Как я стал летчиком - Павел Головин

Положение становилось отчаянным: и лететь нельзя без компаса и садиться некуда.

Еще через полчаса полета увидели недалеко от берега стоявший на якоре большой пароход, а рядом с ним баржу. Это было для нас спасением. На пароходе, наверное, есть бензин, необходимый для наших моторов. Там же мы могли бы починить компас.

Сделали два круга над пароходом, а волны снизу грозятся: попробуй, мол, сядь!

Матвей осторожно попел самолет вниз. Коснулся одного «гребешка»… Сначала подкинуло, потом опустило и начало «болтать».

Зеленая холодная вода хлынула в рубку. Матвей только фыркал, когда соленые струи попадали ему в лицо. Ему удалось удержать самолет носом к волнам, и они, прокатываясь вдоль по самолету, не заливали его. Но мы уже успели вымокнуть до нитки.

Матвей крикнул мне, чтобы я взял штурвал, а сам пошел в радиорубку переодеться — сменить мокрое платье.

Едва я уселся за штурвал, как самолет вдруг накренился. Одно крыло покрыла волна, и я почувствовал, что весь самолет боком катится под воду. Стиснув зубы, чтобы не наглотаться морской воды, и зажмурившись, я мертвой хваткой вцепился в штурвал.

— Закрой газ! — крикнул Матвей.

Моторы остановились, самолет выплыл и сам повернулся носом к ветру…

На пароходе видели наше бедственное положение, но ничем помочь не могли. Мы боялись подойти ближе. Волнами нас могло бы стукнуть о пароход и разбить в щепки.

С парохода спустили катер, и несколько матросов, отчаянно борясь с волнами, подплыли к нам, чтобы бросить конец каната и взять на буксир. Но ветер отогнал и нас и лодку с матросами далеко от парохода, и там не знали, кого спасать прежде — матросов или нас.

Наконец нам удалось подойти к корме баржи, где ветер был тише и волны не так били. С баржи нам кинули сразу три каната — два пеньковых и один стальной.

Привязали самолет к этим канатам и по ним же взобрались сначала на баржу, а потом и на пароход.

Трое суток был шторм.

Три ночи мы не спали, а смотрели с борта парохода, как постепенно гибла наша машина.

Мы бессильны были спасти самолет. На этот раз свирепая стихия взяла верх над человеком.

Когда шторм утих, на присмиревших волнах качался наш самолет, поврежденный настолько, что на нем летать уже было нельзя.

Его втащили на баржу, а мы из летчиков превратились в моряков. Целых два месяца пришлось проплавать, пока пароход окончил свой рейс и привез нас в Тобольск, где мы принялись за починку самолета.

Однажды мне поручили перевезти на гидроплане из Балаганска в Усть-Кут четырнадцать пассажиров.

Балаганск стоит на реке Ангаре, а Усть-Кут — на Лене. Между этими двумя реками тянется полоса суши шириной в двести пятьдесят километров. Перелететь это расстояние при хорошей погоде — очень нехитрое дело. И я не беспокоился.

Утром самолет заправили горючим, пассажиры уселись, и я взлетел.

Немного погодя в воздухе стали попадаться клочки тумана. Потом он стал сплошным, а только вершины гор поднимались из белого моря облаков. Внизу ничего не было видно.

Но моим расчетам, самолет уже был над Леной. Но как сядешь в таком тумане? Ведь это все равно, что садиться впотьмах.

Будь я один в самолете, можно бы рискнуть сесть. Но сзади меня сидели пассажиры, среди них были маленькие дети. Я не имел права рисковать жизнью людей. Я должен доставить их на место целыми и невредимыми.

Не чуя беды впереди, я приказал перед отлетом не наливать в баки много бензина. Путь ведь очень короткий. Каких-нибудь два часа.

А туман все сгущался. Что же делать, однако, если выйдет весь бензин? Куда садиться?

И неизвестно еще, что внизу — вода или суша. Хорошо, если вода. А если земля? Ведь на нее на лодке не сядешь.

Думая так, я оглядывался по сторонам. Заметил, что в одном месте полоса тумана гуще, чем в других. Подумал: если туман здесь гуще, значит внизу река.

Повел самолет над этой полосой. Напряженно вглядывался вниз, не будет ли в тумане «окошка». И действительно, через несколько минут окошко нашлось, и в нем мелькнула вода.

Значит, все в порядке. Летим над Леной!

Потом вдали показалась открытая от тумана вода. Я направил туда самолет и оказался над рекой. Только что́ это за река?. На Лену не похожа. Раздумывать было некогда — бензин весь. Но я уже не волновался. Знал: раз внизу вода — значит, сяду. Оглянулся назад. Ребятишки спали за спинкой моего сиденья. Пассажиры спокойно дремали или закусывали, переговариваясь знаками. Моторы с их шумом мешали говорить. Лица у всех были спокойные. Никто не подозревал, какая беда надвигалась на всех… Я посадил самолет у какой-то глухой деревушки.

Когда на берег прибежал народ, я спросил, далеко ли до Усть-Кута. Никто не знал, что это за место. Оказалось, что никакого Усть-Кута поблизости и не было. А мы сидели не на Лене, а опять на Ангаре, только гораздо дальше от места, где был Балаганск. Заблудились в тумане…

В том месте, где Лена впадает в океан, находится множество маленьких островов.

Один из этих островов называется Дунай.

Добраться до него можно или на лодке, или зимой по льду.

Пароход к Дунаю подойти не может — мелко.

В 1933 году на Дунае построили радиостанцию и поселили трех зимовщиков. Их перевезли туда зимой на собаках.

Сначала им жилось ничего, а потом вдруг радиостанция на Дунае замолчала. И никто не знал, что сталось с зимовщиками.

Может быть, зимовщики заболели? Может быть, у них нет продовольствия и им грозит голодная смерть? Нужно как можно быстрее снять их с острова. А как это сделать? На лодке плыть долго. Пароход к острову подойти не может. Решили послать самолет. Полетел я на Дунай за зимовщиками…

Только вот беда: долго не удавалось найти этот островок среди множества других. Их внизу пропасть, и который из них Дунай, неизвестно. Понимали, что где-то здесь близко, а где? Искать мешал туман. А когда попробовали сесть, то наткнулись на мель. Еле выбрались опять в воздух.

Пролетая над одним островом, увидели внизу на отмели какие-то странные предметы. Нам показалось, что это лежат ржавые железные бочки.

Я подумал: может быть, где-нибудь разбило баржу, волнами принесло сюда и выбросило на берег эти бочки. Решил снизиться и посмотреть поближе. Но вдруг бочки зашевелились и подняли кверху страшные, клыкастые морды.

Это были совсем не бочки, а моржи…

А Дуная все не было. Куда он девался?

Наконец механик увидел внизу что-то похожее на дом. Вернулись и еще раз прошли над этим местом. Действительно, белые метеорологические будки. Дунай!

Но как сесть? Со стороны моря большие волны, а со стороны реки, должно быть, мелко. Некуда садится!

Однако людей нужно спасать. У них ведь вся надежда на нас.

Рискуя разбиться, сели на мелком месте. Бросили якорь. На берегу суетились в страшном беспокойстве три человеческие фигуры.

Мы спустили с самолета резиновую лодочку; в нее сел мой помощник. Спустя час на самолет поднялись зимовщики. Они были очень бледные, худые и слабые. Им пришлось полтора месяца питаться одним моржовым мясом, а из остальных продуктов остался всего лишь маленький мешочек пшена. Они его не ели — берегли на случай, если кто-нибудь заболеет. Моржовое мясо очень жесткое и грубое. Его даже здоровый человек с трудом ест, а больному совсем невмочь.

Наш самолет прилетел во-время.

Однажды я сделал посадку в устье реки Олеши.

Бросил якорь, и всем экипажем вышли на берег.

На берегу — якутская деревня.

Остановились на ночь в большой чистой избе старого якута. Он кормил нас гусятиной, а мы его угощали хорошим табаком и московскими конфетами.

Весть о нашем прилете разнеслась далеко по тундре.

Люди приезжали издалека только затем, чтобы посмотреть диковинную птицу — самолет — и людей, прилетевших из красной Москвы.

Утром к нам пришел якут с больным, измученным лицом. Правая рука у него была завязана тряпкой. Он ходил на охоту и изуродовал руку. Разорвалось ружье.

Я осмотрел руку. Она была опухшая, синяя. Начиналась гангрена, и якуту грозила верная смерть.

— Полечи, — сказал якут.

Но какой же я доктор? Нужно было отвезти больного в Тикси — там больница. Но якут не захотел лететь на самолете: боялся. Протягивал ко мне руку и настойчиво повторял:

— Полечи сам!

Жалко мне стало якута. Погибнет ведь!

На самолете у нас была аптечка и кое-какие хирургическое инструменты. Я велел принести их.

Услышав, что я хочу «резать якута», мои механики испугались и убежали из дома. Страшно показалось живого человека резать. Да я и сам побаивался. Никогда ведь не приходилось еще делать операцию.

Мы остались втроем в комнате: я, мой штурман Штепенко и больной якут. Прокипятили инструменты и стали готовиться к операции. Руку якута отмыли горячей водой и спиртом. Я волновался, потому что знал, как будет больно якуту. Потом подумал: лучше ему помучиться — зато, глядишь, жив будет.