Эта русская - Кингсли Эмис

Когда чай все-таки подали, он и правда оказался не чаем, вернее, не совсем чаем, не русским чаем, а тем, что в подобных домах почитают за улучшенную, английскую, западноевропейскую версию чая, парламентски-демократический чай с молоком и сахаром и сладкое, затейливых форм печенье на закуску. От печенья, как и от сахара, Ричарду удалось уклониться, а вот молока ему плеснули прежде, чем он успел этому воспрепятствовать. Хлопоты с чаем помогли ему избежать встречи взглядом с профессором Леоном, который плескал молоко и делал все остальное, а кроме того, явно собирался произнести нечто важное, прочувствованное и непереносимое.

Наконец момент все-таки настал.

– Итак… доктор Вейси… многоуважаемый сэр… вы выслушали нашу просьбу, Аннину просьбу… и вы не можете отказать нам в помощи.

Ричард собрался было с духом, чтобы ответить, что в рассуждении этого вопроса ничего за последние десять минут не изменилось и он по-прежнему совершенно не способен на то, о чем его просят, – кстати, о чем именно, он все еще имеет самое смутное понятие. Тут он заметил, что Анна, в свою очередь, пытается подать ему знак. Смысл его состоял в следующем: скажи профессору «да», однако выражался он необычным в таких случаях отчаянно-умоляющим взглядом выпученных глаз. Она вместо этого хмурилась, морщила нос, подергивала губами, чуть не подмигивала, напоминая заботливую тетушку, исподтишка просящую проявить заботу о достойном племяннике. Молча обозвав себя дураком, Ричард сдался.

– Ну хорошо, я сделаю все, что в моих…

Отвесив чайному подносу мощного пинка, Леон вскочил на ноги, качнулся вперед и пожал Ричарду руку – этот жест, судя по всему, ему так и не удалось толком освоить.

– Ах, досточтимый сэр, вы никогда не раскаетесь в этом решении, никогда.

Добавив кое-что про себя, Ричард продолжал:

– Однако должен сказать вам, я не уверен, что смогу что-то изменить…

– Все, что от вас требуется, – попытаться, это само по себе благородное деяние.

– …более того, я не знаю никого, кто смог бы, никого в этой стране.

– Попытка не пытка, доктор Вейси.

– Скажите мне, профессор Леон, ну, допустим, мы смогли бы или сможем предпринять какие-то шаги в направлении, которое мы тут с Анной обсуждали; неужели вы думаете, что это произведет на Москву хоть какое-то впечатление?

– Нет, не думаю. Это маловероятно. Но не исключено. – Профессор заговорил быстрее и более резким тоном. – Да, я видел, как проваливались и более многообещающие планы. Но с другой стороны, я знаю, что срабатывали и более невероятные. И все это, разумеется, было тогда, раньше. Теперь даже и гадать бессмысленно. Но вы, мой друг, ведь не откажете себе в удовольствии дать этим сволочам хорошего пинка? – закончил он, как бы поместив последнюю фразу в интонационные кавычки.

– Это-то конечно, – согласился Ричард. – Но ведь остается риск навредить тому самому человеку, которому мы пытаемся помочь.

– Остается, – подтвердила Анна, тоже вставая. – Но мы с Сергеем все обговорили, и он сказал, чтобы я попыталась в любом случае.

– Под лежачий камень вода не течет, – изрек Леон, возвращаясь к своей ранней манере.

– Да, конечно, солнце мое. – Анна пыталась ненавязчиво выпроводить его из комнаты. – А теперь нам с доктором Вейси надо спокойно обсудить наши планы и составить список.

– Разумеется, моя радость, только сперва можно тебя на минуточку.

Ричард был рад на несколько минут остаться один. С самого момента их встречи в Национальной галерее ему стоило немалого труда сосредоточиться на том, что именно они с Анной говорят друг другу. Она с довольно безразличным видом скользнула взглядом по огромному полотну, висящему в вестибюле, – что-то такое с Мадонной, младенцем и ангелами, как это бесконечно далеко от ее мира, подумал он тогда. Потом он понял, что не может отвести от нее глаз. Он помнил, как с самого начала вынес вердикт, что она нехороша собой. Теперь у него возникли сомнения, потребность приглядеться внимательнее. Какой-то придушенный голосок в его мозгу время от времени проборматывал невнятные вопросы, предостережения, предупреждения, но все без толку – слишком условно, слишком отвлеченно.

Не в силах усидеть на месте, Ричард оторвался от окна, за которым временно возникла статическая картинка, грозившая депрессивным трансом, и повернулся к книжным полкам. Они были полками, и только полками, без всяких изысков, поделка какого-то давно почившего самоучки, неладно оструганная, покрытая неровным слоем серой эмалевой краски. Стояли на них английские романы в мягких обложках, в основном абсолютно неизвестные, брошенные здесь кем-то давно отбывшим, и несколько дюжин русских книг – что же еще? История, политология, история, политическая история, кавказская флора и фауна, история, избранные стихи Анны Даниловой, 1980–1988 годы, с надписью на титульном листе дорогому, многоуважаемому Александру Леону. Что же еще?

Третий раз за один и тот же день, три разные подборки, – нет, такое вряд ли кому по силам. Пятью минутами позже Ричард уже видел все, что ему требовалось, и надеялся, что больше не увидит никогда. Сильнее всего его на этот раз обескуражила почти невероятная точность, с которой два представленных ему ранее образца обрисовывали творческую манеру поэта, с произведениями которого он сейчас, так сказать, познакомился поближе. И когда Анна почти в тот же миг вошла в комнату, первые несколько секунд он смотрел на нее только как на этого поэта.

Она улыбнулась, без сомнения, извиняющейся улыбкой, но ему она показалась лживой гримасой.

– Дядя Алик – мой давний друг. Он теперь так редко видится с людьми, я не могла отказать ему в удовольствии посидеть с нами и поучаствовать в разговоре.

– Это я понял. – Ричард отметил, что голос его звучит довольно холодно. – И то, что он сказал в конце, было очень кстати. Очень по делу.

– Я живу у него бесплатно, и он хорошо знал моего отца.

– И твоего брата, – сказал Ричард, уже мягче. – Да нет, это вполне естественно, я все понимаю.

– Вот и хорошо. Ты будешь пить этот чай? По-моему, жуткое пойло.

– По-моему, тоже. Нет, не буду.

– Но ведь это английский чай, ваш национальный напиток.

– Я тебе потом объясню. – Несмотря на огромное количество тем, от обсуждения которых с Анной он хотел бы уклониться, рассказывать сейчас про чай было выше его сил. Он спросил, не испытывая ни малейшего любопытства: – А профессор женат?

– Нет. Собственно, в основном из-за этого ему и пришлось сматываться из России – надеюсь, ты понял, о чем я.

– Кажется, понял.

– Ему очень повезло. Повезло, что он сумел вытащить Хампарцумяна. Хампарцумян – его друг.

– Вот оно что. Это ведь, кажется, армянская фамилия? А он не похож на армянина.

– Да нет, он русский. Хампарцумян – это не фамилия. Скорее кличка. Это все очень сложно.

– Мне показалось, он почти не говорит по-русски.

– Он вообще почти не говорит. Кстати, это он подошел к телефону, когда ты тогда позвонил, потому что больше никого не было поблизости. И он же нас разъединил.

– Понятно.

– Когда-то он говорил не хуже нас с тобой. И замечательно пел, и уже пользовался довольно большим успехом. Теперь ничего этого нет. В том месте, куда его запрятали, обо всем позаботились. Сейчас он в общем-то в порядке, только иногда очень устает.

– А. – Ричард прикрыл глаза. – Прости, не надо мне было заводить этот разговор.

– Ничего страшного, дружочек. Может, тебе это напомнит, что они за люди, а это нелишне. И вообще, об этом нелишне было бы рассказать всем, кто понятия не имеет, что место, куда упрятали Хампарцумяна, существует до сих пор, и начальник, который был там при Хампарцумяне, по-прежнему сидел в своем кресле, когда мы последний раз про них слышали. Да и чего бы ему не сидеть?

Ричард надеялся, что Анна никогда и ни под каким видом не станет причислять его к людям, которым нелишне напоминать о таких вещах. Потом он отогнал от себя эту мысль, как эгоистичную и тупиковую. В обсуждении подобных материй всегда наступал момент, когда человеку с Запада надлежало попридержать язык, и они с Анной этого момента достигли. К сожалению, это открыло путь к обсуждению иного, хотя и косвенно относящегося к тому же предмета.

– Тебя что-то гложет, – проговорила Анна.

В последнюю минуту-другую он, видимо, несколько раз позволил своим мыслям вернуться к безнадежному, бездарному стихотворению, которое только что прочел.

– Ну… – Он не мог ни отпереться, ни заставить себя выдумать какое-нибудь правдоподобное объяснение тому, что его гложет, в тошном страхе, что она уже угадала истинную причину. Он сел в кресло или на кресло с такой же высокой, гнутой спинкой, как и ее, возможно специально сконструированное каким-нибудь физиотерапевтом, чтобы провоцировать ишиас. Они взирали друг на друга из-под рисунка, местами раскрашенного, изображавшего старомодных франтов в камзолах и канотье и их подружек в платьях до полу, которые прогуливались по мокрому от брызг променаду. Впрочем, тут и там взгляд натыкался на кувшинчики и вазочки с красивыми, свежими тюльпанами, ирисами, нарциссами, сиренью.