальше. На самом же деле беда уже подкрадывалась к нам. Там далеко, на севере, горизонт быстро темнел. Скоро уже простым глазом можно было различить отдельные облака. Они темным сомкнутым фронтом, как войско, охватив полукольцом небо, быстро двигались на нас. Беда невелика! Пойдем над облаками! Самолет пошел вверх. Но что за оказия! Облака впереди самолета тоже поползли вверх. Казалось, что самолет лезет на снежную гору. И конца этой горы не видно! Дело плохо. Значит, впереди очень толстая облачность, и неизвестно еще, удастся ли самолету лететь выше облаков. А если не удастся? Самолет попадет в облака и может обледенеть. А я уже рассказывал вам, что это за штука.